Она тряхнула головой и поспешила за братьями.
     Домик ведьмы состоял из стольких флигелей и пристроек, что понять,  как
он выглядел изначально и существовал  ли  когда-нибудь  вообще,  было  очень
трудно. Летом он был окружен грядками,  густо  заросшими  тем,  что  матушка
неопределенно величала "травами", то есть необычными растениями, волосатыми,
переплетающимися и  стелющимися  по  земле,  с  любопытными  цветками,  ярко
окрашенными плодами и неприятно набухшими стручками. Только  матушка  знала,
для чего они предназначаются, а любой дикий голубь, который с голодухи решал
позавтракать "травами", появлялся из грядок, хихикая про себя и натыкаясь на
все подряд (а иногда не появлялся вовсе).
     Сейчас огород был скрыт глубоко под снегом.  На  шесте  одиноко  хлопал
чулок-флюгер. Матушка не одобряла полеты, но некоторые из ее подруг  до  сих
пор пользовались метлами.
     - Дом выглядит заброшенным, - подметил Церн.
     - Дыма нет, - подхватил Гальта. "Окна похожи на глаза", - подумала Эск,
но оставила эту мысль при себе.
     - Это всего лишь дом матушки, - заявила она вслух. - Ничего особенного.
     Домик излучал пустоту. Они чувствовали это. Окна действительно походили
на глаза, черные и  угрожающие  на  фоне  белого  снега.  Ни  один  разумный
обитатель Овцепикских гор не допустит, чтобы зимой в его камине погас огонь,
- это вопрос чести.
     Эскарине захотелось предложить вернуться  домой,  но  она  знала,  что,
промолви она хоть слово, мальчишки умчатся со всех  ног.  Вместо  этого  она
сказала:
     - Мама говорит, что в туалете на гвоздике всегда висит ключ.
     Это предложение также не вызвало энтузиазма. Даже в самом  обыкновенном
незнакомом туалете обитают всякие мелкие ужасы типа осиных  гнезд,  огромных
пауков и таинственных существ, шуршащих на крыше. А  в  туалет  одной  семьи
однажды суровой зимой забрался небольшой медведь и залег там в спячку, из-за
чего все семейство страдало  острым  запором  до  тех  пор,  пока  мишка  не
согласился перебраться на сеновал. В туалете ведьмы могло встретиться вообще
все что угодно.
     - Я пойду посмотрю? - добавила Эск.
     - Иди, если тебе так хочется,  -  беспечно  отозвался  Гальта  и  почти
незаметно облегченно вздохнул.
     Когда Эск наконец открыла заметенную снегом дверь, представший ее взору
туалет был аккуратным, чистым и не  содержал  ничего  более  зловещего,  чем
старый календарь, точнее, половинки старого календаря, заботливо нацепленной
на гвоздик. С точки зрения философии, матушка  неодобрительно  относилась  к
чтению, но она никогда не стала бы утверждать, что книги, особенно книги  со
славными тонкими страничками, ни на что не годятся.
     Ключ лежал на полочке у двери вместе  с  куколкой  какой-то  бабочки  и
огрызком свечи. Стараясь не потревожить куколку, Эск осторожно взяла ключ  и
торопливо вернулась к братьям.
     К передней двери идти было бессмысленно. Через передние двери в  Дурном
Заду  ходили  только  новобрачные  и  покойники,   а   матушка   не   желала
присоединяться ни к тем, ни к другим. Дверь с  задней  стороны  домика  была
занесена снегом, и в бочке с водой уже давно не разбивали лед.
     К тому времени как они  прокопали  проход  к  двери  и  уговорили  ключ
повернуться в замке, в небе проглянуло заходящее солнце Плоского мира.
     Большая кухня была темной и промозглой,  и  в  ней  пахло  снегом.  Она
всегда была темной, но они привыкли видеть в большом камине  яркий  огонь  и
вдыхать густые пары матушкиного варева. Иногда от  запахов  начинала  болеть
голова или мерещились всякие интересные штуковины.
     Окликая матушку, они неуверенно бродили  по  нижнему  этажу,  пока  Эск
наконец не решила, что больше тянуть время нельзя и надо  подняться  наверх.
Щелчок задвижки на двери, ведущей на узенькую  лестницу,  прозвучал  гораздо
громче, чем следовало.
     Матушка покоилась на кровати, и ее сложенные  крест-накрест  руки  были
прижаты к груди. Крошечное окошко распахнул ветер, и весь пол и всю  кровать
усеял мелкий снег.
