нчательного продукта с металлом, - чистая правда.  Это
подтверждается тем, что  когда  хозяин,  откровенно  обсчитав  Мора,  бросил
горстку меди в лужицу на стойке, укипаловка немедленно вспенилась.
   Мор понюхал напиток, затем сделал  маленький  глоток.  Укипаловка  слегка
отдавала яблоками, чуть-чуть - осенним утром,  и  очень  сильно  -  вязанкой
дров. Не  желая,  однако,  проявить  неуважение,  Мор  приложился  к  кружке
по-настоящему.
   Толпа наблюдала, затаив дыхание и тихонько считая глотки.
   Мор почувствовал, что от него ждут каких-то слов.
   - Хорошо, - сказал он. - Очень освежающе. - Он отхлебнул  еще  раз.  Вкус
слегка вторичен, - добавил он, - но это дело стоит добить, я уверен.
   Откуда-то из задних рядов послышалось недовольное бормотание:
   - Что я говорил, он разводит укипаловку.
   - Не-ет, ты же знаешь, что бывает, если в  настойку  попадет  хоть  капля
воды. Хозяин сделал вид, что не слышит.
   - Вам понравилось? - он задал этот вопрос  примерно  таким  тоном,  каким
люди в прежние времена обращались к Святому Георгию: "Кого-кого вы убили?"
   - Довольно густая, - заметил Мор, - и вроде как ореховая.
   - Простите, пожалуйста, - с этими словами хозяин мягко принял  кружку  из
руки Мора.
   Сунув в нее нос, он втянул запах и протер глаза.
   - Ну и ну! - воскликнул он. - Настойка самая что ни на есть правильная.
   Он посмотрел  на  юношу  с  выражением,  граничащим  с  восхищением.  Его
поразило не то, что Мор не поперхнувшись выпил чуть ли не пинту настойки. Но
он был  буквально  сражен  тем,  что  тот  все  еще  сохраняет  вертикальное
положение и, судя по всему, жив. Он передал баклагу обратно:  это  выглядело
так, как будто он  вручает  Мору  приз  за  победу  в  каком-то  невероятном
конкурсе. Когда юноша отхлебнул еще раз, нескольких зрителей передернуло.
   Хозяин гадал, из чего у Мора сделаны зубы, и пришел  к  заключению,  что,
должно быть, из того же материала, что и желудок.
   - А вы  случайно  не  волшебник?  -  осведомился  он,  просто  на  всякий
пожарный.
   - К сожалению, нет. А что, мне следует им быть?
   "На вид не скажешь, -  подумал  хозяин,  -  у  него  походка,  не  как  у
волшебников, да и не курит  он".  Он  вновь  перевел  взгляд  на  баклагу  с
укипаловкой.
   Что-то  здесь  не  так.  Что-то  не  так  с  этим  парнем.  Он   выглядит
подозрительно. Он выглядит...
   ...более материально, чем полагается.
   Это было нелепо, конечно. Стойка была материальна, пол был материален,  и
клиенты были настолько материальны, насколько можно  желать.  И  все  же  от
Мора,  сидящего  с  довольно  смущенным  выражением  на  лице   и   небрежно
потягивающего жидкость, которой можно чистить ложки,  словно  исходил  особо
мощный поток материальности. Как будто в  нем  присутствовал  дополнительный
слой или, скорее, дополнительное измерение реальности. Его волосы были более
волосяными, одежда - более одежной. Ботинки служили миниатюрным  воплощением
всей ботинкости на свете. От одного взгляда на него начинала болеть голова.
   Однако Мор все-таки продемонстрировал, что он человеческое существо.
   Кружка выпала из его одеревеневших пальцев и застучала по  плиткам  пола,
сквозь которые струйки укипаловки тут же принялись проедать себе дорогу.
   Палец Мора указывал на противоположную стену, рот беззвучно открывался  и
вновь захлопывался.
   Завсегдатаи вернулись  к  своим  разговорам  и  желудочным  развлечениям,
убежденные, что все идет, как и должно идти.  Теперь  поведение  Мора  стало
совершенно  нормальным.  У   хозяина   отлегло   от   сердца.   Его   варево
реабилитировано. Перегнувшись через стойку, он дружелюбно похлопал  Мора  по
плечу.
   - Все в порядке, - посочувствовал он. - На людей это часто так действует.
У вас несколько недель поболит голова, но не  беспокойтесь  об  этом.  Капля
укипаловки - и все как рукой снимет.
