единственной  черты,  он  был  известен  под   прозвищем
человек-утка. Другой постоянно кашлял и отхаркивал что-то, и  соответственно
звался кашляющий Генри. Еще один, безногий катился в маленькой тележке, и по
неизвестной  причине назывался  Арнольд Сайдвейс. А  четвертого, по какой-то
очень хорошей причине звали стариком Роном-Вонючкой.
     Рон  вел  на маленькой пожелтевшей и изношенной веревке терьера,  хотя,
говоря по  правде, трудно было сказать, кто кого вел,  и если кто-то слишком
сильно дергал веревку, другой падал на колени, сразу после крик "Сидеть!". И
если  есть много  дрессированных собак надрессированных для разных дел, типа
поводыри  для  слепых,  или   даже  для  глухих,  то  у   Рона-Вонючки  была
единственная в своем роде собака-поводырь для безмозглых.
     Нищие,   ведомые   собакой,   направлялись   к   темному   проему   под
Мисбегот-бридж, которые они  называли домом. По меньшей  мере,  один  из них
называл его "домом", остальные называли его "Хаааурк хааарк ХРРааурк птюи!",
"Хехехе! Ой!", и "Клоповник, тысячелетняя рука и козявка!"
     Пока они шли вдоль реки, они передавали  друг другу  бутылку, к которой
со вкусом прикладывались, и время от времени рыгали.
     Собака остановилась. Нищие, натыкаясь друг на друга, тоже остановились.
     К ним навстречу двигалось какое-то существо.
     -- Господи Боже!
     -- Птюи!
     -- Ой!
     -- Клоповник?
     Нищие прижались к стене, пропуская прихрамывающее бледное существо. Оно
держалось  за  голову,  как будто  хотело  поднять себя  за  ухо,  и  иногда
неожиданно ударяясь головой об здание, вдоль которого шло.
     Они увидели, как  существо  вытащило  металлический столб на  причале и
начало бить им себя по голове. В конце концов, железный брус раскололся.
     Существо  выбросило обломок,  схватилось за  голову,  открыло  рот,  из
которого  полился  красный  свет, и  заревело  как  разъяренный  бык.  Потом
повернулось и исчезло в темноте.
     -- Снова этот голем, -- сказал человек-утка. -- Белый.
     -- Хехе, я тоже иногда делаю такое по утрам со своей головой, -- сказал
Арнольд Сайдвейс.
     -- Я  знайте о големах, -- сказал кашляющий Генри, умело сплюнул и сбил
жука ползущего по стене в шести метрах от него. -- Им не делать голоса.
     -- Клоповник, -- сказал  старик Вонючка Рон. -- Бац  по гусенице,  фрр,
бам по куколке, и козявке,  потому-как  червяк на другой ноге! Глянь  как он
нет.
     -- Он имеет  в виду, что  это тот же самый, которого мы видели недавно,
-- сказала собака, -- Когда убили старого священника.
     -- Ты думаешь нам надо сказать кому-нибудь? -- спросил человек-утка.
     Собака покачала  головой.  --  Не-а, -- сказала она.  --  У  нас  здесь
классное место, нефига его засвечивать.
     Пятеро продолжили свой путь в сырую тень.
     -- Я ненавижу проклятых големов, они отбирают у нас работу...
     -- У нас нет работы.
     -- Не понимаешь о чем я?
     -- Что на ужин?
     -- Грязь и старые ботинки. ХРРааурк птюи!
     -- Тысячелетняя рука и козявка, я сказ.
     -- Р'д у меня есть голос. Я могу поговоркать сам.
     -- Тебе пора кормить свою утку.
     -- Какую утку?


     Туман  пылал и выл вокруг  Пяти  и Семи  Дворов. Огни пылали, но от них
облака  тумана  освещались  красным  заревом.  Поток  расплавленного  железа
остывал в формах. Вокруг  по  мастерским стучали молотки.  Работа сталеваров
управляется не часами, а более важными законами расплавленного металла. Хотя
уже была почти полночь, но  в кузнях  Огнезакалов, Ударилов и Кузниц лимитед
продолжали суетиться.
     В Анх-Морпорке  было  много  народа  с  фамилией  Огнезакал.  Это  была
распространенная  фамилия у  гномов. По  этой простой  причине  Томас Кузнец
сменил свою фамилию  на Огнезакал, это было полезно для бизнеса. Люди думали
что "работа гномов" лучше, и Томас Кузнец решил не спорить.
