го очень
старых людей. Песок из  пустыни  наносило  все  время.  Кучи  собирались  на
ступенях и во дворах несмотря на все усилия вооруженных метлами послушников.
Но черепашьи лапки - крайне не  эффективное  средство  передвижения.  -  "Ты
Обязан Строить Низенькие Ступеньки" - шипел он, втаскивая себя на следующую.
Ноги прогремели всего в нескольких дюймах позади  него.  Это  была  одна  из
главных  артерий  Цитадели,  по  которой  каждый  день   тысячи   пилигримов
направлялись к Месту Плача. Пару раз  случайный  сандалий  поддавал  по  его
панцирю, заставляя крутиться на месте. - Чтоб твои ноги отделились от тела и
были  закопаны  в  термитнике!  рявкнул  он.   Это   слегка   улучшило   его
самочувствие. Чья-то нога пнула его,  заставив  заскользить  по  камням.  Со
звоном он врезался в витую решетку внизу одной  из  стен.  Лишь  молниеносно
сжав челюсти он спасся от скольжения сквозь  нее.  Он  закончил  путешествие
вися  над  подвалом,  зацепившись  ртом.  Мускулы  рта  развиты  у   черепах
чрезвычайно хорошо. Он  слегка  покачивался,  размахивая  лапками.  Отлично.
Черепахи использовали  этот  метод  в  каменистых,  изобилующих  расселинами
землях. Он всего лишь должен зацепиться лапой... Неясные звуки привлекли его
внимание. Это были звон металла и затем тихое  хныканье.  Ом  скосил  глаза.
Решетка находилась высоко в стене очень длинной  низкой  комнаты.  Она  была
ярко освещена  благодаря  световым  шахтам,  всюду  пронизывавшим  Цитадель.
Ворбис настоял на этом. Инквизиторы не должны работать в тени, сказал он.  -
но на свету. Где они будут видеть, очень четко, что они делают. Так же видел
это и Ом. Он так и свисал некоторое время с решетки,  не  в  силах  оторвать
глаз от ряда скамей. В целом, Вообис был  против  использования  раскаленных
клещей, цепей с шипами, вещичек со сверлами и большими  болтами,  разве  что
для публичного показа во  время  главных  Постов.  "Удивительно,"  частенько
говаривал он, -"какие вещи можно делать  обыкновенным  ножом..."  Но  многие
инквизиторы предпочитали старые способы. Через некоторое время  Ом,  резкими
сокращениями шейных мускулов очень медленно подтянулся к решетке.  Двигаясь,
словно ее мысли были  где-то  очень  далеко  отсюда,  черепаха  зацепила  за
перекладину сначала одну переднюю лапку, потом другую.  Некоторое  время  ее
задние лапки болтались в  воздухе,  потом  коготь  зацепился  за  неровность
кладки. Он напрягся и вытолкнул себя назад, к свету. Он  медленно  выбирался
оттуда, держась поближе к стене, чтобы избежать ног. В любом случае,  он  не
мог бы передвигаться не медленно, но сейчас он передвигался медленно потому,
что думал. Большинству богов трудно передвигаться и думать одновременно.

***

   Любой мог придти в Место Плача. Это была  одна  из  величайших  свобод  в
Омнианизме. Существуют всевозможные способы  ходатайствовать  перед  Великим
Богом, но все зависит от того, что вы  можете  себе  позволить,  что  вполне
справедливо и правильно, так как и именно так и должно быть. В конце концов,
те, кто достиг в этом мире успеха, сделали это с благоволения Великого Бога,
ибо было бы совершенно невозможно поверить в то, что они сделали это  с  его
неодобрения. Точно так же, Квизиция не может ошибаться. Подозрение  является
доказательством. Как же  может  быть  иначе?  Не  было  бы  никакого  смысла
Великому Богу вкладывать подозрение в разум своих эксквизиторов, если бы его
присутствие там не было обоснованным. Жизнь сильно упрощается, когда  веришь
в Великого Бога Ома.  И  иногда,  правда,  очень  укорачивается.  Но  всегда
находятся  такие,  промотавшиеся,  глупые,  или  те,  кто   из-за   каких-то
недостатков или оплошностей в этой или прошлой жизни не могут позволить себе
даже щепотку ладана. И Великий Бог Ом, по своей мудрости и  милосердию,  как
просочилось через Его священников, предусмотрел кое-что и для них.  В  Месте
Плача возносились молитвы  и  мольбы.  Разумеемся,  все  они  выслушивались.