   Всем известно, что против похмелья от болотной  укипаловки  нет  средства
более эффективного, чем собачья шерсть, хотя, если быть  более  точным,  это
следует назвать зубом акулы, а может, и гусеницей бульдозера.
   Но Мор, продолжая тыкать пальцем, произнес дрожащим голосом:
   - Разве вы не видите? Это  проходит  сквозь  стену!  Это  проходит  прямо
сквозь стену!
   - Мало ли что лезет сквозь стену после первого  глотка  настойки.  Обычно
всякие зеленые волосатые штуки.
   - Это туман! Разве вы не слышите шипения?
   - Шипящий туман, говорите? Хозяин посмотрел  на  голую  стену,  полностью
лишенную чего бы то ни было таинственного, если не считать паутины в углах.
   Однако неподдельная тревога,  звучащая  в  голосе  Мора,  вывела  его  из
равновесия. На его вкус, лучше бы это были нормальные чешуйчатые чудовища.
   Имея дело с ними, мужчина не утрачивает ориентировки.
   - Оно движется прямо через комнату! Неужели вы не чувствуете?
   Клиенты переглянулись. Мор заставлял их испытывать  неловкость.  Один-два
позже признались, что  действительно  что-то  почувствовали  -  легкий  звон
ледяного  колокольчика.  Но  это  вполне  можно  было  приписать  несварению
желудка.
   Мор откинулся и ухватился за стойку бара. Его затрясло, ему потребовалось
несколько мгновений, чтобы справиться с дрожью.
   - Послушайте, - сказал хозяин, - шутки шутками, но...
   - До этого на тебе была зеленая рубаха!
   Хозяин опустил глаза. Теперь в  его  голосе  зазвучали  явственные  нотки
ужаса.
   - До чего? - затрясшись, спросил он. К его изумлению,  прежде  чем  длань
успела завершить свое скрытое от посторонних  глаз  путешествие  к  шипастой
дубинке, Мор рванулся через стойку и схватил его за руку.
   - У тебя ведь есть зеленая рубаха? - крикнул он. - Я видел ее, у нее  еще
такие маленькие желтые пуговицы!
   - Ну, есть. У меня есть две рубашки. -  Хозяин  попытался  слегка  набить
себе цену. - Я человек со средствами, - добавил он. - Просто сегодня  я  эту
рубашку не надел.
   Ему не хотелось спрашивать, откуда Мор узнал про пуговицы.
   Отпустив его, Мор повернулся на сто восемьдесят градусов.
   - Они все сидят на других местах! Где тот человек, что сидел у печки?
   Все изменилось!
   Он  опрометью  выбежал  на  улицу,  откуда  через  секунду  донесся   его
сдавленный крик. Он ворвался обратно, безумные глаза горят,  и  обратился  к
испуганной толпе:
   - Кто изменил вывеску? Кто-то поменял вывеску!
   Хозяин нервно провел языком по губам.
   - После того как умер старый король? Вы об этом?
   Взгляд Мора заставил его похолодеть. Глаза юноши походили на  два  черных
пруда, наполненных ужасом.
   - Я о названии!
   - У нас... Там всегда было одно и то  же  название,  -  произнес  хозяин,
отчаянно глядя на посетителей в  поисках  поддержки.  -  Разве  я  не  прав,
ребята? "Голова Герцога".
   Толпа ответила подтверждающим бормотанием.
   Мор переводил взгляд с одного на другого. Его заметно  трясло.  Затем  он
развернулся и вновь выбежал на улицу.
   Собравшаяся публика услышала топот копыт во  дворе.  Цоканье  становилось
все слабее и слабее, пока не затихло совсем, точно лошадь просто  исчезла  с
лица Диска.
   Ни звука не нарушало  воцарившуюся  в  таверне  мертвую  тишину.  Мужчины
старались избегать взглядов друг друга. Никто не хотел первым  признаваться,
что видел то, что, как ему казалось, он только что видел.
   Одним  словом,  хозяину  было  предоставлено   право   неровными   шагами
преодолеть комнату, протянуть  руку  и  пробежаться  пальцами  по  знакомой,
успокаивающей деревянной поверхности двери. Она была цела,  не  сломана.  Во
всех отношениях дверь как дверь.
   Все видели, как Мор трижды пробежал через нее. Только не открывая.

***

   Бинки  выбивалась  из  сил,  набирая  высоту.   Она   поднималась   почти
вертикально, ее копыта били воздух, а дыхание вырывалось из ноздрей  клубами
пара и кудрявым следом оставалось сзади. Мор держался  коленями,  руками  и,
преимущественно, силой воли,  зарывшись  лицом  в  лошадиную  гриву.  Он  не
смотрел вниз до тех  пор,  пока  окружающий  воздух  не  стал  настолько  же
морозным и разреженным, насколько исправительный дом - уныл.
