руководивший отрядом стражников, пожал плечами:
     - Пускай наблюдают. Небось, не каждый  день  мимо  их  халуп  проезжает
принц.
     Но знаком приказал Изарку и еще двоим приотстать.
     - Откуда? - спросил он, не оглядываясь.
     - Из-за того плетня, что мы проехали, - так же невозмутимо, словно речь
шла о  вчерашней  попойке,  объяснил  Изарк. - Да, где лежит здоровый черный
пес. Ага.
     - Думаешь, что-то серьезное?
     Изарк лениво улыбнулся, потянулся за флягой с  водой,  притороченной  к
седлу:
     - Вряд  ли.  Скорее  всего  какой-то безумный крестьянин, у которого не
хватило сил перебраться в леса к вольным братьям, пялится и думает, что было
бы неплохо жить, как мы. Зря так думает.
     - Все-таки съезди, проверь дорогу, - приказал Анвальд. - Мало ли...
     И вернулся обратно к процессии.
     - Что-то не так? - спросил Таллиб.
     - Ерунда, - ответил Анвальд. - Ерунда.
     Смуглокожий  кивнул  -  тратить  силы  на   слова   было   бы   слишком
расточительно. Жара.
     Готарк  Насу-Эльгад  рассеянно  нащупал  рукоять  меча  и подумал, что,
наверное, не сможет даже поднять его, а об ударе и речи быть не может. Пора,
ой пора на покой! В его-то годы заниматься делами - дурной  тон.  Но  замены
нет, и уйти сейчас никак нельзя, пускай даже и очень хочется.
     Лес   потихоньку  наползал  от  горизонта,  дышал  в  лица  распаренным
воздухом, словно пьяница - бражными парами.
     "Кажется, сегодня что-то произойдет", - жестами показал  принц.  Моррел
рассеянно кивнул. Потом добавил: "Не исключено. Ничего страшного".
     Эллильсар  посмотрел  на подползающий лес. В последнее время с учителем
происходило что-то странное: он отвечал невпопад; неожиданно замолкал, глядя
в пространство перед собой, а еще чаще - в небо. Он  выглядел  раздраженным,
хотя  и  не  пытался срывать свое плохое настроение на других. И еще: как-то
непонятно смотрел на меч принца, особенно ужесточил  условия  тренировок,  и
всегда  норовил  отработать самые рискованные варианты схватки, подставляясь
под удар, словно стремился
     /умереть/
     прикоснуться обнаженной кожей шеи к  лезвию  подаренного  им  же  меча.
Таллибу как будто передалось это настроение. Он ходил хмурый и замкнутый, не
желая  никого  видеть  рядом  с собой. Но вот пришло сообщение о несчастии с
Королем, и оба  изменились,  словно  воспряли  и  с  нетерпением  дожидались
поездки. И - Эллильсар смог заметить это - одновременно страшились ее.
     Сам  он  отнесся  к  известию  довольно спокойно, даже безразлично, что
совсем уж не приличествовало сыну и наследнику.  Вернее,  сыну  как  раз  не
приличествовало,  а вот наследнику... Но только Эллильсар отнюдь не мечтал о
правлении страной. Его вполне устраивало то положение вещей,  когда  он  мог
заниматься  науками,  которые  неожиданно  полюбил,  поединками  и девушками
(которые любили его, что вполне закономерно - во-первых,  принц,  во-вторых,
мужчина,  и мужчина не из последних; знающий, что делать в постели. Рассказы
о нем ходили меж дам. Он ничего не  опровергал,  ничего  не  подтверждал,  -
прежде всего потому, что в лицо ему этого не говорили, но...) В общем, бремя
Короля было не для него, как считал сам Эллильсар. Моррел же по этому поводу
как-то  заметил:  "Бремя  Короля  -  ни  для  кого. И тем не менее, когда
наступает срок, избранный восседает на трон. С этим ничего не поделать".
     За шесть лет своего учительствования немой так и остался  загадкой  для
всех  окружающих,  даже  для  принца.  Наверное,  только Таллиб понимал хоть
что-нибудь в поступках и мыслях Моррела, но Таллиб предпочитал  держать  это
при себе.

x x x

     Миновав  умирающую деревню, процессия въехала в лес. Здесь не было той,
ставшей  уже  полузабытой,  прохлады,  которая  раньше  неизменно  встречала
всякого,  оказавшегося  под  кронами  деревьев.  Впрочем, ее, этой прохлады,
теперь не было нигде после того, как Шэдогнайвен обмелела почти на половину,
а Вечные озера утратили  былое  величие  и  стали  казаться  скорее  мелкими
лужами, чем озерами, тем более - Вечными. Влага уходила из мира, по капле, -
и  поневоле  представлялись  жадные губы Дьявола, припавшего к Божественному
источнику, вылизывающего пересохшее русло: "Пить!" Становилось страшно,  как
будто ожили детские кошмары.