Некоторые из них даже исполнялись. За Местом, представлявшем  собой  площадь
длинной в  двести  метров,  возвышалось  собственно  Центральное  святилище.
Оттуда, без тени сомнения,  Бог  и  слушает.  Или  немного  ближе...  Тысячи
пилигримов каждый день приходили на Место.  Чья-то  пятка  стукнула  Ома  по
панцирю, заставив отлететь от стены. Во  время  рикошета  край  щитка  задел
костыль, и, закрутив,  как  копейку,  швырнул  в  толпу.  Его  отбросило  на
спальный мешок какой-то пожилой женщины, считавшей, подобно  многим  другим,
что молитва тем действеннее, чем больше времени проведено  на  площади.  Бог
одурело заморгал. Это почти ничем не  уступало  орлам.  Это  было  не  лучше
подвала...  нет,  все  что  угодно  лучше  подвала...  Ему  удалось  уловить
несколько слов прежде чем его отшвырнула следующая нога. - Уже  три  года  в
нашей деревне стоит засуха...хоть маленький дождик, а, Господи?
   Крутясь на перевернутом панцире, осененный проблеском надежды,  вдруг  да
верной ответ спасет его от пинков, Великий Бог пробормотал:  "Без  проблем".
Еще одна нога поддела его, неприметного никому из верующих среди  леса  ног.
Мир слился в пятно. Он уловил исполненный  безнадежности  старческий  голос,
произносивший: "Боже, Боже, почему моего сынка забирают в твой  Божественный
Легион?  Кто  теперь  будет  тянуть  хозяйство?  Не  можешь  ли   ты   взять
какого-нибудь другого мальчика?"
   - Не беспокойся. - пискнул Ом. Сандалий поддел его под хвост и послал  на
несколько  ярдов  вперед.  Вниз  никто  не  смотрел.  По   общему   поверью,
произносимые молитвы приобретают дополнительный вес от неотрывного  глазения
на золотые рога на крыше Святилища. Если же присутствие черепахи в  какой-то
мере и замечалось,  как  удар  по  лодыжке,  от  него  тут  же  отделывались
автоматическим движением другой ноги. -... моя жена больна... - Сделано!
   Пинок. -... очистить наш колодец от... - Будет!
   Пинок. -... каждый год саранча... - Обещаю, только...!
   Пинок. -...пропал в море пять лет назад... -...прекратите меня пинать!
   Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном  участке.
Видимое... Распознавание контуров охотника и добычи занимает  большую  часть
жизни животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С
точки зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола, которого вы
не  заметили  на  ветке.  Для  охотящегося  канюка,  едва  заметным   пятном
вырисовывающегося в высях,  панорама  мира  -  лишь  туман  вокруг  бегающей
добычи. Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел. К  счастью,
все то  же  знание  форм,  делавшее  черепаху  столь  заметной  на  площади,
заполненной бегающими людьми, скосило единственный  глаз  черепахи  вверх  в
жутком ожидании. Орлы - существа упорные. Если уж в  их  уме  появится  идея
обеда, то она там и останется, пока не будет воплощена.

***

   Перед апартаментами Ворбиса  стояло  двое  Божественных  Легионеров.  Они
поглядывали на Бруту, боязливо стучавшегося в двери, словно  ища  повода  на
него наброситься. Маленький серый священник открыл дверь и препроводил Бруту
в крошечную полупустую комнатку. Многозначительно указал на стул. Брута сел.
Священник  пропал  за  занавеской.  Брута  бросил  единственный  взгляд   на
обстановку и его объяла тьма. Прежде, чем он успел что-нибудь предпринять  -
движения   Бруты   и   в   лучших   условиях   были   не   слишком    хорошо
скоординированыголос у  самого  его  уха  произнес:  "Без  паники,  брат.  Я
приказываю тебе не паниковать. "
   На лице у Бруты находилась какая-то  тряпица.  -  Просто  кивни,  парень.
Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает  каждый  послушник.  В
спальнях рассказывали. Они закрывают материей  лицо,  чтобы  инквизиторы  не
знали, кого они  обрабатывают...  -  Отлично.  Сейчас  мы  пойдем  в  другую
комнату. Осторожно ступай. Руки направляли его вдоль по полу.  Сквозь  туман
непонимания он почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как  соскочил
по нескольким ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько  раз,
твердо, но без явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору.