     Комитет  Равного  Роста  выдвинул  свой  протест  по этому  поводу,  но
рассмотрение  дела  завязло  где-то,  прежде  всего потому,  что большинство
членов  комитета  были  людьми, так  как гномы обычно заняты  более  важными
делами, чтобы  беспокоится  о  подобного  рода  вещах[13], и в любом случае их
позиция основывалась на  том,  что мистер Огнезакал, он же Кузнец -- слишком
высок, и  соответственно это  было крайней  дискриминацией  из-за  роста,  и
технически шло вразрез с законами самого комитета.
     А  пока  Томас  отрастил  бороду,  стал  носить  железный  шлем  (когда
кто-нибудь из официальных  лиц  был поблизости),  и поднял цены на  двадцать
пенсов с каждого доллара.
     Тяжелые шлемы украшенные бычьими  рогами лежали  в  ряд. Еще нужно было
обстучать мечи и подготовить формы из пластин. Во все стороны летели искры.
     Огнезакал снял  шлем, (члены Комитета были где-то  поблизости) и  вытер
лоб.
     -- Диббук? Где тебя черти носят?
     Чувство  чего-то  громоздкого  за   собой  заставило  его   обернуться.
Кузнечный  голем  стаял  вплотную к  нему,  отблески  пламени плясали на его
темно-красной глине.
     --   Я  же  говорил  не  делать  так!  --  заорал  Огнезакал,  стараясь
перекричать шум.
     Голем показал ему грифельную дощечку.
     Да.
     -- Ты закончил со своим святым выходным? Тебя не было слишком долго!
     Извините.
     -- Хорошо, теперь  пойди  и  встань за молот номер три и пришли мистера
Винсента в мой кабинет.
     Да.
     Огнезакал поднялся по лестнице к своему кабинету. Наверху он повернулся
посмотреть, как идет работа во  всей  кузне. Он увидел, как Диббук подошел к
молоту и показал дощечку мастеру мистеру Винсенту. Мистер Винсент повернулся
и пошел. Потом Огнезакал увидел, как Диббук взял болванку меча и подержал ее
под несколькими ударами парового молота и отбросил ее в сторону.
     Огнезакал бросился вниз по лестнице.
     На   полпути  вниз  он  увидел,  как  Диббук  положил  свою  голову  на
наковальню.
     Когда Огнезакал достиг пола, молот ударил первый раз.
     Когда  он  пробежал полпути  по  засыпанному  пеплом  полу, за  ним уже
бросились остальные работники, молот ударил во второй раз.
     Когда он добежал до Диббука, молот ударил в третий раз.
     Свет потух в глазах голема. По бесстрастному лицу побежали трещины.
     Молот поднялся для четвертого удара...
     -- Черт! -- заорал Огнезакал...
     ... и голова разлетелась на кусочки.
     Когда  грохот  стих, хозяин кузни поднялся  с пола и  отряхнул пыль. На
полу валялись куски  голема и горы пыли. В молоте кончился заряд, и он лежал
на наковальне на кусках разбитого голема.
     Огнезакал рассеянно подобрал кусок ноги, отложил его в сторону, еще раз
нагнулся и вытянул из обломков грифельную доску.
     Он прочел:
     Старик помог нам!
     Не убий!
     Глина от глины моей!
     Стыд.
     Позор.
     Мастер заглянул ему через плечо. -- Зачем он это сделал?
     -- Откуда я знаю? -- огрызнулся Огнезакал.
     --  Я просто, утром он как обычно разнес чай. Потом ушел на пару часов,
а теперь это...
     Огнезакал  пожал  плечами.  Голем  --   это  голем,  ничего  более,  но
воспоминание о его вежливом лице под гигантским молотом потрясло его.
     --  Недавно я слышал,  что  на  пильне  на Динвелл-стрит хотят  продать
голема, -- сказал мастер. --  Он распилил  бревно красного дерева на спички,
или что-то наподобие. Хотите, я схожу и поговорю?
     Огнезакал посмотрел на дощечку.
