На живот легли две холодные пластинки листьев. От неожиданности Эльтдон
дернулся, но потом затих. И подумал: кентавр  так неслышно передвигается  по
лесу, что даже он, эльф бывалый, не смог уловить звук его шагов.
     А тот широко улыбнулся:
     - Слышь, браток,  ты еще маленько потерпи. Боль - она скоро пройдет, но
яд-то останется. Так я  тебя свезу к  нам  в стойбище,  к Фтилу - он, слышь,
мигом тебя на копыта, то бишь на ноги, поставит. Так что ты потерпи, браток.
     "Потерплю,  -  сонно  подумал  Эльтдон, - только ты, браток, вези  меня
поскорее. Куда хочешь вези,  хоть  к  Фтилу, хоть к троллям  в пасть, только
давай поскорее. А то я, боюсь, помру раньше, чем свезешь".
     Кентавр принял молчание пострадавшего за согласие, взвалил его  на свой
широкий  круп,  подхватил с  земли  тарр,  сбросив с  него  тушу амфибии,  и
поскакал  через  чащу к стойбищу. И Эльтдон понял,  что по  наивности  своей
ошибался,  считая, что боль от яда лягушки  - самое тяжкое страдание.  Ветви
хлестали его  по  телу,  голова качалась из  стороны  в  сторону,  а в мозгу
метался, не находя выхода, сочный бас: "Свезу. Так что ты потерпи, браток".


2

     Хиинит уже  вторую неделю не могла заснуть.  Она влюбилась. И в кого? В
того, кто никогда  не станет ее мужем. Даже  если выживет.  И потом,  она-то
прекрасно понимала, что женское имя, которое выкрикивают в горячечном бреду,
зависнув  между жизнью и смертью, не может  принадлежать  матери. Потому что
по-настоящему у сына для матери есть только одно имя: Мама.
     "...Даже если выживет". А глядя на усталое осунувшееся лицо Вдовой,  на
мешки  под  ее глазами,  Хиинит понимала  -  не  выживет.  Умом понимала,  а
сердцем...  - сердцем  уже  поздно  было что-либо  понимать.  Потому что она
влюбилась.
     Она  долго  ходила,  не  решаясь  спросить  у  матери  прямо:   "Что  с
незнакомцем?" Но сегодня утром Хиинит не вытерпела. И поинтересовалась - как
бы мимоходом, невзначай.
     Лучше б не спрашивала!
     Мать отрешенно  посмотрела на нее и рассказала. Рассказала бесстрастным
монотонным  голосом,  от которого  Хиинит  стало страшно. Она еще  не видела
Кирру такой... опустошенной.
     "Я отдала ему все,  что могла,  но этого недостаточно, - звучал в мозгу
девушки безразличный голос Вдовой, - вот если б найти любящее сердце, ту же,
к примеру, Виниэль..."
     "Зачем  Виниэль?  -  внезапно  подумала  Хиинит,  невольно  краснея  от
закравшейся в голову мысли. - Ведь есть же я!"
     Она тихонько откинула  слой одеял, встала с кровати и подошла к постели
незнакомца.  Он лежал, похожий на статую, и лицо молодого альва белело живой
маской  во тьме пещеры. Хиинит осторожно приподняла  одеяла  и легла рядом с
ним, ужаснувшись тому, что делает. Тело  незнакомца было холодно, как лед на
седой  вершине Горы. Ничего.  Она согреет его, она  сумеет, а Виниэль пускай
винит саму  себя -  где она сейчас, когда больше всего нужна  ему?  А  утром
Хиинит проснется раньше матери и успеет вернуться в свою постель.
     Она проспала.
     Утром Кирра тихонько улыбнулась, глядя на представшую ее взору картину.
     Она заметила, что творится с дочерью, и поняла,  в  чем причина, раньше
самой  Хиинит.  Вдовая  знала,  что  теперь  у незнакомца появился  шанс.  И
искренне этому радовалась.