Раздался шорох еще одной занавеси, а затем появилось неопределенное ощущение
обширного, большого помещения. Позже, много позже, Брута  понял:  страха  не
было. В комнате главы Квизиции на его  голову  опустили  мешок,  но  это  не
заставило его испугаться. Потому, что у него была вера. -  За  твоей  спиной
стул. Сядь. Брута сел. - Можешь снять мешок. Брута снял мешок. Он  заморгал.
В противоположном конце комнаты с  Божественными  Легионерами  по  бокам  на
стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль  дьякона  Ворбиса.  Оставшаяся
пара  состояла  из  невысокого  коренастого  и  очень  толстого  мужчин.  Не
ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих - серые
рясы без украшений. Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни
даже скальпеля. Все трое внимательно его разглядывали. - Послушник Брута?  -
сказал Ворбис. Брута кивнул. Ворбис  усмехнулся,  как  присуще  очень  умным
людям, когда они думают о чем-то не слишком веселом. - И,  конечно,  однажды
наступит день, когда мы должны будем обращаться к тебе  Брат  Брута,  сказал
он. - или даже Отец Брута? Пожалуй, слишком хлопотно. Этого лучше  избежать.
Думаю, стоит позаботиться о том, чтобы ты как можно скорее стал  Субдьяконом
Брутой. Что ты об этом думаешь?
   Брута ничего об  этом  не  думал.  Он  смутно  понимал,  что  обсуждалось
повышение. Но его голова была пуста. - Ладно, хватит об этом. сказал  Ворбис
с легким  раздражением  человека,  сознающего  ,  какую  прорву  работы  ему
предстоит проделать во время этой беседы. - Узнаешь ли ты сих  ученых  отцов
одесную и ошуюю от меня?
   Брута потряс головой. - Отлично. У них есть к  тебе  несколько  вопросов.
Брута кивнул. Очень толстый мужчина наклонился вперед. - У тебя  есть  язык,
юноша?
   Брута  кивнул.  Потом,  чувствуя,  что  этого,  возможно,   недостаточно,
предоставил его на обозрение. Ладонь  Ворбиса  успокаивающе  легла  на  руку
толстого человека. - По-моему, наш юный друг слегка переполнен благоговейным
страхом. - кротко сказал он. Он улыбнулся. - А  теперь,  Брута,  пожалуйста,
убери его, - я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты понял?
   Брута кивнул. - В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты  несколько
минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее. Брута по-лягушачьи  уставился
на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на
первый план его сознания. - Это комната примерно три на три метра. С  белыми
стенами.  На  полу  песок,  кроме  угла  у  двери,  где  видны   плиты.   На
противоположной стене есть окно, около двух метров в  высоту.  На  окне  три
запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка  Оссори,  вырезанная
по афакиевому дереву и  отделанная  серебром.  На  нижнем  левом  углу  рамы
царапина. Под окном полка.  На  полке  нет  ничего,  кроме  подноса.  Ворбис
вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу. - На подносе? - сказал он.  -
Извините, лорд?
   - Что на подносе, сын мой?
   Образы промелькнули перед глазами Бруты.  -  На  подносе  был  наперсток.
Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок  веревки.  На  веревке  были
узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная  чаша,
украшенная  узором  из  листьев  афакии.  Был  еще  длинный  кинжал,  думаю,
стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек  черной
материи было стило и грифельная доска...  -  Расскажи  про  монеты.  -  тихо
произнес Ворбис. - Три из них были центы Цитадели. - сразу сказал Брута.  На
двух были изображены Рога, а на  одной  корона.  Четыре  монеты  были  очень
маленькие и золотые. На них были надписи, которых я  не  смог  прочесть,  но
которые, если вы дадите мне стилос,  я  думаю,  я  смог  бы...  -  Это  что,
розыгрыш? - сказал толстяк. - Уверяю вас, сказал  Ворбис.  -  мальчик  видел
обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся  монетах.
- Оставшиеся монеты были большие. Они  были  бронзовые.  Это  были  Эфебские
дерехмы. - Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели.  -  Я
видел их однажды, лорд. - Когда это было?
