, точно ждала от Мора еще каких-то слов.
   - А, не водишь... - это было все, что он смог придумать.
   - Полагаю, сейчас тебе пора приступать к работе.
   - Более-менее.
   Мор поколебался. Он чувствовал, что разговор каким-то неуловимым  образом
сместился. Раньше они скользили по поверхности, а теперь углубились в сферы,
не совсем понятные ему.
   Послышался звук, подобный...
   Он вызвал в Море одно яркое воспоминание.  Тоска  по  дому  резанула  ему
сердце, когда он как наяву увидел двор своего  старенького  дома.  Во  время
суровых Овцепикских зим семья держала выносливых горных торгов во дворе.  Им
подстилали солому, и всю зиму они кудахтали в ней.  Время  от  времени  двор
засыпали свежей соломой. Ко времени весенней оттепели  толщина  "культурного
слоя" достигала уже нескольких футов, а сам двор был покрыт коркой  довольно
прочного льда. При достаточной осторожности  можно  было  пересечь  двор  по
льду. При недостаточной вы погружались по колено в концентрированное гуано.
   Затем, когда вы вытаскивали  ногу,  ваш  ботинок,  зеленый  и  дымящийся,
издавал характерный звук. И для Мора этот звук был таким же  провозвестником
наступающей весны, как птичье пение или жужжание пчел.
   Это был тот же самый звук.  Мор  инстинктивно  проверил  состояние  своих
ботинок.
   Изабель плакала. Но не легкими, подобающими девушке всхлипами. Она рыдала
в голос и захлебывалась, разевая рот во всю ширину.  Это  было  как  пузыри,
исторгаемые подводным вулканом. Они борются друг  с  другом,  каждый  рвется
попасть на поверхность первым. Это были рыдания, долго подавляемые и наконец
вырвавшиеся, созревшие за бесконечно однообразные и унылые дни.
   - Э-э-э? - произнес Мор.
   Ее тело сотрясалось, подобно водяному матрасу в зоне  землетрясения.  Она
отчаянно  зашарила  в  рукавах  в  поисках  носового  платка,  но  в  данных
обстоятельствах от него было не больше пользы, чем от  бумажной  пилотки  во
время грозы. Она попыталась произнести что-то, но сумела издать  лишь  поток
согласных, прерываемых рыданиями.
   - Что-что? - уточнил Мор.
   - Я сказала, как ты думаешь, сколько мне лет?
   - Пятнадцать? - рискнул он.
   - Мне шестнадцать, - возопила она. - И как ты думаешь, в  течение  какого
времени мне шестнадцать?
   - Прости, я не пони...
   - И не поймешь. Никто не поймет. Она еще раз  высморкалась.  Несмотря  на
трясущиеся руки, она очень тщательно  засунула  изрядно  намокший  платок  в
рукав.
   - Тебе позволено выходить отсюда,  -  сказала  она.  -  Ты  пробыл  здесь
достаточно долго, чтобы заметить. Время здесь стоит на месте,  разве  ты  не
видишь? Что-то проходит, но это не  реальное  время.  Он  не  может  создать
реальное время.
   - О! - только и мог выдавить он. Она заговорила вновь - тонким, звенящим,
сдержанным и смелым  голосом  человека,  который,  несмотря  на  подавляющий
перевес противника, все же овладел собой. Но в любой момент может  приняться
за старое.
   - Мне шестнадцать в течение тридцати пяти лет.
   - О?
   - Это было достаточно плохо уже в первый год.
   Мор мысленно оглянулся  на  последние  несколько  недель  и  сочувствующе
кивнул.
   - Так вот почему ты читаешь эти книги? - догадался он.
   Опустив глаза, словно внезапно застеснявшись, Изабель принялась  ковырять
в гравии носком сандалии.
   - Они очень романтичны, - проговорила она.  -  Некоторые  истории  просто
чудесны. Например, одна девушка выпила яд, когда ее молодой человек умер.  А
другая бросилась с обрыва, потому что отец настаивал, чтобы она вышла  замуж
за старика. Еще одна утопилась, потому что не захотела подчиняться...
   Мор слушал, точно громом ударенный. Судя по  сведениям,  содержавшимся  в
подборке излюбленного чтива Изабель, выживание женщин на Плоском мире стояло
под  большим  вопросом.  Лишь  редкие,  самые  выдающиеся  особи  умудрялись
пережить подростковый период и протянуть достаточно  долго,  чтобы  износить
пару чулок.
