площади.
   Бог одурело заморгал. Это почти ничем не  уступало  орлам.  Это  было  не
лучше подвала... нет, все что угодно лучше подвала...
   Ему удалось уловить несколько слов прежде чем  его  отшвырнула  следующая
нога.
   - Уже три года в нашей деревне стоит засуха...хоть маленький  дождик,  а,
Господи?
   Крутясь на перевернутом панцире, осененный проблеском надежды,  вдруг  да
верной ответ спасет его от пинков, Великий Бог пробормотал: "Без проблем".
   Еще одна нога поддела его, неприметного никому  из  верующих  среди  леса
ног. Мир слился в пятно.
   Он уловил  исполненный  безнадежности  старческий  голос,  произносивший:
"Боже, Боже, почему моего сынка забирают в  твой  Божественный  Легион?  Кто
теперь будет тянуть хозяйство? Не можешь ли ты взять  какого-нибудь  другого
мальчика?"
   - Не беспокойся. - пискнул Ом.
   Сандалий поддел его под хвост и послал на несколько  ярдов  вперед.  Вниз
никто не  смотрел.  По  общему  поверью,  произносимые  молитвы  приобретают
дополнительный  вес  от  неотрывного  глазения  на  золотые  рога  на  крыше
Святилища. Если же присутствие черепахи в какой-то мере  и  замечалось,  как
удар по лодыжке, от него тут же отделывались автоматическим движением другой
ноги.
   -... моя жена больна...
   - Сделано!
   Пинок.
   -... очистить наш колодец от...
   - Будет!
   Пинок.
   -... каждый год саранча...
   - Обещаю, только...!
   Пинок.
   -...пропал в море пять лет назад...
   -...прекратите меня пинать!
   Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном участке.
   Видимое...
   Распознавание контуров охотника и добычи  занимает  большую  часть  жизни
животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С точки
зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола,  которого  вы  не
заметили  на  ветке.  Для   охотящегося   канюка,   едва   заметным   пятном
вырисовывающегося в высях,  панорама  мира  -  лишь  туман  вокруг  бегающей
добычи.
   Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел.
   К счастью, все то же знание форм, делавшее  черепаху  столь  заметной  на
площади, заполненной бегающими людьми, скосило  единственный  глаз  черепахи
вверх в жутком ожидании.
   Орлы - существа упорные. Если уж в их уме появится идея обеда, то она там
и останется, пока не будет воплощена.
   ***
   Перед апартаментами Ворбиса  стояло  двое  Божественных  Легионеров.  Они
поглядывали на Бруту, боязливо стучавшегося в двери, словно  ища  повода  на
него наброситься.
   Маленький серый священник открыл дверь и препроводил  Бруту  в  крошечную
полупустую комнатку. Многозначительно указал на стул.
   Брута сел. Священник пропал  за  занавеской.  Брута  бросил  единственный
взгляд на обстановку и его объяла тьма.  Прежде,  чем  он  успел  что-нибудь
предпринять - движения Бруты и в лучших  условиях  были  не  слишком  хорошо
скоординированы - голос у самого его уха  произнес:  "Без  паники,  брат.  Я
приказываю тебе не паниковать."
   На лице у Бруты находилась какая-то тряпица.
   - Просто кивни, парень.
   Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает каждый послушник. В
спальнях рассказывали. Они закрывают материей  лицо,  чтобы  инквизиторы  не
знали, кого они обрабатывают...
   - Отлично. Сейчас мы пойдем в другую комнату. Осторожно ступай.
   Руки  направляли  его  вдоль  по  полу.  Сквозь  туман   непонимания   он
почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как соскочил  по  нескольким
ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько раз, твердо, но без
явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору. Раздался шорох
еще одной занавеси, а затем  появилось  неопределенное  ощущение  обширного,
большого помещения.
   Позже, много позже, Брута понял: страха не было. В комнате главы Квизиции
на его голову опустили мешок, но это не заставило  его  испугаться.  Потому,
что у него была вера.
   - За твоей спиной стул. Сядь.
   Брута сел.
   - Можешь снять мешок.
   Брута снял мешок.
   Он заморгал.