3

     "Любимый,  подожди,  не  умирай, останься  со мной. Ты нужен здесь.  Ты
нужен мне.  Слышишь! Я знаю, тебе холодно,  очень  холодно, но  не бойся,  я
согрею тебя.  Возьми мое тепло, возьми все, без  остатка, потому что я - это
ты, а ты - это я. Не умирай, слышишь!"
     Голос  настойчиво  бился  о  грани  смерзшейся  глыбы льда,  в  которую
превратилось его сознание. Голос откалывал от этой глыбы все большие  куски,
и  они  отваливались,  с  хрустальным звоном  разбиваясь  и  разбрасывая  по
сторонам серую холодную пыль. И становилось все теплее и теплее.
     Ему показалось, что это Виниэль. Но голос у Виниэли был другой - острее
и  прохладнее.  И лицо, проглядывавшее смутным силуэтом  сквозь зыбкую массу
намерзшего льда, было ничуть не похоже на лицо Виниэли. Тонкие губы, большие
темные глаза, курносый нос и смешные ямочки на щеках.
     Хорошее лицо. Доброе.
     Но как же больно стучится ее голос. Как невыносимо больно!
     Он безмолвно  завопил: "Оставь меня в покое! Слышишь,  я  заслужил его,
этот проклятый  покой. Уйди. Я  так много  пережил, я заслужил право  лечь и
уснуть. Оставь..."
     "Нет! Это не  сон.  Это - смерть. А тебе еще  рано умирать.  Тебя здесь
ждут. Мать ждет, я жду, вон Одмассэн все бегает в  пещеру  да угрюмо смотрит
на нас с мамой, будто  мы виноваты в том, что ты не встаешь. И... и  Виниэль
твоя, наверное, тоже где-то ждет. Не уходи. Пожалуйста".
     Он сомневался.
     Голос вдруг зашептал: "Не  смей даже  раздумывать!  Хилгод  так за тебя
переживает,  он уже весь  почернел  от горя  и все твердит,  мол,  это  твой
кровавый камень виноват, что ты не встаешь. А я знаю - ..."
     Голос  продолжал шептать,  доказывал, кричал, а он понял,  что зря. Зря
это незнакомое лицо  так старается и доказывает что-то зря. Потому что, даже
не  разбивая  толстой глыбы  льда, в  него, пройдя сквозь  смерзшийся  слой,
впились две тонкие иголки. Два слова. "Черный" и "камень".
     И  он  понял,  что  умирать  действительно рано. И  отдыхать  тоже. Ему
захотелось расколоть лед, выйти, высвободиться, но сил не хватало.
     Тогда он закричал, и  крик его был услышан.  Теплые мягкие ладони легли
на холодную поверхность, отдавая ей свое тепло, расплавляя твердь.
     Когда  они  одолели  лед, до  Ренкра внезапно добрались  лучи,  которые
излучали ладони спасительницы.  И исходившая  от  них  сила любви была такой
горячей что он зарыдал, ничуть не стыдясь своих слез.
     А она  смущенно отступила,  неосознанно  ликуя: "Раз  плачешь,  значит,
жив!"
     И он кивнул, соглашаясь...
     Но это было еще не все.
     Теперь следовало вспомнить.


4

     Черный висел на своих гвоздях и вспоминал...
     - Так что  же? - спросил  Торн на  десятый день пути. - Может, все-таки
признаешься, где альв?
     Черный попытался улыбнуться разбитыми  губами, и главарь взорвался.  Он
подбежал к пленнику и заорал прямо в лицо:
     - Я спрашиваю тебя, где этот паршивый альв с его проклятым талисманом?!
Где?!
     Гном  понимал:  ответа не будет. С  тех пор, как  Торн  догадался,  что
бессмертный  попросту надул  его, шел уже второй  день, а  пленник продолжал
молчать. И это все больше и больше раздражало главаря.