     Эск уставилась на лоскутное одеяло, на котором лежала  женщина.  Иногда
какая-то незначительная деталь может разрастись и заполнить собой весь  мир.
Девочка почти не слышала плач Церна: она вспоминала,  как  две  зимы  назад,
когда выпало почти столько же снега и в кузнице было мало дел, ее  отец  шил
это одеяло, как он использовал лоскуты самых разнообразных тканей,  попавших
в Дурной Зад со всех концов света, - шелка, кожи оборотня, бумажного  хлопка
и шерсти турги. Поскольку шить он  не  умел,  получилась  довольно  странная
комковатая лепешка, больше похожая на плоскую черепаху,  чем  на  одеяло,  и
мать Эск великодушно решила подарить это творение матушке на свячельник...
     - Она умерла? - спросил Гальта, будто Эск  была  экспертом  в  подобных
делах.
     Эск уставилась на матушку Ветровоск. Лицо  старухи  выглядело  худым  и
серым. Мертвые что, так и  выглядят?  Разве  ее  грудная  клетка  не  должна
подниматься и опускаться?
     Гальта взял себя в руки.
     - Нам нужно привести кого-нибудь, и идти надо сейчас, потому что  скоро
станет темно, - решительно заявил он. - Но Церн останется здесь.
     Брат с ужасом посмотрел на него.
     - Зачем?
     - С мертвыми должен кто-то оставаться, -  ответил  Гальта.  -  Помнишь,
когда умер старый дядюшка Дергарт, отцу пришлось просидеть при свечах  целую
ночь?  А  иначе  придет  кто-нибудь  страшный  и  заберет  твою  душу   в...
куда-нибудь, -  неуклюже  закончил  он.  -  Тогда  мертвецы  возвращаются  и
начинают тебе являться.
     Церн открыл рот, чтобы снова зареветь.
     - Я останусь, - торопливо вмешалась Эск. - Я не против. Это всего  лишь
матушка.
     Гальта с явным облегчением перевел дыхание.
     - Зажги свечи или что-нибудь еще. По-моему,  именно  так  и  полагается
поступать. А потом...
     Что-то заскреблось о подоконник. Приземлившаяся на него ворона, моргая,
с подозрением рассматривала детей. Гальта заорал и  швырнул  в  нее  шапкой.
Ворона, укоризненно каркая, улетела, и он закрыл окно.
     -  Я  видел  ее  здесь  раньше.  Наверное,  матушка  ее  подкармливает.
Подкармливала, - поправился он. - В общем, мы вернемся и приведем подмогу  -
это быстро. Идем, Церн.
     Они с грохотом скатились по темной лестнице. Эск проводила их и заперла
дверь.
     Солнце превратилось в алый шар, висящий  над  горами,  и  на  небе  уже
загорелось несколько ранних звезд.
     Эск побродила по кухне и  наконец  отыскала  огрызок  сальной  свечи  и
огниво. После долгих усилий ей удалось зажечь свечу, и Эск поставила  ее  на
стол, хотя на самом деле свеча  не  осветила  кухню,  а  лишь  наполнила  ее
тенями. Потом Эск уселась у холодного очага  в  матушкино  кресло-качалку  и
стала ждать.
     Время шло. Ничего не происходило.
     Затем кто-то постучал в  окно.  Эск  взяла  почти  догоревшую  свечу  и
посмотрела в толстые мутные стекла.
     На нее уставился желтый, круглый, как бусина, глаз.
     Свеча замигала в лужице растопленного сала и погасла.
     Эск застыла в полной неподвижности, не осмеливаясь  даже  дышать.  Стук
послышался снова. Потом он прекратился, и после  непродолжительного  затишья
задребезжала щеколда на двери.
     "Придет кто-нибудь страшный", - сказали мальчишки.
     Девочка на ощупь вернулась к качалке и чуть не  упала,  споткнувшись  о
нее. Подтащив кресло к порогу, она, как могла,  подперла  дверь.  Щеколда  в
последний раз звякнула и умолкла.
     Эск, прислушиваясь, ждала, пока у нее в ушах не  зазвенело  от  тишины.
Затем что-то тихо, но настойчиво забарабанило в маленькое  окошко  буфетной.
Через некоторое время все смолкло, а  мгновение  спустя  началось  заново  в
спальне у нее над головой -  тихий,  скребущий  звук,  звук,  который  могут
производить только когти.
     Эск понимала, что должна проявить мужество, но в  такую  ночь  мужества
хватило только на то время, пока горела свеча. Девочка плотно зажмурилась  и
снова на ощупь двинулась к двери.