     Наверное,  поэтому  никто  по-настоящему не удивился, когда отовсюду на
процессию кинулись какие-то оборванные люди, молча  и  свирепо  стаскивая  с
лошадей   всадников,  разрывая  их  на  клочки.  Завопили  дамы,  матерились
стражники. Анвальд, догадавшийся, почему до сих пор не вернулся Изарк, рубил
мечом направо и налево, - своих и чужих, - силясь оторваться от нападающих.
     Глава матери Очистительницы дал коню шпор и тут же  вылетел  из  седла,
сброшенный  вставшим  на  дыбы  животным;  над  ним  нависла  чья-то фигура.
Свистело лезвие клинка и падали на лицо кровавые ошметки. Готарк Насу-Эльгад
молчал, уверенный что через минуту  будет  раздавлен  копытами  лошадей,  и,
кажется,  молился,  одновременно борясь с противоречивыми желаниями: закрыть
глаза, чтобы не видеть этого ада на земле,  и  раскрыть,  чтобы  знать,  что
происходит. Наверное, со стороны казалось, что он быстро-быстро моргает - да
так  оно  и было. Кровь и плоть, попавшие на лицо, доставляли неудобство, но
он не рисковал двигаться - просто лежал и терпел. И еще молился.
     Стражники бились отчаянно, зная, что  милости  от  вольных  братьев  не
дождаться.  Высоких  господ  почти  наверняка пощадят, но воинов обязательно
отправят в расход - кому нужны служивые? за них не дадут ни медяка, а мороки
- премного. Лучше уж так, в горячке сражения  -  рубануть  сплеча,  а  потом
снять  панцирь и сапоги, и еще ножны, и амулет против сглаза. И - главное! -
флягу с мутноватой  теплой  жидкостью,  которую  везде  почитают  одинаково,
потому что это - вода, это - жизнь.
     - Псы!  - прошептал Эллильсар, отбиваясь от наседающих вольных братьев,
а попросту - беглых смердов. Он пытался пробраться к Моррелу и  Таллибу,  но
первая  же  волна  схватки  отбросила его прочь; больше такой возможности не
представлялось.
     - Псы! - повторял он  снова  и  снова,  раскраивая  одетые  в  шлемы  и
незащищенные  черепа,  отрубая руки с жадными корявыми пальцами, пронзая шеи
и, не желая, но все же глядя в умирающие глаза смердов. - Псы! Псы!
     Где-то сбоку и сзади Моррел, защищая своим конем Готарка  Насу-Эльгада,
продолжал отбиваться от наседающих вольных братьев.
     Их  колыхало  в  алой  брызжущей  дымке  сражения, а потом внезапно все
прекратилось. Смерды отхлынули, лес ощетинился луками  и  самострелами,  так
что  не  было  никакой  возможности  сбежать,  даже  пошевелиться. Анвальда,
решившего, что теперь выдалась  тот  единственный  шанс,  которым  не  стоит
пренебрегать,  сбили  на скаку сразу несколько стрел - хотя коня пощадили, и
это лишний раз указало окруженным на то, что вольные братья  успели  вдоволь
натренироваться.  Пощады  не  будет.  А  будет  плен, непременно - унижение,
долгие дни впроголодь, потом - может  быть  -  выкуп.  Или  же  смерть.  Для
большинства  все  же  смерть: кто станет платить за их существование водой и
пищей, когда последних и так мало; кому нужны  лишние  рты,  даже  в  семьях
высоких  господ?  Проще устроить несчастный случай, опоздать к месту сделки,
потеряться по дороге.
     Видимо, это понимали и вольные братья. Они приказали слезть с лошадей и
раздеться. При себе было позволено оставить самый минимум вещей, без которых
не прожить.
     Эллильсар с коня слазить не стал, - как и Моррел, как и Таллиб.
     Главарь вольных братьев повернулся к ним  троим,  поднял  бровь,  потом
неожиданно  рассмеялся,  зло  и смело - в былые времена за такой смех смерду
оторвали бы язык. "Но времена  эти  давным-давно  прошли,  -  напомнил  себе
Эллильсар,  -  нынче  другие обычаи... хотя я и не собираюсь сдаваться этому
поганцу".
     - Да  это,  никак,  тот  самый  господин,  -  говорил   вольный   брат,
разглядывая  Моррела.  - Да-да, тот самый, господин учитель принца. Оставьте
его в покое, - велел он остальным. - Этот человек был добр ко мне.