     Когда  Торн  впервые осознал, что  обманут, он дал знак колдунам, и  те
стянули  тугие   петли  заклятий,  перекрывая  Черному   всякую  возможность
пошевелить  рукой  или  ногой.  Бессмертный застыл так,  как  стоял,  и лишь
улыбнулся краешком рта.
     - Ты обманул меня,  - сухо констатировал  Торн, медленно приближаясь  к
пленнику.  - Ответь, неужели  твой  вонючий  альв так  важен, что ты решился
пожертвовать ради его спасения собственной свободой?
     - Тебе этого не понять, о  стареющий Торн, - с улыбкой вымолвил Черный.
- Я был должен Ренкру за то,  что, когда ты схватил его, я не пришел  к нему
на помощь. Отступился. Нынче долг оплачен. Во многом - благодаря тебе... Ты,
гном, не можешь представить, что  кто-то  способен  отдать свою  свободу  за
жизнь другого, а поэтому даже не заподозрил меня  в обмане. Вот  так-то. Это
тебе урок, Торн. Бесплатный.
     Гном медленно кивнул:
     - Я запомню и это, Ищущий.  Я запомню и это. Кстати, - он поднял взгляд
и впился  им в лицо пленного, -  ты, может быть, и бессмертный,  но  боль-то
чувствуешь по-прежнему, а? Сейчас проверим...
     И проверял.  На всем пути до  подземелий  проверял,  и Черный  запомнил
каждое  мгновение   этой  дороги...  Когда  палач  забил  последний  гвоздь,
бессмертный посмотрел в ту сторону, где стоял, наблюдая, Торн:
     -  Я  надеюсь, что на  сей  раз  твои колдуны  расплетут  паутину моего
заклятья и ты  наконец  станешь бессмертным.  Если же нет, это очень огорчит
меня, когда я освобожусь.
     Гном  ухмыльнулся,  но в краешках его  глаз, в самой  тени  век  Черный
заприметил  ужас, дернувшийся  в поисках выхода. И отчасти теперь  он жил  в
предвкушении еще одной встречи с этим ужасом в Торновых зрачках.


5

     "И ведь свез, троллин сын", -  расслабленно подумал Эльтдон.  Он  лежал
под остроконечным куполом шатра и рассматривал ярко-алую ткань, колыхавшуюся
на ветру.
     Кентавр на  самом  деле "свез", и даже быстрее, чем ожидал эльф.  Минут
пять-десять они неслись  по чаще, и  Эльтдон уже мысленно считал себя  живым
мертвецом, как  вдруг  лес  внезапно кончился  и кентавр вылетел  в степь. В
степи оказалось  проще. По крайней мере, ветви не  хлестали  со всей силы по
лицу.  Хлестали метелки трав, а это, как выяснил Эльтдон на практике, совсем
не то.
     Стойбище представляло собой группу шатров, установленных  неподалеку от
леса. (Если точнее, "неподалеку" - в понимании кентавров, а эльфу, наверное,
чтобы дойти от реки до стойбища, пришлось бы  шагать с  полдня, не  меньше.)
Шатры были самых разнообразных оттенков, и вокруг них ходили, бегали, лежали
кентавры. Увидев это восхитительное зрелище, Эльтдон на несколько  мгновений
даже как-то забыл, что умирает. И вспомнил только тогда, когда его спаситель
на  полном скаку ворвался в большой алый шатер,  стоявший чуть в стороне  от
остальных, и пробасил:
     - Фтила сюда, срочно!
     Кентавр-подросток  шарахнулся  в  сторону  при  виде  Эльтдона, немного
перекосившегося  и  безжизненно  свисавшего  со  взмыленного крупа.  Мальчик
убежал звать Фтила, а кентавр снял Эльтдона и  уложил прямо  на жесткий ворс
травы,  устилавший,  вместо  ковра, пространство  под шатром.  Острые стебли
злорадно впились в обнаженную кожу эльфа, и тот мысленно выругался. Кентавр,
заметив гримасу боли на лице пострадавшего, участливо спросил:
     - Болит? - и, обернувшись к выходу, рявкнул: - Фтил! Поторопись!
