лее весомыми. Ты
ведь не знаешь меня, правда? Раньше мы никогда не встречались? -
дождавшись от храмовника согласного кивка, он повернулся к толпе: - А есть
ли кто-нибудь среди вас, кто бы знал меня прежде? - Кхарги нестройно
выкрикивали "нет!" и качали головами. - Ну вот, - сказал тогда чужак, -
выходит, и я никого из вас не знаю. Однако сейчас я готов любому, кто
пожелает, рассказать о нем все, абсолютно все, что только с ним произошло
в жизни. И начну, пожалуй, с тебя, Безволосый, раз уж ты так жаждал
доказательств. Надеюсь, никто не против?
  Храмовник подумал, что ни улыбка, ни запах одноглазого ему совсем не
нравятся. Дальнейшее же вообще напоминало дурной сон, один из тех многих,
что снились Безволосому ночь за ночью, и от которых он неизменно
просыпался с криком ужаса.
  - Ты, Безволосый, раньше носил другое имя. И в этом нет ничего
удивительного, многие из кхаргов меняются - и вслед за ними меняются их
запахи и имена. Твое прежнее было "Мечтатель", правильно? Хорошее имя.
Красивое. Ведь и город наш - Город Мечты. Наверное, поэтому ты пришел
сюда, когда стал дорожником... вернее, когда стал изгнанником. Да-да,
изгнанником - ведь мечты, Безволосый, не всегда бывают безопасными. Даже
те из них, которые, казалось бы, способны нести только радость и добро, на
самом деле приводят к разрушениям. Так было и с твоими мечтами,
Безволосый. Кстати, возможно, твоему воспитателю следовало бы назвать тебя
не Мечтателем, а Рассеянным. Это звучало бы не так красиво, но во всяком
случае больше отвечало бы действительности. Ведь обычно мечтатели
рассеянны - если, конечно, они не пытаются хоть иногда воплощать свои
мечтания в жизнь. А ты... ты не пытался. Зачем? Довольно было и того, что
у тебя имелись мечты, нечто, что принадлежало лишь тебе и никому больше. И
мечты настолько завладели тобой (а может, дело еще и в тех благовониях,
составленных из специальных травок и грибов?..), что ты однажды уронил
фонарь на кровлю дома - своего дома! Ну а уж когда крыша занялась, пламя
перекинулось и на остальные дома. Ты пытался погасить огонь, ты даже весь
обгорел там - но ничего не спасло деревню. И когда на пепелище собрались
твои одновылупленики, ты не остался вместе с ними, нет. Это никак не
соответствовало твоим склонностям: ты не хотел ничего строить заново, ты
не пожелал искупить вину обычным путем. Ты предпочел сделать из себя
изгнанника, мол, все равно ведь выгоните, так я лучше сам, добровольно, -
и ты ушел из сожженной тобою деревни, дабы страдать в гордом одиночестве и
упиваться этим одиночеством, как прежде упивался запахом тех травок и
грибов. Ты пришел в Гунархтор и стал храмовником - и здесь, возможно,
немного поумнел, но по сути своей остался тем же самым Мечтателем. Ты
лелеешь свое горе и свою вину, и ты мечтаешь о том, чтобы умереть
мученической смертью, ибо не желаешь жить и сносить тяготы жизненные
активно, как то подобало бы делать воину и мужчине. Вот то, что я могу о
тебе рассказать, Безволосый. Правда ли это?
  И чужак улыбнулся еще раз.
  Храмовник сглотнул и нервно шевельнул хвостом, потом сообразил, что
вот-вот подожмет его, и усилием воли заставил себя не делать этого.
Поджатый хвост - признак покорности и страха, и хотя Безволосый был сейчас
напуган до ужаса, демонстрировать сие он не собирался. Покоряться - тем
более.
  - Да, это правда. Но что ты хочешь доказать ею? То, что однажды проходил
через мою деревню и там услышал историю Мечтателя, а потом решил
наведаться в Гунархтор и разыграть меня?
  Чужак захохотал, откровенно потешаясь над Безволосым.