   - ...Потом она подумала, что он умер, и покончила с собой, а он проснулся
и на этот раз действительно покончил с собой, но там была еще девушка...
   Здравый смысл подразумевал, что по крайней мере несколько  женщин  должны
дотягивать до своего третьего десятка, не покончив с собой из-за  любви.  Но
по всему выходило, что здравому смыслу в этих жутких драмах  не  доставалось
даже роли обыкновенного  статиста  <Величайшими  любовниками  Плоского  мира
являлись, бесспорно, Мелиус и Гретелина, чья чистая, пылкая  и  испепеляющая
душу страсть испепелила бы попутно и страницы Истории, не родись влюбленные,
по необъяснимой прихоти судьбы, на разных  континентах  и  с  промежутком  в
двести лет. Боги, однако, сжалились над ними и превратили его  в  доску  для
глажения. Если вы бог, то действовать логично вовсе не обязательно., а ее  -
в маленький медный кнехт.>. Мор уже знал, что от любви человека бросает то в
жар, то в холод, что любовь делает человека жестоким и слабым.  Но  что  она
делает тебя еще и глупым - это ему было в новинку.
   - ...Переплывал реку каждую ночь, но однажды разразилась буря, и когда он
не появился, она...
   Мор инстинктивно чувствовал, что есть  на  свете  молодые  пары,  которые
знакомятся, скажем, на  деревенских  танцах.  Они  обнаруживают,  что  могут
поладить, живут вместе годик-другой, при  этом  ссорятся  и  мирятся,  потом
женятся, но даже не думают кончать с собой.
   Внезапно он осознал, что уже несколько секунд как наступила тишина.
   Изабель закруглилась со своим скорбным славословием неземной,  отмеченной
печатью рока любви.
   - О, - слабым голосом произнес он. - Неужели никто, ну  совсем  никто  из
них не прожил хоть чуть-чуть подольше?
   - Любить значит страдать, - в ответе Изабель звучала мрачная  уверенность
осведомленного профессионала. - В любви должно быть много мрачной страсти.
   - Это обязательно?
   - Абсолютно. И еще муки. У Изабель стал такой вид, как будто  она  что-то
припомнила.
   - Ты говорил что-то о чем-то, что  крутится  вхолостую?  -  спросила  она
напряженным голосом человека, изо  всех  сил  старающегося  держать  себя  в
руках.
   Мор задумался.
   - Нет, - сказал он.
   - Боюсь, я была не очень внимательна.
   - Это неважно.
   Шагая к дому, они хранили молчание.
   Вернувшись в кабинет, Мор обнаружил, что Смерти там уже  нет.  Он  исчез,
оставив на столе две пары песочных часов. Большая книга в кожаном  переплете
лежала, надежно запертая, на пюпитре-аналое.
   Под очки была засунута записка.
   Мору казалось, что  почерк  Смерти  должен  быть  либо  готическим,  либо
корявым, похожим на самодельные надписи на надгробных камнях.  На  самом  же
деле Смерть, прежде чем выбрать  себе  почерк,  изучил  от  корки  до  корки
классический труд по графологии. И усвоенное  им  написание  характеризовало
обладающего им человека как  уравновешенного  и  хорошо  приспособленного  к
реальности.
   Записка гласила:
   "Ушел лавить рыбу. Будит казнь в  Псевдополисе,  истественная  в  Крулле,
падение с фатальным исходом в Каррикских г-рах, ссора в Эль-Кайнте.  Остаток
дня в твоем распоряжении".

***

   По представлению Мора, история теперь напоминала  соскочивший  с  лебедки
стальной трос - она болтается по реальности, сметая все, что  попадается  ей
на пути.
   Однако он заблуждался. История подобна старому свитеру. Он ведь  медленно
распускается. Так и она - распутывает свои узлы не торопясь.
   Полотно  истории   пестрит   заплатами,   его   многократно   штопали   и
перевязывали,   чтобы   подогнать   под   разных   людей,    засовывали    в
кромсалку-сушилку цензуры,  чтобы  превратить  в  удобную  для  запудривания
мозгов пропагандистскую пыль. И тем не менее  история  неизменно  ухитряется
выпутаться отовсюду и принять старую знакомую форму. История имеет  привычку
менять людей, которые воображают, что это они меняют ее.  В  ее  истрепанном
рукаве  всегда  находится  пара  запасных  фокусов.  Она  ведь  давно  здесь
сшивается.