   Над головой Пуповые Огни молчаливо вспыхивали  на  зимнем  небе  и  вновь
гасли. Внизу...
   ...перевернутое блюдце, много миль  в  диаметре,  серебряное  в  звездном
свете. Сквозь него он видел огни. Облака проплывали сквозь него.
   Нет. Он вгляделся пристальнее. Облака  определенно  вплывали  в  него,  и
облака были внутри, но эти облака являлись более клочковатыми и двигались  в
несколько ином направлении. Фактически,  они  уже  мало  напоминали  облака,
оставшиеся снаружи. И было что-то еще... ах да, Пуповые Огни. Они  придавали
ночи вне призрачной полусферы  легкий  зеленоватый  оттенок.  Но  под  самим
куполом даже признаков их не было.
   Все обстояло так, как если бы Мор заглянул в другой мир, почти идентичный
Плоскому. Там, внутри, погода была немного  иная,  и  Огни  в  эту  ночь  не
сверкали.
   А Диск негодовал. Охватывая со всех сторон незваного гостя, он выталкивал
его обратно, в не-существование. Отсюда, с высоты, Мор не  мог  видеть,  как
купол становился все меньше. Но внутренним слухом он слышал цикадное гудение
барьера, как он прокладывает себе путь по земле, возвращая вещи  в  прежнее,
положенное им состояние. Реальность сама себя исцеляла.
   Мор знал, и ему не надо было даже задумываться над тем, кто  находится  в
центре купола. Даже с этой высоты было видно, что купол  зацентрован  строго
на Сто Лате.
   Он постарался изгнать из головы мысли о том, что  случится,  когда  купол
ужмется до размеров комнаты, затем до размеров человека, до размеров яйца...
   У него не получилось.
   Простая логика подсказала бы Мору, что пришло его  спасение.  Через  пару
дней проблема разрешит сама себя; книги в библиотеке еще раз окажутся правы;
мир  опять,  подобно  эластичному  бинту,  примет  прежнюю   форму.   Логика
подсказала бы ему,  что  вторичное  вмешательство  лишь  усугубит  положение
вещей. Логика подсказала бы ему все это. Да только в эту ночь  Логика  взяла
выходной.

***

   Свет  в  Плоском  мире  движется  довольно  медленно,   что   объясняется
тормозящим эффектом колоссального магического  поля.  На  данный  момент  та
часть Края, которая несла на себе остров Крулл,  находилась  непосредственно
под маленьким солнцем. Поэтому там все еще стоял ранний  вечер.  Было  также
довольно тепло, поскольку  Край  набирает  тепло  про  запас  и  отдает  его
постепенно, чем и объясняется мягкость приморского климата.
   Практически Круллу, вкупе со значительной частью того, что  за  неимением
лучшего слова следует назвать  прибрежной  полосой,  выпирающей  за  пределы
Края, крупно повезло. Те немногие коренные жители Крулла, которые  не  ценят
этого, - полные придурки или  такие,  кто  не  смотрит  себе  под  ноги.  Но
благодаря естественному отбору их осталось совсем немного. В любом  обществе
содержится какой-то процент отщепенцев, тех, кто выпадает из общих рамок. По
на Крулле у них нет шансов впасть обратно.
   Терпсик Мимс не был отщепенцем.  Он  был  рыболовом.  Тут  есть  разница:
рыболовство дороже обходится. И Терпсик был счастлив. Он  следил  за  легким
покачиванием перышка на мягких, испещренных  красными  стрелками  водорослей
водах реки Хакрулл. Его сознание было почти пустым. Единственное, что  могло
выбить его из равновесия, - это если бы он по-настоящему поймал рыбу. Момент
улова был единственным моментом в процессе ловли рыбы, который вызывал в нем
неподдельный ужас. Рыбы  были  холодными  и  скользкими.  Они  паниковали  и
действовали ему на нервы, а нервы у Терпсика и без того  были  не  в  лучшем
состоянии.
   До тех пор пока у Терпсика Мимса ничего не  ловилось,  он  был  одним  из
счастливейших рыболовов Плоского мира, поскольку реку Хакрулл отделяло  пять
миль от его дома и, следовательно, от миссис  Гвлэдис  Мимс,  с  которой  он
насладился шестью месяцами счастливой супружеской  жизни.  Что  имело  место
быть около двадцати лет назад.