  - Ну что же, - пожал он плечами, - я готов точно так же рассказать о любом
другом кхарге. Кто хочет проверить, что я не шарлатан, пускай выходит
сюда. Или даже нет, тогда ты, Безволосый, наверняка обвинишь меня в
подставном участнике проверки. Лучше сам выбери любого из присутствующих,
мне все равно. Можешь выбрать двух, трех, десятерых - я расскажу о любом
из них. Как ты думаешь, много ли деревень я должен был обойти, чтобы знать
все о каждом гунархторце? Не спеши с ответом, ибо я знаю точно так же о
любом другом кхарге. Вернее, не совсем так. Я могу получить знание о любом
из них, ибо Господь говорит моими устами и Он вкладывает в них нужные
слова. Мне не нужно ходить в твою деревню, Безволосый, чтобы знать, что
ежемесячно ты отсылаешь туда сэкономленные деньги, одежду и кое-какие
бытовые вещицы, дабы этим хоть как-нибудь загладить свою вину. Еще полчаса
назад я не знал этого, но когда ты стоял у меня за спиной и перешептывался
с Брюхачом и Рыболюбом, знания пришли ко мне.
  Он обвел пристальным взглядом своего единственного глаза толпу:
  - Так кто же будет следующим?

  * * *
В костре неожиданно громко трещит одно из поленьев. Кхарг с длинными
желтыми клыками вздрагивает и оглядывается по сторонам. Похоже, он на
некоторое время позабыл о яви и совсем не слушал рассказчика.
  А тот, задумчиво глядя в языки пламени, продолжает неспешно ткать узор
повествования.

  * * *

  Явив гунархторцам чудо, дорожник все же видел, что не все верят ему.
Однако кхарги предпочли смолчать, надеясь, что вместо них рассудит само
время; да и Одноокий вряд ли позволил бы богохульнику долго ходить по
земле... если тот, конечно, богохульник.
  Голос Господен проповедовал до самого вечера. И слова его впечатлили и
привлекли на его сторону многих, но еще большее количество кхаргов привели
в смятение. Особенно же беспокоился Хитромудрый - правитель Гунархтора.
Подозревал он, что явление пророка может быть угрозой его власти; но не
зря Хитромудрый получил свое имя. И вот, когда уже стемнело и первые
звезды зажглись над городом, в храм с черного хода явился кхарг, посланный
Хитромудрым. Звали этого кхарга Сладкоязыкий, и был он самым верным
прислужником градоправителя. Когда Голос Господен прервал свою речь, чтобы
отдохнуть и попить воды, Сладкоязыкий предупредительно подал ему чашу. И
даже не обиделся, когда храмовники потребовали у Сладкоязыкого прежде
самому испить из нее.
  Но, к удивлению и храмовников, и Сладкоязыкого, Голос Господен заявил, что
в том нет необходимости. Ибо он знает, что вода в чаше не отравлена - так
же, как знает он, зачем пришел Сладкоязыкий. И еще Голос Господен
согласился поговорить с Хитромудрым, но велел тому - ежели градоправитель
и впрямь желает этого - самому явиться в храм.
  Ничего не ответил Сладкоязыкий, ибо сомневался, что господин его снесет
такое дерзкое предложение. Однако Хитромудрый согласился посетить храм.
  Долго разговаривали они наедине в отведенной Голосу Господнему келье, и
никому не ведомо, о чем у них шла речь. Ибо единственного кхарга -
дежурного жреца Милягу - который решился подслушивать их разговор, Голос
Господен учуял и прогнал; и больше никто не отважился на такое.
  Однако после разговора с пророком Хитромудрый не чинил тому никаких
препятствий, а лишь всячески помогал, радея, разумеется, в первую очередь
о своих интересах да об интересах города. Но, как выяснилось вскорости,
деяния Голоса Господнего во многом также имели своей целью помочь городу.
  И не зря звали его господином Миссинцем7, ибо и впрямь говорил он со слов
Господа нашего - и во благо народу Его. И менял жизнь кхаргов беспощадно и
бесповоротно.
  Не только словами, но и деяниями своими по праву доказал господин
Миссинец, что является избранным. Множество изобретений, облегчавших жизнь
каждого кхарга, от кхаргов-зверей до власть имущих, принес он в наш мир.
Он утешал страждущих, давал надежду отчаявшимся, укреплял духом утративших
силу воли.