     Юзен повернулся к немому:
     - Когда мы окажемся в лагере, я верну тебе золото. Видишь, оно на самом
деле пригодилось.
     Моррел показал руками, и Таллиб перевел:
     - Господин говорит, что он желает выкупить себя и еще трех  человек  из
плена. За это золото.
     Юзен долго смотрел в глаза немому, потом опустил взгляд:
     - Хорошо.  Вам  оставят лошадей и вещи. Червонное золото нынче - ничто,
но я ценю поступок твоего господина. Равно как и то, что во время, когда  он
платил  мне, червонное золото стоило значительно больше, чем ничто... пускай
даже я и не мог им воспользоваться. Кого он желает выкупить?
     Моррел указал на принца,  Таллиба  и  Готарка  Насу-Эльгада.  Того  уже
подняли  с  земли  - он стоял, окруженный вольными братьями. По лицу стекали
кровяные струйки, но кровь была чужой. Да он весь был в крови: одежда, руки,
так и не покинувший ножны меч, который даже не сочли нужным отобрать.  Глава
матери  Очистительницы удивленно посмотрел на своего неофициального и немого
противника, выдернул локоть из грязных ладоней пленителей, подошел к нему  и
встал рядом.
     - Итак,  вы  свободны,  -  сказал  Юзен. - Но, господин учитель - и вы,
господа, - я буду чувствовать себя неловко, если просто отпущу вас.  Поэтому
прошу вас быть моими гостями. Вы ведь не откажетесь?
     За  спиной  у  него  заржал один из вольных братьев - Юзен стремительно
обернулся и гневно  посмотрел  на  смеющегося.  Тот  поперхнулся  хохотом  и
смущенно отступил в сторону.
     - Прошу вас, господа, - повторил Юзен.
     Таллиб и принц, переглянувшись, положили руки на клинки.
     Моррел посмотрел в глаза Юзена и кивнул, спешиваясь.
     Напряжение...  нет,  не  спало,  но  отхлынуло.  А  деться - куда ж ему
деться, когда рядом с тобой стоят,  дрожа,  те,  кому  не  удалось  пересечь
смертельную черту.
     - Пойдем, - хрипло сказал Юзен. - Здесь закончат без меня. И без вас.
     Эллильсар  шагал  по  сухому  ломкому мху и слышал за спиной сдавленные
вскрики. Старался не оборачиваться.

x x x

     Странная все-таки птица - ворона. Вот, казалось бы, едешь, смотришь  по
сторонам  -  нету их и неоткуда взяться, но стоит только появиться в воздухе
запаху смерти - и птицы тут как тут.
     Эллильсар  посмотрел  в  небо,  тонкой   полоской   сгущавшееся   между
верхушками  деревьев  -  там  двигались  черные  точки. Вороны. Птиц ожидала
знатная пирушка. В том  случае,  если  вольные  братья  не  питаются  самими
воронами.
     - Отличное  вложение денег, - заметил Готарк Насу-Эльгад, покачиваясь в
седле. - Теперь я ваш должник, Моррел.
     - Не только вы, - отозвался принц. - Я тоже, так  что...  -  он  развел
руками, не зная, что и сказать.
     Немой  рассеянно  кивнул. Ему говорить явно не хотелось... ну, то есть,
общаться не хотелось. После того, что произошло в лагере вольных братьев...
     Эллильсар поневоле вспомнил низенькие, крытые  сухими  ветками  шалаши,
помосты  на деревьях, тоненькую струйку дыма из угольев умирающего костерка.
У костерка сидел, кутаясь в роскошный плащ (явно с  чужого  плеча),  старик.
Если  честно,  принц  даже  не представлял, что бывают такие старики,
настолько древние. Тем более удивительно, что вольные братья  до  сих
пор  не  "кончили"  его,  ведь  пользы  от  деда  никакой,  одна  обуза,  по
нынешним-то временам...
     - Знакомтесь,  -  отрывисто  бросил  Юзен,  кивая  на  старика.  -  Наш
Сказитель.
     Главарь  опустился  на  бревно  рядом  с дедом и кивнул "гостям", чтобы
происоединялись.
     Таллиб отвел лошадей в сторонку, остальные сели у пепелища.
     "Зачем?" - показал руками Моррел, и принц передал его вопрос Юзену.
     Тот дернул плечом,  словно  хотел  в  растерянности  пожать,  да  потом
передумал. Смело посмотрел в глаза немого учителя:
     - А  я  не  знаю,  господин. Видишь, вошла в меня дурь, не ведаю, каким
боком выйдет.  Показалось  мне,  что  так  просто  наша  встреча  не  должна
закончиться. Слишком уж много всего наверчено-накручено...