     В очаге что-то глухо стукнуло - это упал большой кусок  сажи,  -  и  из
дымохода до Эск донеслось отчаянное  царапанье.  Девочка  отодвинула  засов,
распахнула дверь и стремглав выскочила в ночь.
     Холод ножом резанул по лицу. От  мороза  на  снегу  образовалась  корка
наста. Эск было все равно куда бежать, но тихий ужас  вселил  в  нее  жгучую
решимость добраться до этого "все равно куда" как можно скорее.

     Ворона, окруженная клубами сажи и раздраженно бормочущая себе  под  нос
вороньи проклятья,  тяжело  приземлилась  в  очаг  и  запрыгала  в  темноту.
Мгновение спустя  послышались  стук  щеколды  лестничной  двери  и  хлопанье
крыльев по ступенькам.

     Эск подняла руку и принялась ощупывать дерево  в  поисках  зарубок.  На
этот раз ей повезло, но сочетание точек и  желобков  поведало  ей,  что  она
оказалась примерно в миле от деревни и бежала совсем не в ту сторону.
     В небе сияла похожая на головку сыра луна, мелкие, яркие и безжалостные
звезды  были  рассыпаны  по  черному  покрывалу.  Окружающий   девочку   лес
представлял собой узор из теней и бледного снега.  От  зорких  глаз  Эск  не
укрылось, что далеко не все тени намереваются стоять неподвижно.
     В деревне все знали, что в горах водятся волки - иногда по ночам их вой
эхом прокатывался по  высоким  пикам.  Однако  звери  редко  приближались  к
человеческому жилью - современные волки были потомками тех, кто  выжил  лишь
благодаря твердо усвоенному правилу: о человечинку можно обломать зубы.
     Но погода стояла суровая, и эта стая  была  достаточно  голодна,  чтобы
напрочь позабыть о естественном отборе.
     Эск припомнила то, чему учили всех детей.  Залезь  на  дерево.  Разожги
огонь. Если ничего другого не остается, найди  палку  и,  по  меньшей  мере,
задай зверюгам хорошую трепку. Ни в коем случае не пытайся убежать.
     Дерево за ее спиной было березой - гладкой и неприступной.
     Эск увидела, как от раскинувшегося перед ней озера  темноты  отделяется
длинная тень и медленно  приближается.  Усталая,  перепуганная,  неспособная
больше соображать, девочка упала на колени в обжегший холодом снег  и  стала
разгребать его, отчаянно пытаясь отыскать какую-нибудь палку.

     Матушка Ветровоск открыла глаза и уставилась  в  потолок,  который  был
покрыт трещинами и провисал, как верх палатки.
     Она сосредоточилась на том, что у нее руки, а не крылья, и что  ей  уже
не  нужно  прыгать,  чтобы  передвигаться.  После  Заимствования   следовало
немножко полежать, чтобы разум привык к собственному телу, но сейчас  у  нее
просто не было времени.
     - Черт побери эту девчонку, - пробормотала она и попыталась взлететь на
спинку кровати.
     Ворона - которая проделывала этот трюк не первую дюжину раз  и  считала
(если птицы вообще могут считать, а это бывает крайне редко), что постоянный
стол, состоящий из обрезков ветчины и отборных кухонных  отходов,  и  теплый
насест по ночам  вполне  стоят  того,  чтобы  время  от  времени  испытывать
неудобство, пуская матушку к себе  в  голову,  -  эта  ворона  наблюдала  за
старухой с легким интересом.
     Матушка отыскала  башмаки  и  шумно  загромыхала  вниз  по  ступенькам,
подавляя в себе заманчивые поползновения просто взять и  спланировать  вниз.
Дверь была открыта настежь, и на полу уже намело  небольшой  сугроб  мелкого
снега.
     - Вот зараза, - выругалась  она,  спрашивая  себя,  стоит  ли  пытаться
отыскать сознание Эск.
     Однако сознание человека не настолько четкое, как  сознание  животного,
да и в любом  случае  суперсознание  леса  делало  поиск  не  менее  сложной
задачей, чем попытку расслышать рев водопада за яростным громыханием  грозы.
Зато матушка сразу почувствовала сознание  волчьей  стаи.  Оно  походило  на
резкий смрад и наполняло рот вкусом крови.
     Матушка различила на корке наста маленькие следы, наполовину засыпанные
снегом. Ругаясь и бормоча что-то себе под нос, матушка Ветровоск  закуталась
в шаль и выскочила из дома.