   В противоположном конце комнаты с Божественными Легионерами по  бокам  на
стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль  дьякона  Ворбиса.  Оставшаяся
пара  состояла  из  невысокого  коренастого  и  очень  толстого  мужчин.  Не
ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих - серые
рясы без украшений.
   Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни даже скальпеля.
   Все трое внимательно его разглядывали.
   - Послушник Брута? - сказал Ворбис.
   Брута кивнул.
   Ворбис усмехнулся, как присуще очень умным  людям,  когда  они  думают  о
чем-то не слишком веселом.
   - И, конечно, однажды наступит день, когда мы должны будем  обращаться  к
тебе Брат Брута, - сказал он.  -  или  даже  Отец  Брута?  Пожалуй,  слишком
хлопотно. Этого лучше избежать. Думаю, стоит позаботиться о  том,  чтобы  ты
как можно скорее стал Субдьяконом Брутой. Что ты об этом думаешь?
   Брута ничего об  этом  не  думал.  Он  смутно  понимал,  что  обсуждалось
повышение. Но его голова была пуста.
   - Ладно, хватит об этом. - сказал Ворбис с легким раздражением  человека,
сознающего, какую прорву  работы  ему  предстоит  проделать  во  время  этой
беседы. - Узнаешь ли ты сих ученых отцов одесную и ошуюю от меня?
   Брута потряс головой.
   - Отлично. У них есть к тебе несколько вопросов.
   Брута кивнул.
   Очень толстый мужчина наклонился вперед.
   - У тебя есть язык, юноша?
   Брута  кивнул.  Потом,  чувствуя,  что  этого,  возможно,   недостаточно,
предоставил его на обозрение.
   Ладонь Ворбиса успокаивающе легла на руку толстого человека.
   - По-моему, наш юный друг  слегка  переполнен  благоговейным  страхом.  -
кротко сказал он.
   Он улыбнулся.
   - А теперь, Брута, - пожалуйста, убери  его,-  я  собираюсь  задать  тебе
несколько вопросов. Ты понял?
   Брута кивнул.
   - В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в
приемной. Пожалуйста, опиши ее.
   Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его
желания ожили, изливая слова на первый план его сознания.
   - Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок,
кроме угла у двери, где видны плиты. На  противоположной  стене  есть  окно,
около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий  стул.  Есть
святая икона Пророка Оссори, вырезанная по афакиевому  дереву  и  отделанная
серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке  нет
ничего, кроме подноса.
   Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу.
   - На подносе? - сказал он.
   - Извините, лорд?
   - Что на подносе, сын мой?
   Образы промелькнули перед глазами Бруты.
   - На подносе был наперсток. Бронзовый.  И  две  иголки.  На  подносе  был
отрезок веревки. На веревке были узлы. Три  узла.  И  еще  на  подносе  было
девять монет. И еще серебряная чаша, украшенная узором  из  листьев  афакии.
Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками.
На подносе был кусочек черной материи было стило и грифельная доска...
   - Расскажи про монеты. - тихо произнес Ворбис.
   - Три из них были центы Цитадели. - сразу  сказал  Брута.  На  двух  были
изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты  были  очень  маленькие  и
золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но  которые,  если
вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы...
   - Это что, розыгрыш? - сказал толстяк.
   - Уверяю вас, - сказал Ворбис. -  мальчик  видел  обстановку  комнаты  не
более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах.
   - Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это  были  Эфебские
дерехмы.
   - Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели.
   - Я видел их однажды, лорд.
   - Когда это было?
   Лицо Бруты сморщилось от напряжения.
   - Я не уверен...- сказал он.
   Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису.
   - Ха! - сказал он.
   - Кажется.... - сказал Брута. -...это было после  обеда.  Но  может  быть
утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых.  В  нашу
деревню завернули несколько торговцев.
   - Сколько тебе было лет? - сказал Ворбис.
   - За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд.
   - Я не верю в это. - сказал толстяк.
   Рот Бруты пару раз открылся и  захлопнулся.  Откуда  этот  толстяк  может
знать? Его-то там не было!
   - Ты можешь ошибаться, сын мой. - сказал Ворбис. - Ты - ладный парень лет
... пожалуй...семнадцати-восемнадцати? Нам кажется,  ты  не  можешь  помнить
случайный образ монеты пятнадцатилетней давности.