     Эллильсар не понял, что имеет в виду главарь. Но видел, что человек это
отчаянный - отчаявшийся, и нужно быть начеку.
     - Зачем  пригласил?  А  показалось  мне вдруг, что тебе стоит послушать
Сказателя. Он славно умеет говорить о всяком. Захочешь,  поведает  тебе  про
какую-нибудь  царевну распрекрасную, захочешь - про мужлана неотесанного, на
меня похожего.
     - Перестань, - внезапно велел старик, и Юзен умолк. - Хоть ты  здесь  и
глава,  но перестань. Эти люди не для наших зубов. Ты и сам знаешь, мальчик.
Что тебе стоило их пропустить? - привел ведь!  Ну  а  коль  привел,  изволь,
расскажу  я  им кое-что, да только не про барышень и не про тебя. Про тебя -
что сказывать? Был ты у отца с матерью,  был,  жил,  умничал  в  силу  своих
молодецких  способностей.  А  один  раз  зацепило  тебя самым краем-краешком
великого и могущественного... теперь вот сидишь здесь в лесу, людей  губишь.
Убивший Губителя сам им становится. Ну да ты знаешь...
     Старик  помолчал, поерзал, и повернулся к ним лицом, тощим и выгоревшим
до черноты обугленной деревяшки. Только неестественно белые  глаза  сверкали
на лице, глаза с черными опять-таки зрачками, которые мигом отыскали Готарка
Насу-Эльгада и впились в него.
     - Церковник!  Это  хорошо.  Ты  сиди, сиди, мил человек, не напрягайся.
Дурного не сделают.  Правда,  придется  тебе  послушать  одну  историйку,  к
каковым  ты,  по  долгу  службы,  навряд  привык.  Ну  да не горюй, она тебе
кругозор расширит, а верить... "Каждому воздастся по вере его"  -  из  ваших
книг,  так ведь? Потом - захочешь, сыщешь, согреешь старика. Тебе ведь ведом
секрет огня, который выпаривает истину? Вместе с душой.
     Не обижайся. На детей и сказителей не обижаются. Или на  сказившихся?..
Не  помню.  Лучше  послушай.  И вы, гостюшки, послушайте, и ты, смуглокожий,
стоящий у скакунов, и ты, Юзен, и... Слушайте, одним словом.
     Раньше - а я не всегда был немощным стариком - бывал я в далеких отсель
местах,  куда  не  добрались  ни  последователи  Скитальца,   ни   служители
Распятого.  И  там,  неожиданно,  наткнулся я на один апокриф, который очень
походил на правду.  Не  дергайтесь,  господин  церковник,  прошу  вас.  Это,
знаете,  сбивает  с  мыслей.  Н-да,  похож,  говорю, был на правду, апокриф.
Слишком уж  о  нем  пытались  забыть  все,  кто  мог  бы  этого  хотеть.  Не
высмеивали,  не  протестовали, просто делали вид, что такого и поблизости не
существовало, и существовать не может. Писан он был языком высоким, тяжелым,
прямо скажу, языком для  простого  пересказу,  поэтому  я  упрощу  -  уж  не
обессудьте.
     Писано  в  нем  было  следующее:  "Когда  Бог создал все сущее: землю с
небом, растения и зверей, Он, наконец, сотворил первого  человека,  которого
нарек  Ата.  Затем  по  просьбе Аты создал Господь женщину, жену Аты,
названную Лилид". Ну да это все вы знаете, я пропущу.
     И вот, люди жили в небесном саду, познавая его красоты и щедроты, коих,
как ведомо, не  счесть,  но  однажды  Бог  заметил:  Его  самые  совершенные
создания  не поклоняются Ему, даже не верят, что Он - всемогущ. "Я - лучше и
добрее всех", - говорил Он, но люди смеялись: "Что такое  добро?  Что  такое
лучше?".  "Вы  не  верите  мне?" - вопрошал Он их. "Верим", - смеялись Ата и
Лилид, но этим все и заканчивалось.
     Тогда Бог позвал к себе Змия (о Змие-то вы точно знаете - из  Книги)  и
сказал  ему:  "Вот  Древо  Познания. Всегда говорил Я людям, что плоды его -
вредны для них. Увы, не знаю Я, верят ли они Мне, и хочу проверить это.  Иди
к  ним,  искуси,  заставь съесть плод. Если произойдет это, значит, не верят
они Мне. Ступай".
     А надобно здесь добавить, что Древо  Познания,  о  котором  идет  речь,
росло всегда, и было тем единым началом, коего...