   Лицо Бруты сморщилось от напряжения. - Я не уверен...-сказал он.  Толстяк
удовлетворенно улыбнулся Ворбису. - Ха! - сказал он. - Кажется.... -  сказал
Брута. -...это было  после  обеда.  Но  может  быть  утром.  Около  полудня.
Третьего Грюня, в год  Изумительных  насекомых.  В  нашу  деревню  завернули
несколько торговцев. - Сколько тебе было лет? - сказал Ворбис. - За месяц до
того, как мне исполнилось три, лорд. - Я не верю в это.  -  сказал  толстяк.
Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может  знать?
Его-то там не было!
   - Ты можешь ошибаться, сын мой. - сказал Ворбис. -  Ты  -  ладный  парень
лет... пожалуй...семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь  помнить
случайный образ монеты пятнадцатилетней давности.  -  Нам  кажется,  ты  это
выдумываешь.  -  сказал  толстяк.  Брута  не  сказал  ничего.  Зачем  что-то
выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове. - Ты все помнишь,  что  с  тобой
произошло в жизни? - сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во
время разговора. Брута был благодарен за это  вмешательство.  -  Нет,  лорд.
Большую часть. - Ты что-нибудь забываешь?
   - Уммм...Есть вещи, которых я не помню. - Брута слышал о забывчивости, но
ему было трудно это себе представить. Но были  периоды,  особенно  в  первые
несколько лет жизни когда не было  ничего.  Не  стертая  память,  а  большая
запертая комната во дворце его воспоминаний. Забытое не более, чем перестает
существовать  запертая  комната,  но...  запертая.  -  Каково  твое   первое
воспоминание, сын мой? - мягко сказал Ворбис. -  Был  яркий  свет,  и  потом
кто-то ударил меня. - сказал Брута. Трое мужчин  тупо  уставились  на  него.
Потом повернулись друг к другу. На глубину его страха долетал шепот.  -...мы
теряем?...-Глупость и, возможно, дьявольское...-ставки высоки -Одна попытка,
и они будут ждать нас... И так далее. Он  оглядел  комнату.  В  Цитадели  не
предавалось большого значения предметам обстановки. Полки, стулья,  столы...
Среди  послушников  ходили  слухи,  что  у  старших  священников,  ближе   к
иерархической верхушке, мебель была из золота, но здесь на это не было  даже
намека. В этой комнате царила та же жестокая умеренность, как и  в  комнатах
послушников, разве что расцветшая еще  более  пышным  цветом.  Это  была  не
вынужденная   скудость   бедности;   это   была    аскеза,    нарочитая    и
абсолютизированная. - Сын мой?
   Брута поспешно повернулся. Ворбис взглянул на  своих  коллег.  Коренастый
кивнул.  Толстый  пожал  плечами.  -  Брута.  -  сказал  Ворбис.  -   Сейчас
возвращайся в свою спальню.  Прежде,  чем  ты  уйдешь,  один  из  слуг  тебя
накормит и напоит. К восходу ты явишься к Вратам Рогов и отправишься со мной
в Эфебу. Ты знаешь о посольстве в Эфебу?
   Брута мотнул головой. - Пожалуй, нет причин, по которым ты был бы должен.
- сказал Ворбис. - Мы собираемся обсуждать политические вопросы с  Тирантом.
Ты понял?
   Брута помотал головой.  -  Отлично.  -  сказал  Ворбис.  -  Отлично.  Да,
и...Брута?
   - Да, господин?
   - Ты забудешь эту встречу. Ты не был в этой комнате.  Ты  нас  не  видел.
Брута изумленно воззрился на него. Это  был  нонсенс.  Невозможно  о  чем-то
забыть просто захотев. Некоторые вещи забываются сами - те, что  в  запертых
комнатах, но это по какой-то закономерности, которой он  не  может  постичь.
Что этот человек имеет ввиду?
   - Да, лорд. - сказал он. Это показалось самым простым.

***

   Богам некому молиться. Великий Бог  Ом  опрометью  бросился  к  ближайшей
статуе, шея вытянута, неприспособленные лапки изнемогают.  Статуя  оказалась
быком, топчущим неверного, однако уютно тут не было.  Это  было  всего  лишь
вопросом времени, когда орел перестанет кружить и устремится  вниз.  Ом  был
черепахой  всего  три  года,  но  вместе  с  формой  он  унаследовал   набор
инстинктов,  и  многие  из  них  были  сгруппированы  вокруг  страха   перед
одним-единственным диким животным, додумавшимся, как съесть черепаху.  Богам
некому молиться. Ому очень хотелось, чтобы это было не так. Но каждому нужен
хотя бы кто-то. - Брута!