   - Нам кажется, ты это выдумываешь. - сказал толстяк.
   Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит  в
голове.
   - Ты все помнишь, что с тобой произошло в  жизни?  -  сказал  коренастый,
внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута  был  благодарен
за это вмешательство.
   - Нет, лорд. Большую часть.
   - Ты что-нибудь забываешь?
   - Уммм...Есть вещи, которых я не помню. - Брута слышал о забывчивости, но
ему было трудно это себе представить. Но были  периоды,  особенно  в  первые
несколько лет жизни когда не было  ничего.  Не  стертая  память,  а  большая
запертая комната во дворце его воспоминаний. Забытое не более, чем перестает
существовать запертая комната, но... запертая.
   - Каково твое первое воспоминание, сын мой? - мягко сказал Ворбис.
   - Был яркий свет, и потом кто-то ударил меня. - сказал Брута.
   Трое мужчин тупо уставились на него. Потом повернулись друг к  другу.  На
глубину его страха долетал шепот.
   -...мы теряем?...- Глупость и, возможно, дьявольское...- ставки высоки  -
Одна попытка, и они будут ждать нас...
   И так далее.
   Он оглядел комнату.
   В Цитадели не предавалось большого значения предметам обстановки.  Полки,
стулья, столы... Среди послушников ходили слухи, что у старших  священников,
ближе к иерархической верхушке, мебель была из золота, но здесь  на  это  не
было даже намека. В этой комнате царила та же жестокая умеренность, как и  в
комнатах послушников, разве что расцветшая еще более пышным цветом. Это была
не  вынужденная  скудость   бедности;   это   была   аскеза,   нарочитая   и
абсолютизированная.
   - Сын мой?
   Брута поспешно повернулся.
   Ворбис  взглянул  на  своих  коллег.  Коренастый  кивнул.  Толстый  пожал
плечами.
   - Брута. - сказал Ворбис. - Сейчас возвращайся в  свою  спальню.  Прежде,
чем ты уйдешь, один из слуг тебя накормит и напоит. К восходу ты  явишься  к
Вратам Рогов и отправишься со мной в Эфебу. Ты знаешь о посольстве в Эфебу?
   Брута мотнул головой.
   - Пожалуй, нет причин, по которым ты был бы должен. - сказал Ворбис. - Мы
собираемся обсуждать политические вопросы с Тирантом. Ты понял?
   Брута помотал головой.
   - Отлично. - сказал Ворбис. - Отлично. Да, и ...Брута?
   - Да, господин?
   - Ты забудешь эту встречу. Ты не был в этой комнате. Ты нас не видел.
   Брута изумленно воззрился на него. Это был нонсенс. Невозможно  о  чем-то
забыть просто захотев. Некоторые вещи забываются сами - те, что  в  запертых
комнатах, - но это по какой-то закономерности, которой он не может  постичь.
Что этот человек имеет ввиду?
   - Да, лорд. - сказал он.
   Это показалось самым простым.
   ***
   Богам некому молиться.
   Великий Бог Ом опрометью  бросился  к  ближайшей  статуе,  шея  вытянута,
неприспособленные  лапки  изнемогают.  Статуя  оказалась   быком,   топчущим
неверного, однако уютно тут не было.
   Это было всего лишь вопросом времени, когда  орел  перестанет  кружить  и
устремится вниз.
   Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой он унаследовал  набор
инстинктов,  и  многие  из  них  были  сгруппированы  вокруг  страха   перед
одним-единственным диким животным, додумавшимся, как съесть черепаху.
   Богам некому молиться.
   Ому очень хотелось, чтобы это было не так.
   Но каждому нужен хотя бы кто-то.
   - Брута!
   ***
   У Бруты были некоторые сомнения относительно своего ближайшего  будущего.
Дьякон Ворбис явно освободил его ото всех послушнических обязанностей, и ему
было совершенно нечего делать оставшиеся пол дня.
   Его потянуло в сад. Здесь была фасоль, которую следовало подвязать, и  он
обрадовался этому. Ты понимаешь, что ты есть, с фасолью. Она не  требует  от
тебя таких невозможных вещей как забыть. Кроме того, если он собирается куда
- то отправляться, надо помульчировать дыни и все объяснить Лу-Тзе.
   Лу-Тзе появился вместе с огородами.