  Сперва жил Голос Господен в храме, но слава о деяниях его разнеслась по
всем городам и селам, и вскоре потянулись к Гунархтору паломники, дабы
увидеть пророка и услышать слова его. И тогда вынужден был господин
Миссинец на часть денег, пожертвованных ему, выстроить себе холм на
окраине города - холм с высоким забором и бдительной стражей, дабы хотя бы
изредка отдыхать от толп просителей. Тогда же взял он себе в услужение
некоторое количество самых преданных и старательных кхаргов.
  И так жил он, множа благие деяния свои изо дня в день.
  Вот как-то раз велел он одному из самых преданных слуг закупить деревянные
клетки и подобрать носильщиков для них - и отправляться к некоему Плато
Детства. Там следовало им выбрать наиболее смышленых нововылуплеников,
поместить в клетки и принести в Гунархтор, в холм господина Миссинца. Ибо
замыслил тот...

  * * *

  Опять трещит в костре дерзкое полено, прерывая слова килларга. Или это
только для кхарга, которого все зовут Избавителем, треск слышен, остальные
же слишком внимательно слушают рассказчика?
  А он, Избавитель... он, кажется, прислушивается к совсем другому голосу. К
голосу своей памяти.

  * * *

  ...Потом, когда Рокх впервые увидит море и впервые поднимется на корабль,
он вспомнит эти дни, проведенные в огромных деревянных клетках, в которых
их несли, и вспомнит эту качку. И то, как его непрестанно тошнило. Но к
счастью, слишком давно в его желудке ничего не было, так что оставалось
лишь скрючиваться от пронзающей тело боли и покрепче стискивать зубы,
чтобы не закричать. Меньше всего ему хотелось дать повод к насмешкам. Хотя
Рокх (тогда еще не получивший этого имени) и мало разбирался во
взаимоотношениях кхаргов, но что такое насмешки - он понимал.
  Путь к господину Миссинцу, который Рокху и нескольким его соседям по
котловану предстояло преодолеть, оказался нелегким, и дело было даже не в
качке.
  Вообще-то переживших процесс метаморфоза детенышей никогда сразу не
транспортируют. Да, их сажают в клетки, которые накрывают огромными,
словно паруса, листьями - и таким образом, во-первых, создается
необходимая кхаргенышам тень, а во-вторых, они не видят того, что
происходит снаружи. Детеныши словно оторваны от внешнего мира, в первую же
очередь - от своей прежней жизни, жизни зверя. По возможности, в их
сознании между этими двумя фазами существования не должно быть никакой
связи. Если бы детеныши после метаморфоза не были такими слабыми, их бы
вообще уносили с Плато, а так... 8
Нельзя сказать, чтобы Рокх и его собратья по путешествию оказались слишком
сильными; один из них даже издох по дороге. Просто так сложились
обстоятельства: господин Миссинец потребовал доставить в свой холм
наиболее смышленых детенышей. Рокх попал в число избранных - но особой
радости по этому поводу не ощущал. Он вообще ничего не ощущал, он не
сомневался, что со дня на день умрет. Тело отказывалось повиноваться,
желудок не желал принимать пищу и отвергал ее самым решительным образом, а
качка лишь была досадной, но малозначительной приправой к путешествию.
  Но больше всего сводили с ума запахи. Во-первых, здесь их было намного
больше, чем в котловане. А во-вторых, клетки кхарги несли на плечах,
высоко над землей, где пахло совсем по-другому, ярче, сочнее,
притягательней. Если бы не прутья клетки, Рокх, несмотря даже на слабость
в теле, наверное, все равно отправился бы на поиски источников этих
запахов... Он стонал во сне и перебирал лапами, словно пытался убежать.
  На привалах носильщики посмеивались и что-то втолковывали пленникам,
протискивая сквозь прутья клетки куски поджаренного мяса. Куски пахли
странно, слова звучали не менее странно и складывались в узор с
малопонятным смыслом. От всего этого хотелось скрыться, убежать в свою
старую нору и...
  "Жаль будет, если маленькие стервецы загнутся".
  И он, давясь, заглатывал куски мяса и, сходя с ума, запоминал слова. Уж
он-то не загнется, скорее вам доведется сожрать собственные хвосты!
  Что ж, мало-помалу Рокх начал понимать то, что говорили. Не все и не
всегда, но порой он мог разобрать целые фразы. И непрестанно
совершенствовал свои познания в языке, все равно ведь больше делать было
нечего. Умственные упражнения хоть на время помогали забыть о боли и
тошноте.