   Так вот что происходило на самом деле.
   Смещенный удар косы Мора рассек историю на две  отдельных  реальности.  В
городе Сто Лате продолжала царствовать принцесса Кели. Правление  шло  через
пень-колоду и нуждалось  в  постоянной  поддержке  со  стороны  Королевского
Узнавателя. Тот работал полный рабочий день. Его внесли в список придворных,
получающих зарплату. В  обязанность  ему  вменялось  помнить  (и  напоминать
другим), что принцесса  существует.  Однако  на  внешних  территориях  -  за
равниной, в Овцепикских горах, в прибрежной полосе Круглого моря и далее, до
самого  Края  -   традиционная   реальность   устояла.   Принцессу   считали
безоговорочно мертвой, а за короля принимали герцога. Короче, мир безмятежно
двигался вперед. В соответствии с планом - каким бы этот план ни был.
   Проблема заключалась в том, что обе реальности были настоящими.
   На  данном  этапе  горизонт  исторических  событий  находился  от  города
примерно в двадцати милях и пока еще не бросался в глаза.  По  этой  причине
величина определенной характеристики  -  назовем  ее  разницей  исторических
давлений - пока что не достигла критической отметки. Но она неуклонно росла.
   Воздух  над  сырыми  капустными  полями  таил  в  себе   напряжение,   он
поблескивал И издавал легкий пузырчатый треск, точно там жарили кузнечиков.
   Люди не более способны изменить ход истории, чем птицы - небо.  Все,  что
они могут, - это воспользоваться моментом и вставить свой небольшой узор.
   Мало-помалу неумолимая, как ледник, и гораздо  более  холодная  настоящая
реальность таранила себе путь обратно в Сто Лат.

***

   Первым, кто это заметил, был Мор.  Рабочий  день,  казалось,  никогда  не
кончится. Подопечные попались не из легких. Скалолаз до  последнего  момента
цеплялся за оледенелый выступ. Чиновник обозвал Мора  лакеем  монархистского
государства. И только старая дама ста трех лет,  которая  отбывала  к  месту
своего назначения в окружении  скорбящих  родственников,  улыбнулась  ему  и
сказала, что он выглядит несколько бледным.
   Солнце Плоского мира уже приближалось к горизонту, когда Бинки утомленным
галопом промчалась над Сто Латом. В какой-то момент  Мор  посмотрел  вниз  и
увидел границу, отделяющую одну реальность от другой. Эта была  изгибающаяся
полукругом  легкая  серебристая  дымка.  Сверху  она   напоминала   медленно
полощущуюся в воздухе огромную полупрозрачную простыню. Он не знал, что  это
такое. Но у него возникло отвратительное предчувствие, что в данном  явлении
виноват именно он.
   Он отпустил поводья, позволив лошади легкой трусцой спускаться  к  земле,
пока ее копыта не коснулись земли в нескольких  ярдах  от  стены  лучащегося
воздуха. Стена перемещалась чуть медленнее пешехода и издавала легкий свист,
проплывая, словно  призрак,  по  окоченевшим  капустным  полям  и  замерзшим
канавам.
   Это была холодная ночь, из тех, во время которых меряются силами мороз  и
туман.  Каждый  звук  был  приглушен.  Дыхание  Бинки  вырывалось  облачными
фонтанами  в  неподвижном  воздухе.  Лошадь  тихонько  заржала,  как   будто
извиняясь, и забила копытом в землю.
   Мор спешился и осторожно приблизился к стене. Она слегка потрескивала.
   В  ее  глубине  мерцали  загадочные  поблескивающие  образы.  Они  плыли,
смещались и исчезали.
   После недолгих поисков он нашел палку и ткнул ею в стену. От места  тычка
разошлась странная рябь, похожая на круги от брошенного в воду камня.
   Постепенно она превратилась  в  легкое  подрагивание  и  наконец  затихла
совсем.
   Над головой мелькнула какая-то тень. Мор посмотрел вверх. Это была черная
сова, патрулирующая канавы в поисках чего-нибудь маленького и пищащего.
   Она врезалась в стену на лету. Всплеск  искрящейся  дымки  -  и  рябь  на
поверхности образовала совиный силуэт. Он все рос и распространялся, пока не
присоединился к бурлящей игре внутри стены.
   А затем исчез. Мор видел все, что происходит за прозрачной стеной.