   В любой организации есть кто-то вроде  него.  Этот  кто-то  может  махать
метлой в темном коридоре, прохаживаться  среди  полок  на  складе,  (где  он
единственный знает, что где), или быть как-то связанным с котельной.  Всякий
знает, кто он такой, никто не помнит тех времен, когда его тут не было и  не
представляет себе, куда он девается,  когда  его  нет  там,  где  он  обычно
находится. Лишь случайно люди, более заметливые,  чем  большинство,  что  на
первый взгляд не слишком сложно, останавливаются и удивляются  им  некоторое
время... а потом принимаются за что-нибудь еще.
   Весьма странно, но  передвигаясь  своими  легкими  шагами  от  огорода  к
огороду по всей Цитадели, Лу-Тзе никогда не выказывал  никакого  интереса  к
самим растениям.  Он  занимался  почвой,  удобрениями,  навозом,  компостом,
суглинком и пылью,  и  методами  транспортировки  всего  этого.  Обычно,  он
помахивал метлой или ворошил кучу. Но как только кто-то что-то  засевал,  он
терял к этому всякий интерес.
   Когда Брута вошел, он подравнивал дорожки. Это у него получалось отлично.
Он оставлял рисунки из гребней и легких успокаивающих изгибов. Брута  всегда
чувствовал сожаление наступая на них.
   Вряд ли он когда-либо прежде разговаривал с Лу-Тзе, потому, что не играло
никакой роли, кто, что и когда говорил Лу-Тзе. Старик в любом случае кивал и
улыбался своей однозубой улыбкой.
   - Меня тут некоторое время не будет. - сказал Брута громко и отчетливо. -
Я надеюсь, что кого-нибудь пошлют присматривать за огородами.  Но  тут  надо
кое-что сделать...
   Кивок, улыбка. Старик терпеливо следовал за ним  вдоль  грядок,  а  Брута
рассказывал о фасоли и травах.
   - Понял? - сказал Брута через десять минут.
   Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, знак рукой.
   - Что?
   Кивок, улыбка, знак рукой. Кивок, улыбка, знак рукой, улыбка.
   Лу-Тзе двинулся своей  мелкой  крабьи-монашеской  поступью  к  небольшому
участку в дальнем углу обнесенного стеной огорода, где находились его  кучи,
груды цветочных горшков и вся прочая садовая  косметика.  Брута  подозревал,
что старик и спит здесь.
   Кивок, улыбка, знак рукой.
   Возле кучи палок для фасоли, на солнце, стоял маленький столик на козлах.
На нем был  постелен  соломенный  матрац,  а  на  матраце  стояло  полдюжины
островерхих камней, каждый не более фута высотой.
   Вокруг них было воздвигнуто тщательно продуманное сооружение из  палочек.
Некоторые части камней были  затенены  узкими  кусочками  дерева.  Маленькие
зеркала направляли солнечный свет на другие. Бумажные  конусы,  стоящие  под
странными углами, были приспособлены для направления струй бриза  на  строго
определенные точки.
   Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве бонсай, ни о том, как  это
применимо к горам.
   - Они... очаровательны. - сказал он неуверенно.
   Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы, побуждение.
   - Ох, я правда не могу...
   Побуждение, побуждение. Смех, кивок.
   Брута взял крошечную гору. Она  обладала  какой-то  странной,  нереальной
тяжестью: для руки она весила что-то около фунта, но  для  разума  это  были
тысячи очень, очень маленьких тонн...
   - Гм... Спасибо. Спасибо большое.
   Кивок, улыбка, вежливое подталкивание к выходу.
   - Она очень... горная.
   Кивок, смех.
   - Это не снег на вершине, правда...
   - Брута!
   Его голова судорожно дернулась. Но голос шел изнутри.
   "Только не это". - жалобно подумал он.
   Он сунул маленькую гору обратно в руки Лу-Тзе.
   - Э... Сохранишь ее для меня?
   - Брута!
   - Все это сон, ведь правда? Все, что было до того, как я был важным и  со
мной говорили дьяконы?
   - Нет! Спасите!
   ***
   Молящие бросились врассыпную, когда орел пролетел над Местом Плача.
   Он описал круг всего в нескольких футах над землей и опустился на  статую
Великого Ома, топчущего неверных.