     Старик  закашлялся,  и  алый  плащ  задрожал на его плечах, белые глаза
закрылись от напряжения. Наконец, прокашлявшись, Сказатель продолжал.
     - Вот, значит, что вышло, с Древом-то. Ты, господин  церковник,  должен
знать, что и среди стада твоего есть разные бараны. Натурально, в переносном
смысле.  Так вот, значить, серед них существуют и такие, которые веруют, что
было и до Бога бытие, и бытие сие заключалось в Древе, хранителе всего,  что
было  и  всего,  что  будет.  Плавало Древо в пустоте и время от времени (уж
простите, милые, иначе не сказать, да только времени  тогда  тоже  не  было,
верьте-не  верьте,  не  я  такое выдумал), плавало, значить, и иногда всякие
разные веточки-листики роняло. Фу-ух, не знаю, как и выразить!  Конечно,  не
веточки-листики.  Конечно,  не  роняло.  Но твердят некоторые, что так Бог и
появился, от Древа. Не  серчай,  церковник,  так  твердят,  я  только
пересказывать взялся, не серчай.
     А  к  чему  я это? Да к тому, что от Древа вкушать Ему было заказано, а
вот твореньям Его - нет, да только в том разе, если бы вкусили, стали бы они
Ему неподвластны полностью. Хотя, конечно, каждый вкушает по мере  своей,  и
то, что откроется одному, будет навек сокрыто от иного.
     Ну  так  я  вернусь  к  апокрифу.  Знаете ведь, Змий искусил Лилид, она
отведала плод сама и дала попробовать Ате. Бог узнал это и  разгневался,  но
гневался Он не оттого, что они попробовали, а оттого, что не послушались Его
слов.  И  потому  возникло  зло,  разлилось по всему небесному саду, и стало
черно в нем, как в небе без звезд.
     Сказал Змий: "Вот  зло,  и  Ты  -  причина  ему.  Но  мне  ведомо,  как
избавиться от него".
     И  сказал Змий: "Собери все зло в каком-нибудь одном месте, предмете, а
затем уничтожь предмет или спрячь его подальше от  всего  сущего.  Потом  же
сходи  и  извинись  пред  людьми. Знай, они не способны считать Тебя лучше и
добрее всех, ведь им не с чем сравнивать. Нет злого в  этом  мире  -  и  это
прекрасно".  Сами  же  Ата  и Лилид не понимали этой истины, ибо были моложе
Змия на День - и одновременно на множество веков.
     "Да", - сказал Бог. "Хороший совет, достойный твоих уст".
     И Он собрал все зло, что разлилось по  небесному  саду,  вложил  его  в
предмет, но после обманом вручил этот предмет Змию, да так, что тот вынужден
был  никогда  более  не разлучаться с ним. "Теперь ты - Зло, а Я - Добро", -
сказал Он.
     И чтобы Змий не рассказал людям о случившемся, Бог  сделал  так,  чтобы
язык  Змия  мог произносить только ложь. И назвал его "Ста-на", что означало
"Отец Лжи". А после, вместе с  предметом  вышвырнул  на  землю,  обрекши  на
долгую жизнь.
     Но  не  все  зло собрал Он, остались крупицы зла в людях. Ведь были они
теперь полувольны в своих деяньях и помыслах (а кое-кто твердит,  что  и  до
вкушенья от Древа были такими). Бараны, церковник, бывают разными...
     Ну так вот, тогда и людей Бог отправил на землю, наказав размножаться и
верить  в  Него,  а  Змия,  которому дал имя Дьявола, проклинать. И стал Бог
питаться верой их. Но вера людей слаба, в них все еще  остались  те  крупицы
зла, которое возникло в небесном саду, и поэтому время от времени, примерно,
раз  в  столетие,  вера  эта очень сильно усыхает. А это приносит вред Богу,
ведь, как уже говорил я, да и сами вы это знаете, Он  питается  человеческой
верой.
     Тогда  Он  придумал, как быть. Он отыскал на земле Дьявола, который уже
долгое время пребывал там и желал смерти, как избавления от своих страданий,
и сказал ему: "Я дам тебе способ умереть. Когда  вера  людей  в  Меня  будет
слабеть, приходи к Огненной Туче, что над Вершиной Мира, и выкуй там клинок,
вложив  в  него воду Божественного родника. Отыщи того, кто согласится убить
тебя, и тогда отдай ему клинок. Сам же ты не сможешь умереть никогда".
     (Он знал, что никто не согласится убить  Змия,  ведь,  как  бы  тот  не
старался, лживые уста все переворачивали бы с ног на голо