   Можно было со всей уверенностью утверждать, что на той  стороне  сова  не
появилась.  Пока  он  стоял,  ломая  голову  над   только   что   увиденным,
посверкивающую гладь нарушил еще один беззвучный всплеск. В нескольких футах
от него птица  вновь  ворвалась  в  поле  видимости.  Происшедшее,  кажется,
нисколько не взволновало ее. Она возобновила свой бреющий полет над полями.
   Собравшись с духом,  Мор  шагнул  через  барьер,  который  вовсе  не  был
барьером. Тот ответил легким звоном.
   Мгновение спустя вслед за ним прорвалась Бинки. Лошадь  отчаянно  вращала
глазами, за копытами тянулись прилипшие нитеобразные обрывки нутра стены.
   Бинки встала на  дыбы,  по-собачьи  помотала  гривой,  стряхивая  льнущие
волокна тумана, и устремила на Мора умоляюще-вопросительный взгляд.
   Ухватив Бинки за уздечку, Мор успокаивающе похлопал лошадь по морде.
   Покопавшись, он выудил из кармана изрядно испачканный  кусок  сахара.  Он
чувствовал, что находится в присутствии чего-то очень важного,  но  пока  не
мог понять, что это такое.
   Здесь была дорога. Она бежала между двумя рядами намокших и сумрачных ив.
Вновь сев верхом, Мор шпорами направил Бинки в сочащийся  каплями  мрак  под
опахалами веток.
   На некотором расстоянии различались огни Сто Гелита. С виду он не  сильно
отличался от маленького провинциального городка. А это  туманное  сияние  на
самой границе видимости, должно быть, Сто Лат. Мор с томлением посмотрел  на
него.
   Барьер беспокоил его. Сквозь ветки деревьев было видно, как он ползет над
полем.
   Мор уже хотел направить Бинки обратно в небо, когда  увидел  прямо  перед
собой свет. Свет был теплым и зовущим. Он лился  из  окон  большого  здания,
стоящего на обочине дороги. Пожалуй, это был свет того сорта, который всегда
радует человеку сердце, но в данной обстановке и в контрасте  с  настроением
Мора он казался просто экстатическим.
   Подъехав ближе, Мор узрел движущиеся силуэты. Ему  удалось  даже  уловить
несколько обрывков песни. Это был постоялый двор, и  люди  внутри  проводили
время за весельем - или за тем, что сходит за веселье, если вы крестьянин  и
большую часть времени  проводите,  тщательно  ухаживая  за  капустой.  После
капусты что угодно покажется забавой.
   Внутри  находились  человеческие   существа,   предававшиеся   немудреным
человеческим развлечениям, вроде - напиться и забыть слова песни.
   Покинув родные края, Мор ни разу по-настоящему не тосковал по дому.
   Возможно, это объяснялось тем, что его голова была забита другими вещами.
Но сейчас он впервые ощутил ноющую боль, тоску - не по месту, а по состоянию
души. Ему  вновь  захотелось  стать  обычным  человечком  с  незамысловатыми
тревогами о простых вещах, вроде денег и болезней других людей...
   "Надо выпить, - подумал он. - От этого должно полегчать".
   Сбоку от главного здания располагалась открытая конюшня, и он завел Бинки
в теплую темноту, уже  давшую  приют  трем  лошадям.  Развязывая  котомку  с
кормом, Мор гадал, чувствует  ли  Бинки  по  отношению  к  обычным  лошадям,
ведущим менее сверхъестественный образ жизни, то же, что  он  испытывает  по
отношению к другим людям.
   Безусловно,   по   сравнению   с   остальными   скакунами,   настороженно
разглядывающими ее, она выглядела внушительно. Бинки была настоящей  лошадью
- об этом свидетельствовали волдыри от ручки лопаты на руках Мора  -  и,  по
сравнению с другими, она казалась более реальной, чем когда бы  то  ни  было
раньше. Более материальной.  Более  лошадной.  Чем-то  слегка  большим,  чем
жизнь.
   Фактически  Мор  находился  на   грани   того,   чтобы   вывести   важное
умозаключение. И очень жаль, что по пути к низкой двери постоялого двора  он
отвлекся. Его заинтересовала вывеска.  Художник,  нарисовавший  ее,  не  был
особенно одаренным. Однако в линии рта и массе огненно-рыжих волос  портрета
"Галавы Принцесы" безошибочно узнавалась Кели.