     Белая  кошка,  спящая  на  своей  личной  полочке  в  кухне,   услышала
подозрительные шорохи, доносящиеся из самого  темного  угла,  и  проснулась.
Кузнец, уводимый близкими к истерике сыновьями, заботливо  закрыл  за  собой
двери, и кошка любопытствуя взглянула на узкую тень, которая потыкала  замок
и проверила петли.
     Двери были дубовыми,  затвердевшими  от  жары  и  времени,  но  это  не
помешало им отлететь на другую сторону улицы.
     Торопливо шагающий по дороге  кузнец  услышал  в  небе  какой-то  звук.
Услышала его и матушка. Это было целеустремленное гудение,  похожее  на  то,
какое издает пролетающая гусиная стая. Набухшие снегом тучи, оказавшиеся  на
пути предмета, вскипали и взвихривались.
     Волки тоже услышали подозрительный шум. Но  услышали  они  его  слишком
поздно. Источник гула пронесся на бреющем полете над верхушками  деревьев  и
спикировал на поляну.
     Матушке Ветровоск уже не нужно было приглядываться  к  цепочке  следов.
Она направилась прямиком туда, где мелькали вспышки потустороннего  света  и
откуда доносились странные посвисты, глухие удары и умоляющие  повизгивания.
Мимо нее промчалась пара волков; их уши были  прижаты  к  голове,  и  зверей
переполняла твердая решимость унести отсюда лапы  независимо  от  того,  что
встанет у них на пути.
     Затрещали ломающиеся ветки. Что-то большое и  тяжелое  приземлилось  на
елку рядом с матушкой и, поскуливая, рухнуло в снег. Еще один волк  пролетел
параллельно земле и врезался в ствол дерева.
     Наступила тишина.
     Матушка раздвинула покрытые снегом ветви.
     Она увидела широкий круг утоптанного  снега.  У  его  границы  валялось
несколько волков, либо мертвых, либо благоразумно решивших не шевелиться.
     Посох был воткнут в снег, и матушке,  опасливо  обходящей  его  кругом,
почудилось, будто он поворачивается, не выпуская ее из виду.
     В центре круга виднелся небольшой, туго свернувшийся комок. С некоторым
усилием матушка опустилась на колени и осторожно протянула к нему руку.
     Посох шевельнулся. Легкая, почти незаметная дрожь прокатилась по  нему,
но рука матушки сразу остановилась, так и не дотронувшись до плеча Эскарины.
Матушка  свирепо  уставилась  на  покрытую  резьбой   палку,   подбивая   ее
шевельнуться снова.
     Воздух сгустился. Потом посох словно отступил. Он никуда не  делся,  но
предельно  ясно  дал  старой  ведьме  понять,  что  это  не   поражение,   а
обыкновенный тактический маневр. Мол, ему, посоху, не хотелось бы, чтобы она
подумала, будто одержала победу, ибо это не так.
     Эск вздрогнула. Матушка рассеянно похлопала ее по спине.
     - Это я, девочка. Всего лишь старая матушка.
     Комок решил не разворачиваться. Матушка закусила губу.  За  свою  жизнь
она так и не научилась общаться с детьми, поскольку все  время  смотрела  на
них - если смотрела вообще - как на нечто среднее между людьми и  животными.
Она умела обращаться с младенцами. С одного конца вливаешь молоко, а  другой
поддерживаешь чистоту. Со взрослыми еще проще, потому  что  они  кормятся  и
содержат себя в чистоте сами. Но между младенцами  и  взрослыми  существовал
целый мир переживаний, которым она никогда по-настоящему не  интересовалась.
Насколько ей было известно, главное - не дать детям подхватить  какую-нибудь
смертельно опасную болезнь и надеяться, что все в конце концов образуется.
     Матушка пребывала в полной растерянности, но в то  же  время  понимала,
что ей необходимо что-то предпринять.
     - Сто, нехолосые волки нас напугали? - наугад высказалась она.
     Это, похоже, сработало, хотя попытка была далека от совершенства.
     - Мне, знаешь ли, уже восемь, - заявил приглушенный голос откуда-то  из
середины шара.
     - Люди, которым уже восемь, не сидят в снегу, свернувшись в  клубок,  -
парировала матушка, продираясь сквозь дебри разговора взрослого с ребенком.
     Шар ничего не ответил.
     - У меня дома, наверное, найдутся молоко и печенье, - рискнула матушка.