   Если какой-нибудь другой рыбак устраивался выше по  течению,  Терпсик  не
уделял этому событию особого внимания. Разумеется, некоторые рыбаки стали бы
возражать против такого вопиющего нарушения этикета. Но у Терпсика был  свой
подход, согласно которому  все,  уменьшающее  его  шансы  поймать  проклятую
рыбину, полностью устраивало. В этот раз, краем глаза наблюдая за  коллегой,
он заметил, что тот ловит  на  мушку.  Интересный  способ  проводить  время,
который Терпсик отверг, потому  что  несообразно  много  времени  приходится
проводить дома, готовя оснастку.
   До сих пор он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так ловил рыбу на мушку.
Бывают мокрые мухи, бывают сухие, но эта  муха  вгрызалась  в  воду  с  воем
циркулярной пилы и возвращалась обратно, волоча рыбу за собой.
   Под впечатлением этой пугающей картины Терпсик зачарованно наблюдал,  как
едва различимая на таком расстоянии фигура забрасывает удочку снова и снова.
Вода закипела - вся  речная  популяция  рыбы  выбивалась  из  сил,  лишь  бы
убраться с  дороги  жужжащего  ужаса.  При  этом,  к  несчастью,  крупная  и
совершенно обезумевшая щука из чистого смятения клюнула на крючок Терпсика.
   Какое-то мгновение он стоял на берегу,  а  в  следующее  уже  оказался  в
зеленом обволакивающем сумраке. Его дыхание вырывалось крупными  пузырями  и
уносилось прочь. Перед глазами вспыхнуло; замелькали образы прошедшей жизни.
   И, даже утопая, он с ужасом ждал,  когда  пойдет  прокручиваться  отрезок
между днем свадьбы и настоящим периодом. Ему пришло в  голову,  что  Гвлэдис
скоро станет вдовой. Эта мысль немного развеселила его.  Фактически  Терпсик
во всем старался видеть лучшую сторону. И, пока он благодарно  погружался  в
ил, Терпсика поразила мысль, что впереди его ждет только хорошее...
   Но чья-то рука сгребла его за  волосы  и  вытащила  на  поверхность.  Мир
неожиданно заполнился болью. Перед глазами поплыли призрачные синие и черные
пятна. Легкие горели. Глотка превратилась в  трубку,  терзаемую  нестерпимой
мукой.
   Руки - холодные руки, от прикосновения которых  стыла  кровь  в  жилах  и
которые походили на перчатки с игральными костями внутри, - протащили его по
воде и бросили на берег, где после нескольких  чисто  символических  попыток
Терпсика продолжить собственное утопление его силой  заставили  вернуться  к
тому, что сходит за жизнь.
   Терпсик нечасто сердился, потому что Гвлэдис  этого  не  терпела.  Но  он
чувствовал себя обманутым.  Его  родили,  не  спросив,  женили,  потому  что
Гвлэдис со своим папашей поставили себе такую цель, а  единственное  крупное
человеческое достижение, которое принадлежало ему и только ему, сейчас  было
грубо вырвано у него из рук. Несколько секунд назад все было так  просто.  А
сейчас опять стало сложным.
   Не то чтобы он хотел умереть. Разумеется нет. К вопросу самоубийства боги
подходили очень жестко. Он просто не хотел, чтобы его спасали.
   Красными глазами, сквозь щелки в маске из ряски и слизи, он воззрился  на
возвышающуюся над ним туманную фигуру и закричал:
   - Чего ради тебе понадобилось спасать меня?
   Ответ встревожил его. Терпсик обдумывал услышанное, пока ковылял домой.
   Этот ответ сидел в уголке Терпсикова сознания, пока Гвлэдис  ругалась  на
чем свет стоит из-за состояния его одежды. Он белкой скакал у него в голове,
пока Терпсик сидел у огня, виновато чихая, поскольку  вторая  вещь,  которую
Гвлэдис не терпела, - это когда он болеет. Он  лежал,  скорчившись  и  часто
вздрагивая, в холодной постели, и загадочный ответ заполонил его сны,  точно
айсберг. В бреду и жару он то и дело бормотал: "Что он  хотел  сказать  этим
"ЧТОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ ЕЩЕ РАЗ"?"

***

   В городе Сто Лате ярко пылали факелы.  На  целые  взводы  была  возложена
обязанность постоянно обновлять их. Улицы сияли.  Шипящие  огни  загоняли  в
углы ни в  чем  не  повинные  тени,  которые  столетиями  каждую  ночь  тихо
занимались своим делом. Факелы освещали древние замшелые закоулки, откуда из
глубины своих  нор  поблескивали  глазками  растерявшиеся  крысы.  Вынуждали
попрошаек  воздерживаться  от  ежевечернего  обхода  и  оставаться  в  своих
каморках. Полыхали в ночном тумане ореолами желтого света, который  затмевал
бьющие из Пупа потоки холодного сияния. Но главное, что они  освещали,  было
лицо принцессы Кели.