     Диббук никогда не  был многословен. Он руками носил раскаленный металл,
обстукивал болванки мечей кулаками,  вычищал окалину из все  еще раскаленной
плавильни... и никогда не  сказал ни слова. Конечно, он не мог говорить,  но
Диббук всегда производил впечатление, что он  не  хочет ничего говорить.  Он
просто работал. Он ни разу не написал  столько  слов за раз, сколько  в этот
последний раз.
     Слова кричали о черном горе, о существе которое кричало бы о горе, если
бы  могло  издавать  звуки.  Что  было  глупостью!  Вещи  не  могут  кончать
самоубийством.
     --  Хозяин?  -- сказал мастер. -- Я  спросил, хотите,  чтобы я пошел за
новым?
     Огнезакал отбросил дощечку и посмотрел, с  чувством облегчения, как она
рассыпалась от удара об стену. -- Нет,  -- сказал он.  --  Только  почистите
здесь все. И почините чертов молот.


     Сержант Кишка, ценной невероятных усилий, высунулся из канавы.
     -- Ты -- Вы в порядке, капрал лорд де Ноббс? -- промямлил он.
     -- Не знаю, Фред. Это чье лицо?
     -- М'е, Нобби.
     -- Слава тебе господи, а то я подумал что мое...
     Кишка  опрокинулся назад. -- Мы лежим в канаве, Нобби, -- простонал он.
-- У-у-у.
     -- Мы лежим в каневе, Фред. Но некоторые из нас смотрят на звезды...
     --  Ну,  я смотрю  на твое лицо, Нобби. Лучше  бы я смотрел  на звезды,
поверь мне. Д'вай...
     После нескольких неудачных попыток оба  смогли, опираясь друг на друга,
подняться.
     -- Где-де-де-де мы, Нобби?
     -- Я помню, как мы ушли из "Барабана..." У меня простынь на голове?
     -- Это туман, Нобби.
     -- А что это за ноги внизу?
     -- Я думаю это твои ноги, Нобби. У меня мои.
     -- Правильно, правильно. У-у-у... Мне кажется, я перебрал, серж...
     -- Напился по-королевски, да?
     Нобби  неуверенно  потянулся  к  своему шлему.  Кто-то  надел  на  него
бумажную корону. Под ухом он нащупал собачье дерьмо.
     Наступил неприятное время в  распивочном дне,  когда,  после нескольких
отличных часов в канаве,  начинаешь чувствовать возмездие  от протрезвления,
все еще оставаясь достаточно пьяным чтобы все ухудшить.
     -- Серж, как мы сюда попали?
     Кишка начал чесать себе голову, но тут же остановился из-за  возникшего
от этого грохота.
     -- Мне кажется..., -- сказал он, собирая разорванные кусочки памяти, --
мне... кажется... я думаю, мы что-то  говорили о необходимости штурма дворца
и предъявления твоих прав на трон...
     Нобби закашлялся  и  выплюнул  сигарету.  -- Я надеюсь,  мы не  сделали
этого?
     -- Ты вопил, что мы должны сделать...
     -- О, господи..., -- простонал Нобби.
     -- Но я помню, мы не сошлись о времени начала штурма.
     -- Это, все же, лучше.
     --  Ну...  все закончилось на костоломе Хоскинсе.  Но  он споткнулся об
кого-то, когда гнался за нами.
     Кишка неожиданно хлопнул себе по карману. -- И  у меня все еще остались
деньги, -- сказал он. Еще одно облако воспоминаний налезло на солнечный свет
провала в памяти. -- Ну, три пенса осталось от них...
     Смысл последнего дошел до Нобби: -- Троу пенсов?
     --  Да, ну... после того как ты стал заказывать все эти дорогие напитки
за стойкой бара...  ну, у тебя было  не  было нет денег, и я должен был  или
заплатить или..., --  Кишка провел ребром  ладони  по горлу и продолжил:  --
Вжик!
     --   Ты   хочешь  сказать,  что  мы  заплатили  в  "Барабане"  деньгами
отложенными на счастливый час?
     -- Не  совсем на счастливый час, --  загадочно сказал  Кишка. -- Больше
похоже  на  Сто-Пятьдесят-Минут  Экстаза. Я даже  не  знал, что  джин  можно
покупать пинтами.
     Нобби  попытался сфокусировать зрение на тумане. -- Никто не может пить
джин пинтами, серж.
     -- Это именно так я тебе и говорил, но ты не слушал.
     Нобби  принюхался.  --  Мы  рядом  с  рекой,  -- сказал  он.  --  Давай
попробуем...