     Это не оказало на шар желаемого эффекта.
     - Эскарина Смит, если ты сию  же  минуту  не  начнешь  вести  себя  как
полагается, я тебя так отшлепаю!
     Эск осторожно высунула голову и буркнула:
     - А угрожать вовсе необязательно.
     Когда кузнец добрался до домика, матушка как  раз  подходила  к  двери,
ведя за руку Эскарину. Мальчишки выглядывали из-за спины отца.
     - Э-э, - изрек кузнец, не совсем представляя себе, как начать  разговор
с человеком, который предположительно уже мертв. - Мне, э-э,  сообщили,  что
ты... нездорова.
     Он обернулся и смерил сыновей свирепым взглядом.
     - Я просто отдыхала и, должно быть, заснула. А сплю я очень крепко.
     - Ну да, - неуверенно отозвался кузнец. - Тогда ладно. А что  случилось
с Эск?
     - Немного напугалась, - ответила матушка, сжимая руку девочки. - Тени и
все такое. Ей нужно хорошенько отогреться.  Она  слегка  понервничала,  и  я
собиралась уложить ее спать в свою кровать, если ты не против.
     Кузнец слегка сомневался в том, что он не против, но твердо  знал,  что
его жена, подобно остальным  женщинам  в  деревне,  относится  к  матушке  с
трепетным уважением и что возражения могут выйти ему боком.
     - Что ж, прекрасно, прекрасно. Если тебе не  трудно.  Я  пошлю  за  ней
утром, хорошо?
     - Договорились, - кивнула матушка. - Я пригласила  бы  тебя  зайти,  но
камин мой потух...
     - Нет-нет, не беспокойся, - торопливо заверил ее кузнец.  -  Меня  ужин
ждет. Подгорает, - добавил он,  искоса  взглянув  на  Гальту,  который  было
открыл рот, чтобы что-то сказать, но вовремя передумал.
     После того как они  ушли,  сопровождаемые  громкими,  отдающимися  эхом
протестами мальчишек, матушка втолкнула Эск  в  кухню  и  заперла  за  собой
дверь. Достав из своего запаса над кухонным шкафом две свечки, она зажгла их
и вытащила из старого сундука несколько  потрепанных,  но  теплых  шерстяных
одеял, от которых ощутимо несло нафталином. Закутав Эск, она усадила девочку
в качалку,  а  сама,  под  аккомпанемент  покряхтываний  и  скрип  суставов,
опустилась  на  колени  и  принялась  разводить  огонь.  Это  была   сложная
церемония, в которой  принимали  участие  сухие  древесные  грибы,  стружки,
расщепленные прутики и большое количество выдуваемого воздуха и проклятий.
     - Тебе не стоит так надрываться, матушка, - сказала Эск.
     Матушка  застыла  и  посмотрела  на  заднюю  стенку  камина.   Довольно
симпатичная стенка, ее много лет назад выковал кузнец, украсив орнаментом из
сменяющих друг друга сов и летучих мышей. Однако  в  данный  момент  рисунок
матушку не интересовал.
     - Вот как? - абсолютно бесстрастно отозвалась она. - Ты  небось  знаешь
лучший способ?
     - Ты могла бы наколдовать огонь.
     Матушка с величайшей заботой стала  поправлять  щепки  в  разгорающемся
пламени.
     - И как же, скажи на милость, я его наколдую? -  осведомилась  она,  по
всей видимости обращая свой вопрос к задней стенке камина.
     - Э-э, - ответила Эск, - я... я не знаю. Но ты сама должна  это  знать.
Всем известно, что ты умеешь колдовать.
     - Есть колдовство, -  заявила  матушка,  -  а  есть  колдовство.  Самое
важное, девочка моя, - это знать, что можно делать при помощи колдовства,  а
что нельзя. И попомни мои слова, оно никогда не  предназначалось  для  того,
чтобы им разжигали огонь. Можешь быть в  этом  уверена.  Если  бы  Создатель
хотел, чтобы мы для разжигания огня пользовались колдовством, он не  дал  бы
нам... э-э... спичек.
     - Но ты сможешь зажечь огонь колдовством? - настаивала Эск, наблюдая за
тем, как матушка вешает на крюк древний черный чайник. - Ну  если  захочешь?
Если бы это было позволено?
     - Возможно, - согласилась матушка, которая все равно не смогла бы этого
сделать: огонь не имел сознания, он не был живым, и это  лишь  две  из  трех
причин.
     - При помощи колдовства огонь бы сразу разго