     Фтил, которому все это проорали прямо в лицо, ибо он, на свою беду, как
раз оказался у входа, недовольно спросил:
     - Чего буянишь, Асканий? Опять лишку хватил?
     Кентавр смущенно затряс головой:
     - Да нет, Фтил. Просто...
     Но лекарь  уже вошел  в шатер и все увидел сам. Он  отстранил Аскания и
направился  к этажерке, битком набитой разными  горшочками,  кувшинчиками  и
бутылочками. Взяв  два сосуда, направился к Эльтдону. Тот  заметил про себя,
что  этажерку очень легко  разобрать  - видимо, кентавры  вели кочевой образ
жизни, свидетельством чему, кстати, были и их шатры.
     Фтил уже откупорил невысокую пузатую бутылочку и протянул Эльтдону:
     - Сделай три глотка.
     Не дожидаясь, пока пациент  выполнит  наказ, кентавр  открыл  небольшой
горшочек  и  начал  смазывать   раны   на  животе   астролога  густой  мазью
светло-серого цвета и очень вязкой консистенции.
     Эльф  отпил. Жидкость,  не  оставив  после себя ни  вкуса,  ни  запаха,
скользнула в желудок. Эльтдон откинулся на траву и расслабился...
     Крики снаружи  вывели его из этого  состояния, и  астролог начал искать
взглядом тарр.  Тот  лежал  у  входа,  небрежно брошенный там  Асканием. Нож
находился там же.
     Фтил заметил, куда смотрит эльф, и сказал:
     - Нет.
     Эльтдон поднял  на  него  взгляд  и  впервые  по-настоящему  рассмотрел
лекаря. Это  был старый кентавр с окладистой седой бородой и абсолютно лысым
черепом, тускло блестевшим в солнечных лучах.  Его чуть подслеповатые  карие
глаза смотрели сурово и мудро,  а сеть глубоких, как у эльфа, морщин нещадно
избороздила  когда-то  привлекательное  лицо.  От правого  уха к  подбородку
тянулся  старый шрам. На Фтиле был накинут короткий алый плащ поверх обычной
холщовой   рубахи,  перехваченной  снизу  черным   кожаным  поясом,  кое-где
истершимся, с ярко блестевшей серебряной пряжкой в виде весов.
     - Я не советую тебе браться за оружие, чужеземец, - продолжал лекарь. -
И  вообще вести  себя агрессивно. Лучше полежи  и  послушай, что здесь будет
твориться, - тем более что времени на объяснения у меня уже нет. И не бойся,
в моем шатре ты в безопасности.
     Эльф хотел было поблагодарить Фтила, но в это момент полог, закрывавший
вход в шатер, поднялся и внутрь вошли кентавры. Много кентавров. Те, что  не
поместились  в шатре, толпились снаружи, оживленно  переговариваясь  и тыкая
пальцами в эльфа.
     Над толпой перекатывался обрывками фраз шепот:
     - Отродье циклопа!
     Эльтдон задумался. Проклятие, мысли приходили не слишком оптимистичные!
Помнится,  где-то,  кажется  у  Мэркома  Буринского  в  "Истории Ниса", было
написано, что кентавры на  дух не переносят циклопов. Нет, эльф, разумеется,
на циклопа похож мало, но если призадуматься...
     Вот ведь положение!  Теперь  ни до  тарра, ни до  ножа не дотянуться  -
кентавры  обступили  со всех  сторон. Остается  надеяться только  на  Фтила,
лекарь все-таки обещал, что в шатре Эльтдон  будет  в безопасности. Впрочем,
долго ли хорошего эльфа из шатра вынести?
     Он попытался сесть, трава впилась в ладони, а в животе как будто что-то
взорвалось. Согнуться было невозможно, казалось,  в тело вставили тяжеленное
бревно и оно при каждом движении ворочается внутри.