     Что-то прорычало, очень близко. Рык был  низким  и тяжелым, похожим  на
корабельный  гудок.  Этот  звук темной ночью  могло  издавать  приведение  в
заброшенном замке,  и он  не прекращался очень долго,  но  потом  неожиданно
оборвался.
     -- ... убраться отсюда как можно дальше, -- сказал Нобби. Звук произвел
эффект холодного душа плюс две пинты черного кофе.
     Кишка, распространяя благоухание, покрутился  на месте.  Очень  хорошая
прачечная очень не помешала бы ему. -- Откуда он шел?
     -- Он был... там, так?
     -- Я думал, что он шел оттуда!
     В тумане все направления были одинаковы.
     -- Я думаю...,  -- медленно сказал Кишка, -- что  нам надо подать отчет
об этом как можно скорее.
     -- Правильно, -- сказал Нобби. -- Куда?
     -- Давай просто побежим, хорошо?


     Огромные   круглые  уши  сержанта  Крючконоса   затрепетали  от   звука
пронесшегося  по  городу.  Он медленно  повернул  голову,  фиксируя  высоту,
направление и расстояние. Потом он запомнил их.


     Крик   был  слышен  в  полицейском  участке,  но  из-за   тумана  очень
приглушенно.
     Он вошел  в  открытую  голову голема Дорфла и  завертелся  эхом внутри,
отскакивая  от  маленьких  трещинок,  пока  на  самой  грани  восприятия  не
заплясали все вместе маленькие зернышки глины.
     Пустые глаза смотрели в стену. Никто не  услышал крика, что вырвался из
мертвого черепа, потому  что не было рта, который его  издал  и даже не было
разума, чтобы закричать, но он закричал в ночь:
     Глина от глины моей. Не убий! Не убий!


     Самуэлю Ваймзу снились улики.
     У него было язвительное  отношение к уликам. Он инстинктивно не доверял
им. Они все время доставали его.
     И он  не  доверял людям,  которые,  бросив взгляд на  прохожего, громко
говорили  своим  компаньонам:  --  А, мой  дорогой  друг,  я ничего не  могу
сказать, кроме того, что он левша-каменщик, несколько лет плавал на торговых
судах,  и  недавно  у  него началось  безденежье.  --  А  затем  расписывали
многочисленные  высокомерные  интерпретации  о  мозолях, манере держаться  и
расположения  ботинок  у  человека, в  то  время  как  на самом  деле  те же
интерпретации можно  отнести и к человеку который надел старую одежду потому
как в настоящий  момент он  кладет кирпичи дома под основание новой площадки
для  барбекью,  а  татуировку  получил  однажды,  когда  он  был   пьяный  и
семнадцатилетний[14],  и  фактически  его  укачало  на  мокром тротуаре. Какое
высокомерие!  Какое  оскорбление  богатому  и  разнообразному  человеческому
опыту!
     Так же дела обстояли и с  более твердыми свидетельствами. Отпечатки ног
на  клумбе в  реальном мире мог оставить и мойщик окон. А  крик в ночи очень
даже мог издать человек, который встал  с постели и  наступил  на валяющуюся
расческу.
     Реальный  мир  слишком  реален,  чтобы  давать  тонкие  намеки.  В  нем
происходило слишком много событий. В нем  не исключалась возможность  узнать
правду, это  было бы  невозможно, но  в нем очень трудно исключить различные
вероятности. Усердно стараешься, терпеливо задаешь вопросы и внимательно все
изучаешь. Ходишь и разговариваешь, и где-то в глубине души просто надеешься,
что у какого-нибудь придурка не выдержат нервы, и он сдастся.
     Все события дня  смешались друг с  другом во сне Ваймза. Големы бродили
грустными  тенями.  Отец  Тубелчек  помахал  ему  рукой,  и потом его голова
взорвалась, обдав Ваймза душем из  слов. Мистер Хопкинсон  с куском гномьего
хлеба мертвым лежал в своей печи. А големы в тишине  проходили  мимо. Там же
был Дорфл, ходил,  волоча ноги вокруг, голова у него  была раскрыта, и слова
клубились вокруг  как рой  пчел.  А в  центре  всего этого танцевал  Мышьяк,
тоненький человечек, он потрескивал, и что-то невнятно пел.