***

   У Бруты были некоторые сомнения относительно своего ближайшего  будущего.
Дьякон Ворбис явно освободил его ото всех послушнических обязанностей, и ему
было совершенно нечего делать оставшиеся пол дня. Его потянуло в сад.  Здесь
была фасоль,  которую  следовало  подвязать,  и  он  обрадовался  этому.  Ты
понимаешь, что ты есть, с фасолью. Она не требует от тебя таких  невозможных
вещей как забыть. Кроме того, если он собирается куда-то отправляться,  надо
помульчировать дыни  и  все  объяснить  Лу-Тзе.  Лу-Тзе  появился  вместе  с
огородами. В любой организации есть кто-то вроде  него.  Этот  кто-то  может
махать метлой в темном коридоре, прохаживаться среди полок на  складе,  (где
он единственный знает, что где), или  быть  как-то  связанным  с  котельной.
Всякий знает, кто он такой, никто не помнит тех времен,  когда  его  тут  не
было и не представляет себе, куда он девается, когда его  нет  там,  где  он
обычно находится. Лишь случайно люди, более заметливые, чем большинство, что
на  первый  взгляд  не  слишком  сложно,  останавливаются  и  удивляются  им
некоторое время... а потом принимаются за что-нибудь еще. Весьма странно, но
передвигаясь своими легкими шагами от огорода к огороду  по  всей  Цитадели,
Лу-Тзе  никогда  не  выказывал  никакого  интереса  к  самим  растениям.  Он
занимался почвой, удобрениями, навозом,  компостом,  суглинком  и  пылью,  и
методами транспортировки  всего  этого.  Обычно,  он  помахивал  метлой  или
ворошил кучу. Но как только кто-то что-то засевал, он терял к  этому  всякий
интерес. Когда Брута вошел, он подравнивал дорожки. Это  у  него  получалось
отлично. Он оставлял рисунки из  гребней  и  легких  успокаивающих  изгибов.
Брута всегда чувствовал сожаление наступая на них.  Вряд  ли  он  когда-либо
прежде разговаривал с Лу-Тзе, потому, что не играло никакой роли, кто, что и
когда говорил Лу-Тзе. Старик в любом случае кивал и улыбался своей однозубой
улыбкой. - Меня тут некоторое время  не  будет.  -  сказал  Брута  громко  и
отчетливо. - Я надеюсь, что кого-нибудь пошлют присматривать  за  огородами.
Но тут надо кое-что сделать... Кивок, улыбка. Старик терпеливо  следовал  за
ним вдоль грядок, а Брута рассказывал о фасоли и травах. - Понял?  -  сказал
Брута через десять минут. Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, знак рукой. - Что?
   Кивок, улыбка, знак рукой. Кивок,  улыбка,  знак  рукой,  улыбка.  Лу-Тзе
двинулся своей мелкой крабье-монашеской  поступью  к  небольшому  участку  в
дальнем углу обнесенного стеной огорода,  где  находились  его  кучи,  груды
цветочных горшков и вся прочая  садовая  косметика.  Брута  подозревал,  что
старик и спит здесь. Кивок, улыбка, знак рукой. Возле кучи палок для фасоли,
на солнце, стоял маленький столик на козлах. На нем был постелен  соломенный
матрац, а на матраце стояло полдюжины островерхих камней,  каждый  не  более
фута высотой. Вокруг них было воздвигнуто тщательно  продуманное  сооружение
из палочек. Некоторые части камней были затенены  узкими  кусочками  дерева.
Маленькие зеркала направляли солнечный  свет  на  другие.  Бумажные  конусы,
стоящие под странными углами, были приспособлены для направления струй бриза
на строго определенные точки. Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве
бонсаи, ни о том, как это применимо  к  горам.  -  Они...  очаровательны.  -
сказал он неуверенно. Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы,  побуждение.  -
Ох, я правда не могу. . . Побуждение, побуждение. Смех,  кивок.  Брута  взял
крошечную гору. Она обладала како