     Оставалось  тихо-мирно лечь на  травку и ждать, что же будет  дальше. А
дальше точно что-то должно было быть.
     Из  толпы  вышел белый  кентавр.  "Ну,  знаете  ли, чудес, по-моему, на
сегодня   и  так  хватает!"  -  подумал   Эльтдон,  разглядывая  незнакомца.
Признаться, зрелище впечатляло.
     Единорожья часть  у вошедшего кентавра была  снежно-белой,  без единого
темного пятнышка,  и  вся сверкала в проникавших  в  шатер  солнечных лучах.
Эльфийскую  голову  венчала  такая  же  белая  шевелюра;  белые  усы,  гордо
расправленные, были с ладонь в длину.
     Кентавр сурово посмотрел на Эльтдона и Аскания, обернулся к Фтилу:
     - Что все это значит, лекарь?
     "Ну  и голосок, - подумал эльф. - Так что это там Фтил говорил  про мою
безопасность?"
     Лекарь спокойно посмотрел в красноватые глаза вопрошавшего:
     - Это значит, что я оказал помощь тому, кто в ней нуждался.
     Белый гневно топнул копытом:
     - А кто это? Это же циклоп!
     Фтил удивленно поднял правую бровь:
     - Циклоп? Таких размеров? И с двумя глазами? Подумай, Левс.
     Белый кентавр фыркнул:
     - А кто еще это может быть?
     - Не знаю, Левс, - пожал плечами лекарь. - Но может быть, он сам...
     - Он умеет говорить?!
     -Вообще-то да, - вмешался Эльтдон. - А что, мне сие не полагается?
     Левс удивленно  посмотрел  на эльфа,  тряхнул головой,  словно  пытаясь
отогнать наваждение:
     - В таком случае, незнакомец, кто ты такой?
     - Я эльф, - ответил Эльтдон.
     Он уже начал подозревать, что такое объяснение мало удовлетворит белого
кентавра. Если вообще удовлетворит.
     Левс  и вправду  не выглядел хоть сколько-нибудь успокоенным. Зато Фтил
радостно прицокнул языком, вскочил и направился куда-то в глубь шатра. Толпа
расступалась  перед лекарем,  признавая права  хозяина дома.  Фтил  добрался
наконец до другой  этажерки, на  которой  были  сложены фолианты, свертки  и
длинные  деревянные футляры. Он достал одну из  книг - толстый том в зеленом
кожаном переплете - и раскрыл его где-то  посередине. Потом  начал  листать,
осторожно переворачивая  древние страницы с истрепанными краями. Найдя нечто
интересное,  Фтил заложил разворот длинной черной закладкой  и направился  к
Левсу, с нетерпением ожидавщему результатов.
     Эльтдон прикинул, есть ли  у него какие-нибудь шансы на то, что в книге
не написано, мол, эльфы -  хищные полудикие существа,  которых трудно убить,
но с которыми еще труднее сосуществовать. В общем,  нет  ли  там чего-нибудь
гаденького, соответствующего духу момента. Нда, всяко может случиться...
     Фтил остановился посередине шатра, принял  гордую, немного  театральную
позу и начал читать медленным тягучим голосом:
     - "И было сказано: "Населю я  этот мир своими созданьями,  и будут  они
разнообразны  по формам и  размерам,  и лишь одни  будут похожи  на меня, но
вместе с тем и отличны. И нареку я их эльфами, и будут они мудры и прекрасны
- как всякий обитатель Ниса, стремящийся к этому..."
     В   шатре  повисла   тишина,  но  не  напряженная,   а   расслабленная,
успокоенная.
     И только Эльтдон с удивлением смотрел, как седой кентавр держит в руках
Книгу - да  так спокойно и привычно, будто делает это каждый день.  Да он-то
небось и делает это каждый день!
     Эльф привстал, презрев боль в ранах, и потянулся к Книге:
     - Это удивительно! Позволь.