  ...День на девятый или десятый после того, как они покинули Плато, главный
над носильщиками велел устроить незапланированную остановку. Рокху
почему-то пришла в голову совершенно идиотская мысль, что им надоело
тащить на себе тяжеленные клетки и вот сейчас его и его собратьев убьют и
вышвырнут вон. Разумеется, ничего подобного. Хотя тащить клетки
носильщикам и в самом деле надоело.
  - Послушайте-ка, - вкрадчиво произнес главный. - Я знаю, что большинство
из вас уже понимает язык, на котором мы говорим. Иначе бы вы просто здесь
не очутились, в этих клетках. Но понимать, ребятки, маловато. Пора бы уже
научиться и разговаривать - не рычать, как звери, а владеть своим горлом -
иначе на кой оно дано вам Однооким?! В общем, так: те, кто может и хочет
говорить, продемонстрируйте мне это - и я выпущу вас наружу. Дальше
пойдете на своих двоих, как нормальные кхарги. Остальные, тем, кому еще
сложновато разговаривать, пускай не переживают. У вас есть время - еще
несколько недель, пока мы доберемся до холма господина Миссинца. Но вот
там вам понадобится все ваше умение, чтобы доказать, что вы чего-то стоите
и отличаетесь от безмозглых тварей не только внешне. Советую начать
попытки пораньше. Итак, есть среди вас настоящие кхарги?
  Рокх с интересом поглядел на своих спутников. Кое-кто, похоже, не до конца
понял, о чем шла речь. Но двое, кажется, достаточно разобрались, чтобы
попытаться.
  - Есть, - сказал один из них.
  - Конечно, есть, - подал голос второй.
  И их выпустили из клеток, усадили у костра и начали понемногу учить ходить
на задних лапах. Наблюдая за тем, как неуклюже ведут себя "умники", Рокх
только ухмылялся. Он видел достаточно, чтобы понять: разобраться с
двуногим хождением можно за пару дней. Стоит ли ради этого жертвовать
возможностью прокатиться в клетке? О да, здесь укачивает - но это не
кажется таким уж невыносимым, когда глядишь на тех, кто шагает на двоих.
  Было и еще кое-что, даже более важное, чем комфортное путешествие. Тех,
кто сидел в клетках, носильщики не принимали всерьез. И Рокха такое
положение вещей вполне устраивало. Он уже умел говорить - специально
тренировался по ночам, шепотом, чтобы никто не слышал. Теперь же ему
предстояло научиться слушать. Благо, "материала" для обучения хватало.
  - Как думаешь, - спросил как-то один из носильщиков другого (оба отошли от
костра и лениво перебрасывались фразами, сегодня была их очередь
дежурить), - вот на кой Миссинцу нужны эти? - и он кивнул в сторону
клеток, половина из которых уже пустовала.
  - Господину Миссинцу, - поправил второй. - Да откуда ж я знаю? Пророк он и
есть пророк, беседующий с Господом нашим. А пути Господни...
  - Перестань, - зевнул вопрошавший, обиженно осклабившись (кстати, левый
клык его оказался выщерблен, так что зрелище было то еще). - У тебя
наверняка есть какие-нибудь соображения.
  Собеседник Щербатого чуть раздраженно дернул кончиком хвоста; сам Щербатый
наверняка этого не заметил, но Рокх видел.
  - Мои соображения, уверен, не имеют ничего общего с действительностью.
Господин Миссинец взялся ниоткуда, он сотворил с нашей жизнью такие
перемены, которых не случалось никогда прежде. Он владеет знаниями, о
самом существовании которых не догадывались наши наиобразованнейшие
мудрецы. Кто мог представить себе, что такое вообще возможно?
  - Да ну тебя! - фыркнул Щербатый. - Ты слишком серьезен, так я тебе скажу,
Пестрый.
  ("Льнукр", вот как звучало то слово - Рокх сразу понял, что это имя
второго из носильщиков, но каков его смысл, узнал намного позже).
  - А ты - предельно легкомысленен, - отозвался Пестрый, делая ударение на
"предельно". - Какое тебе дело до замыслов господина Миссинца?
  Щербатый смутился:
  - Просто... Не могу же я думать только о работе и жратве! Я ж не
какой-нибудь кхарг-зверь. Вот и...