   Он вздохнул и взялся за ручку двери. Дверь открылась. Собрание  мгновенно
умолкло. Все, как один, уставились на него тем честным деревенским взглядом,
который гласит, что здесь ни за кем не заржавеет прихлопнуть вас  лопатой  и
зарыть ваше бренное тело под кучей компоста в полнолунье.
   Пожалуй, сейчас стоит приглядеться к Мору еще раз, поскольку за последние
несколько глав он существенно  изменился.  Хотя  коленей  и  локтей  у  него
по-прежнему было более чем достаточно, они, кажется, переместились  на  свои
нормальные места. Он уже не двигался так, как будто его суставы удерживаются
вместе лишь благодаря эластичным лентам. Прежде вид у него  был  такой,  как
будто он не знает вообще  ничего;  теперь  он  выглядит  так,  словно  знает
слишком много. Что-то в его глазах заставляет думать, что он видел то,  чего
обычные люди никогда не увидят - или, по крайней  мере,  никогда  не  увидят
больше одного раза.
   Появились и другие изменения. Во  всем  его  облике  есть  теперь  нечто,
заставляющее  стороннего  наблюдателя  подумать:   причинить   этому   юноше
неудобство будет примерно так же умно, как пнуть осиное гнездо. Себе дороже.
   Короче, он теперь не похож на то, что кот притащил в дом и  от  чего  его
потом стошнило.
   Хозяин постоялого  двора  расслабил  руку,  которой  сжимал  под  стойкой
толстую, топорщащуюся шипами дубинку - орудие примирения. При этом он сложил
лицо   в   гримасу,   долженствующую   выражать   нечто   вроде   радостного
гостеприимства, хотя получилось у него не очень похоже.
   - Добрый вечер, ваша светлость, - изрек  он.  -  Что  вам  угодно  в  эту
холодную и морозную ночь?
   - Что? - переспросил Мор, моргая от яркого света.
   - Он хочет сказать, что ты будешь пить?  -  разъяснил  сидящий  у  камина
коротышка с кротиной физиономией. При этом он  стрельнул  в  Мора  взглядом,
напоминающим тот, который мясник бросает на поле, где стадами бродят наивные
ягнята.
   - А-а. Не знаю, - ответил Мор. - У вас продаются звездные капли?
   - Ни разу не слыхал  о  таких,  светлость.  Мор  огляделся,  рассматривая
окружающие его лица, освещенные отблесками пламени. Это были те самые  люди,
которых принято называть солью земли. То есть суровые, квадратные и  вредные
для вашего здоровья. Но Мор был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить
это.
   - В таком случае, что предпочитают пить ваши гости?
   Хозяин скосил глаза на  своих  клиентов  -  ловкий  трюк,  учитывая,  что
клиенты находились прямо напротив него.
   - Укипаловку, ваша светлость, они по большей части пьют укипаловку.
   - Укипаловку? - изумился Мор, не замечая сдавленного хихиканья.
   - Да, ваша светлость. Из яблок. Ну, по большей части из яблок.
   Мору этот напиток показался достаточно здоровым.
   - Отлично, - сказал он. - Кружку укипаловки, пожалуйста.
   Потянувшись к карману, он извлек мешочек с золотом, которым  снабдил  его
Смерть. Там еще оставалось прилично золота. Во внезапно воцарившейся мертвой
тишине звяканье монет звучало  как  громоподобный  звон  легендарных  Медных
Гонгов Лешпа, который разносится по морю в  штормовые  ночи,  когда  течения
тревожат их в башнях, покоящихся в трехстах безднах от поверхности.
   - И пожалуйста, обслужите джентльменов. Подайте  им,  что  они  пожелают,
добавил Мор.
   Последовавший за этой фразой поток  благодарностей  настолько  захлестнул
его, что он не обратил внимания на один  факт:  его  новым  друзьям  напиток
подавался в крохотных, размером с наперсток рюмочках,  и  только  перед  ним
одним стояла большая деревянная кружка.
   Много баек рассказывается об укипаловке и о том, как ее  приготовляют  на
сырых болотах по древнему, передающемуся (впрочем, довольно нерегулярно и  с
искажениями) из поколение в поколение, от отца к сыну, рецепту. Что касается
крыс, змеиных голов и свинцовой дроби - так это все не правда. А россказни о
дохлых овцах и вовсе откровенная фабрикация. Из  множества  вариантов  стоит
остановиться на вариации на тему брючной пуговицы. Но  то,  что  не  следует
допускать контакта око