   Это был великолепный экземпляр, коричнево-золотой, с желтыми глазами;  он
с легким пренебрежением обозревал толпу.
   - Не знак ли это? - сказал старик с деревянной ногой.
   - Да! Знак! - сказала молодая женщина возле него.
   - Знак!
   Они столпились вокруг статуи.
   - Сукин сын это. - сказал тихий и совершено неслышный голос откуда  -  то
около их ног.
   - Но знак чего? -  сказал  пожилой  человек,  стоявший  лагерем  на  этой
площади уже три дня кряду.
   - Как это "чего"? Это знак! - сказал одноногий. Он не обязан быть  знаком
чего-то. Это очень подозрительный вопрос, "чего".
   - Он должен быть знаком чего-то. - сказал пожилой.  -  Это  относительное
указательное. Герундий. Должен быть герундий.
   Тощая фигура, двигавшаяся тихо, но удивительно  быстро,  появилась  около
группы. На ней была джелиба, какую носят жители пустыни, а на шее на ремешке
висел поднос. На  нем  было  нечто,  содержащее  зловещий  намек  на  липкие
сладости, покрытые песком.
   - Он может быть посланцем самого Великого Бога. - сказала женщина.
   - Это всего лишь проклятый орел и ничего больше. - сказал  вышеупомянутый
голос откуда-то из орнаментального  бронзового  человекоубийства  на  цоколе
статуи.
   -  Финики?  Фиги?  Шербет?   Святые   реликвии?   Очаровательные   свежие
индульгенции? Ящерицы? Посохи? - с надеждой сказал человек с подносом.
   - Ха! - сказал неслышимый голос черепахи.
   - Мне всегда было интересно, - сказал молодой послушник позади  толпы.  -
Лебеди... Знаете? Им слегка не хватает мужественности, правда?
   - А чтоб ты окаменел за такое богохульство! - горячо произнесла  женщина.
- Великий Бог слышит каждое оброненное тобой слово.
   - Ха! - из-под статуи.  И  человек  с  подносом  просочился  еще  немного
вперед, говоря: "Кладчанское  наслаждение?  Осы  в  меду?  Разбирайте,  пока
холодные!"
   - Пожалуй, в этом есть  смысл.  -  сказал  пожилой  каким-то  утомляющим,
нескончаемым голосом. Имею в виду, в орле есть  что-то  очень  божественное.
Царь птиц, я прав?
   - Всего - то красивый индюк. - сказал  голос  из-под  статуи.  -  Мозг  с
грецкий орех.
   - Благородная птица, этот орел. И умная, к тому же. - сказал  пожилой.  -
Что интересно: орел - единственная птица, сообразившая,  как  есть  черепах.
Знаете? Они берут их, взлетают  повыше  и  бросают  на  камни.  Разбивают  и
вскрывают. Удивительно.
   - Однажды,- произнес глухой голос снизу,- я снова  буду  в  форме,  и  ты
будешь очень жалеть, что это сказал. Долго. Возможно, я  зайду  так  далеко,
что создам дополнительное Время, чтобы ты мог жалеть подольше. Или... нет, я
превращу в черепаху тебя. Посмотрим, как это тебе понравится, а? Свист ветра
вокруг панциря и все увеличивающаяся земля. Вот это будет интересно.
   - Звучит ужасно. - сказала  женщина,  поймав  свирепый  орлиный  взор.  -
Хотела бы я знать, что проходит в голову бедному маленькому созданию,  когда
его бросают.
   - Его панцирь,  мадам.  -  сказал  Великий  Бог  Ом,  пытаясь  втиснуться
поглубже под бронзовый выступ.
   Человек с подносом чувствовал себя отверженным.
   - Вот  что  я  вам  скажу.  -  сказал  он.  -  Как  насчет  двух  пакетов
засахаренных фиников по цене одного? И это - провались я на этом месте.
   Женщина взглянула на поднос.
   - Э, да у тебя же все в мухах! - сказала она.
   - Коринки, мадам.
   - Почему же они только что взлетели? - допытывалась она.
   Человек посмотрел вниз. Потом снова поднял глаза и взглянул ей в лицо.
   - Чудо! - сказал он  театрально  размахивая  руками.  -  Наступает  вре