  - Понимаю. Но думай тогда о чем-нибудь более безопасном, ладно? - И
демонстрируя, что не желает продолжать беседу, Пестрый пошел к другому
краю лагеря. Щербатый пах резко, рассерженно, однако в то же время и
обескураженно. Прикрыв один глаз, он начал что-то шептать, но клетка Рокха
находилась слишком далеко, он так и не расслышал, что именно.
  Подобные разговоры случались нечасто, но это было даже хорошо, ведь каждый
из них, по сути, являлся для Рокха огромной загадкой. Чтобы разобраться в
ней, требовалось много времени - чем он и занимался ежедневно, пока его
невольные учителя тащили на себе клетки. Большая часть сверстников Рокха
постепенно начинала разговаривать - и тем самым меняла свой статус, а
заодно и способ путешествовать. Теперь они шагали рядом с носильщиками и
иногда даже подменяли их, когда те слишком уставали (или - подозревал Рокх
- делали вид, что уставали). Он же, старательно запомнив очередную беседу,
повторял ее у себя в голове и пытался расставить все по местам, понять
значение незнакомых слов и убедиться, что вроде бы известные расшифрованы
им правильно.
  А на насмешки тех, кто уже шагал на своих двоих, Рокх не обращал внимания.
Они ведь даже не догадывались, почему он до сих пор сидит в клетке.
  Кстати, вскоре кое-кто из покинувших клетки убедился, что они
поторопились. Сначала их путь пролегал по джунглям, с редкими деревушками
охотников, группировавшимися вокруг своих Плато Детства, - теперь же
дорога вывела процессию к местам более заселенным. Сверстники Рокха и на
деревушки-то в первые дни еще как таращились, дивясь всему, что видели, -
а теперь вообще обалдели от количества новой информации, обрушившейся на
них. И, разумеется, созерцать все это (в том числе - и глазеющих молодых
кхаргов) было значительно удобнее из клетки.
  Рокх же не просто смотрел, он анализировал. И анализируя, начал понимать:
разница между деревнями и городом заключалось не в том, в каких домах,
жалких ли хижинах или каменных холмах, живут кхарги. Основным отличием,
кажется, был подход к жизни. Деревенские кхарги центром бытия считали
местное Плато Детства и прилегающие к нему области. Иногда - довольно
часто - они наведывались к месту своего вылупления; вероятно, тяга к нему
оставалась у них довольно сильной в течение всей жизни. Например, они не
могли уходить далеко и надолго из родных краев. Их женщины шли откладывать
яйца обязательно на местное Плато. С соседними деревнями, которые
группировались возле другого Плато, они почти не контактировали, считая их
чужими, в то время как все деревни, сосредоточенные вокруг их
собственного, словно входили в некую одну большую деревню, все там были за
своих и знали друг друга по имени, а не только по индивидуальному запаху.
  Вообще деревенские в чем-то даже напоминали кхаргов-зверей, то есть тех,
кто был признан смотрителями негодным к воспитанию. Такие кхарги не
получали воспитателя, их назначали к какому-нибудь дрессировщику, который
натаскивал их к выполнению тех или иных работ, не требовавших особых
мыслительных способностей или мастерства. Или же чаще всего из
кхарга-зверя делали подручного помощника, без какой-либо специализации,
которому можно было велеть носить бревна, копать ловчие ямы и т.п. В
деревнях не требовалось много специализированных кхаргов-зверей, да и
дрессировщики для них там почти не жили - поэтому обычно прошедших
метаморфоз кхаргенышей отсылали в города, там на них был больший спрос, в
деревне же оставляли пару особей и вс„. И так из-за врожденной тупости
поручать кхаргу-зверю сколько-нибудь ответственную работу не рисковали, а
лишние рты никому не нужны, лучше взять побольше воспитанников. Речи, ни
устной, ни тем более письменной, кхаргов-зверей не учили; некоторые
хозяева даже запрещали им пользоваться словами, если они вдруг заучивали
несколько самых простых. Основой коммуникации у кхаргов-зверей являлась
смесь из языка запахов и жестов; впрочем, к общению - с хозяевами ли,
между собой ли - они склонны не были.
  То, что деревенские кхарги, по наблюдениям Рокха, во многом напоминали
кхаргов-зверей, могло частично объяснить, почему они так жестоко
обращались с последними: вероятно, видели или чувствовали свое сродство и
за это ненавидели кхаргов-зверей. (Может, подумалось потом Рокху, именно
поэтому его само