   Оно было  повсюду.  Его  изображением  залепили  каждый  сантиметр  любой
плоской поверхности. Бинки галопировала по сияющим улицам, между принцессами
Кели на дверях, стенах и  фронтонах.  Мор  изумленно  взирал  на  плакаты  с
изображением своей любимой: она смотрела на него со  всех  поверхностей,  до
которых только сумели добраться слуги со своим клеем.
   Что еще более странно, никто, похоже,  не  обращал  на  портреты  особого
внимания.
   Хотя ночная жизнь Сто Лата не могла похвастаться  такой  колоритностью  и
событийностью,  как  жизнь  Анк-Морпорка  (разве   заурядная   корзина   для
использованной бумаги может соперничать с  муниципальной  свалкой?),  улицы,
тем не менее, кишели людьми. Стены  сотрясались  от  пронзительных  зазывных
воплей торговцев, игроков, продавцов сладостей, наперсточников,  карманников
и - изредка - бледного восклицания честного продавца, который забрел сюда по
ошибке и теперь не мог заработать на жизнь. Пока Мор ехал сквозь это, в  его
уши вплывали обрывки разговоров на полдюжине различных языков; он осознал  и
принял, как данность, тот факт, что все они для него понятны.
   Наконец, спешившись, он повел лошадь по Стенной улице в  тщетных  поисках
дома Кувыркса. Он нашел здание  только  потому,  что  выпирающий  гигантским
волдырем  кусок  стены   под   ближайшим   плакатом   издавал   приглушенные
ругательства.
   Осторожно протянув руку, Мор оторвал полоску бумаги.
   - Больфое фпафибо, - раздался голос горгульи-придверницы. - Как тебе  это
нравитфя? В одну минуту ты фивефь нормально, а в  следуюфую  минуту  у  тебя
полон рот клея.
   - Где Кувыркс?
   - Отправилфя во двореф.  -  Горгулья  покосилась  на  Мора  и  подмигнула
отлитым из железа глазом. - Какие-то люди прифли и унефли вфе его вефи.
   Потом прифли другие и залепили вфе фотографиями  его  подруфки.  Фволочи,
добавила она.
   Мор залился краской.
   - Его подружки?
   Придверница, ведущая свое происхождение от демонов, в ответ захихикала.
   Ее смех звучал так, как будто ногтями провели по стопке бумаги.
   - Да, - сказала она. - Ефли тебе хочетфя фнать,  они  вроде  как  немного
торопилифь.
   Мор снова очутился на спине Бинки.
   - Эй, пафан! - прокричала горгулья вслед его удаляющейся спине. Пофлуфай!
Не мог бы ты отклеить от меня эту дрянь, а, мальчик?
   Мор натянул поводья так резко, что  лошадь  встала  на  дыбы  и,  пятясь,
исполнила несколько безумных па на булыжной  мостовой.  Не  спешиваясь,  Мор
протянул  руку  к  кольцу.  Горгулья  взглянула  в  его  лицо   и   внезапно
почувствовала себя очень испуганным дверным молотком. Глаза  Мора  сверкали,
как два горнила; выражение его лица наводило на мысль о раскаленной печи,  а
в голосе содержалось достаточно жара, чтобы растопить  железо.  Горгулья  не
знала, на что он способен, и предпочла бы этого никогда не знать.
   - Как ты меня назвала? - прошипел Мор.
   Горгулья соображала быстро.
   - Фэр? - вопросила она.
   - Что ты попросила меня сделать?
   - Рафклеить меня?
   - Я не намерен этого делать.
   - Прекрафно, - сказала горгулья. - Фамечательно. По мне так вфе  отлично.
Фначит, будет продолжать вифеть вокруг.
   Она проводила скачущего Мора взглядом и облегченно передернулась,  нервно
постукивая себя кольцом.
   - Хо-о-ро-шо пого-во-о-рили! - проскрипела одна из петель.
   - Фаткнифь!

***

   Мор миновал нескольких ночных  сторожей.  Похоже,  круг  их  обязанностей
теперь изменился. Они звонили в колокольчики и время от времени  выкрикивали
имя принцессы, но как-то неуверенно, точно с трудом припоминая  его.  Он  не
обрати