     Но тут боль скрутила его и повалила  на траву, он  только  и успел, что
удивиться: "Не может..."


6

     Хилгод выглядел  потрясенным. Одмассэн  печально подумал: "А  что же ты
хотел, паренек? Чудес на свете не бывает. Почти".
     Потому что уже  одно то,  что незнакомец очнулся, было чудом. Самым что
ни  на  есть  растреклятым   чудом  из  чудес.  Но  даже  чудеса  не  бывают
абсолютными.
     А незнакомец  очнулся. Он  лежал на  кровати и глядел  на  Одинокого из
темноты  ввалившихся  глазниц, но горянин  с  уверенностью мог  поклясться -
парень  ни тролля не  помнит.  Вообще ничего.  Пустой бумажный лист, изрядно
потрепанный стихиями и из-за  этого утерявший  всю значимость написанного на
нем. Остались только размытые  чернильные  строки,  которых ни  прочесть, ни
стереть.
     "И что же мне  теперь с тобой делать? - устало подумал  Одмассэн. - Еще
один обреченный в этой холодной камере смертников. Создатель, хотя бы Мнмэрд
поскорее  вернулся!  Может  быть,  он расскажет  что-нибудь  обнадеживающее.
Может, он..."
     Кирра бросила на вэйлорна злобный взгляд и присела рядом с незнакомцем,
подавая миску с подогретым бульоном. Парень приподнялся,  взял  миску в руки
замедленными, неуверенными  движениями - будто в голову само собой приходило
воспоминание о том, как это делается, а незнакомец все не мог поверить в то,
что сие он умеет.
     Ничего, привыкнет.  Он  бы еще  говорить привык. Змея,  ну  и  история,
должно быть, с ним произошла!
     Кирра искоса посмотрела на седого горянина, застывшего рядом с кроватью
и задумчиво  глядевшего на  незнакомца.  Хилгод хлюпнул  носом, стараясь  не
показать, как он расстроен, и ушел.
     Одмассэн напоследок  еще  раз  взглянул на незнакомца,  кивнул Кирре  -
сделавшей вид, будто не замечает - и удалился.
     Вдовая облегченно вздохнула.
     Хиинит должна была скоро вернуться,  и Кирра не хотела,  чтобы Одмассэн
видел, что происходит в душе ее дочери.
     Незнакомец доел бульон,  отставил  в  сторону миску и  снова лег. В его
глазах плескалась  тоска. Кирра горько усмехнулась:  как же, "самое страшное
позади,  пусть только вспомнит,  кто он да откуда". Да если он вспомнит, кто
он  и  откуда, тоска  выжжет его, взорвет,  и вот тогда-то  и наступит самое
страшное!
     Парень внимательно посмотрел на Кирру. Под его взглядом она чувствовала
себя неуютно, его взор напоминал... Кого? Она не знала, но это было страшно.
     Взметнулись черно-желтые шкуры у входа, и  вошла  Хиинит. Она  сразу же
посмотрела  на паренька, в глазах вспыхнули огоньки тепла  и тревоги. "Так и
есть, - подумала Кирра. - Бедная девочка!"
     Незнакомец снова сел в кровати, с просыпающимся удивлением рассматривая
девушку:
     - Это ты была по ту сторону льда?
     Кирра буквально  подскочила  от  его  скрипучего,  с надрывом,  голоса.
Хиинит же только медленно кивнула и подошла к парню:
     - Я.
     - Спасибо, - тихо сказал незнакомец. - Спасибо.
     Потом  посмотрел на  свои руки - изуродованные, исцарапанные, в длинных
глубоких шрамах:
     - Кто я?
     Кирра  тихонько встала и ушла к Хельф, знакомой  лекарке. Вдовая знала,
что от нее самой ничего не зависит. Дай Создатель, чтобы что-нибудь зависело
от дочери. Дай Создатель...
     Хиинит присела на  краешек  кровати, легонько прикоснулась к