     В какой-то момент он подумал, что один из големов закричал.
     После  этого  его  сон  начал потихоньку  таять. Големы.  Печь.  Слова.
Священник.  Големы, грохоча ногами,  маршировали,  от  чего у  него весь сон
начал пульсировать...
     Ваймз открыл глаза.
     Леди Сибил рядом с ним сказала "Всфгл", и повернулась на другой бок.
     Кто-то колотил  в  дверь.  Все еще  сонный,  с  ватной  головой,  Ваймз
поднялся на локтях  и спросил куда-то в пустое ночное  пространство: -- Кого
еще несет в это время ночи?
     --  Бингерли бингерли бип! -- сказал  веселый голос  с той стороны, где
Ваймз оставил свою одежду.
     -- О, пожалуйста...
     -- Пять  часов  двадцать девять минут  и тридцать  одна  секунда, утро.
Пенни доллар бережет. Хотите, я напомню Вам Ваше расписание на сегодня? Пока
я буду говорить, Вы могли бы взять и заполнить регистрационную карточку.
     -- Что? Что? О чем ты говоришь?
     Стук продолжался.
     Ваймз выпал из  кровати и начал искать спички. Наконец он зажег свечу и
наполовину побежал, наполовину заковылял по длинной лестнице вниз к холлу.
     В дверь колотил констебль Посети.
     -- Лорд Ветинари, сэр! Ему хуже!
     -- Уже послали за Джимми-Пончиком?
     -- Да, сэр!
     В это время суток  туман боролся с рассветом, отчего весь мир выглядел,
как если бы он находился внутри мячика от пинг-понга.
     -- Сэр, я  заглянул к нему, когда заступил на дежурство, и он лежал без
чувств!
     -- Как ты узнал, что он не спал?
     -- На полу, сэр, одетым?
     К  тому  времени, когда  он, запыхавшись  и морщась  от  боли в коленях
добежал до дворца, пара полицейских уложили патриция в постель. "Господи, --
подумал он,  поднимаясь по лестнице, -- как это не похоже  на  старую службу
постовым. Не надо было дважды думать, перед тем как бежать через весь город,
преступники и полицейские в одной погоне".
     Со  смесью гордости и стыда он  добавил: "И ни один из этих ублюдков не
смог меня догнать".
     Патриций еще дышал, но лицо  у него  было восковым, и он выглядел одной
ногой в гробу.
     Ваймз оглядел комнату. В воздухе висел знакомый туман.
     -- Кто открыл окно? -- спросил он.
     --  Я,  сэр, -- сказал Посети. -- Сразу  как  обнаружил его здесь. Было
похоже что ему надо немного свежего воздуха...
     --  Он будет свежее,  если  никто не  будет  открывать окно, --  сказал
Ваймз. -- Хорошо, я  хочу,  чтобы все, именно  все,  кто был во  дворце этой
ночью,  собрались  внизу  в холле через две  минуты. И кто-нибудь пошлите за
капралом Малопопкой. И сообщите капитану Кэрроту.
     "Я напуган и растерян, -- подумал он. -- Правило номер один -- передать
это чувство остальным".
     Он  обошел  комнату.  Не  трудно  было догадаться, что Ветинари встал и
пересел  за письменный стол, где было видно, что он работал какое-то  время.
Свеча сгорела до  конца. А чернильница была перевернута,  вероятно, когда он
сполз со стула.
     Ваймз окунул палец в чернила и понюхал. Потом потянулся к  писчему перу
рядом с ней, задумался, вытащил кинжал и очень осторожно поднял перо. На нем
не было видно  маленьких милых колючек, но он осторожно положил его обратно,
пусть Малопопка потом осмотрит его.
     Он посмотрел на бумаги, над которыми работал Ветинари.
     К его  удивлению на них не было записей, а был аккуратный  рисунок.  Он
изображал  шагающую  фигуру, но  эта фигура не была единой,  она состояла из
тысяч мелких фигурок. Эффект был  похож на плетеное  чучело, созданное одним
из  диких племен  на Хьюбе, где  они ежегодно  собирались  для  празднования
большого круга Природы и их  почтение к жизни, которое выражалось в плетении
огромной фигуры из прутьев с последующим ее сжиганием.
     На голову плетеного человека была надета корона.
     Ваймз  отодвинул  рисунок  в сторону  и продолжил  изучение  стола.  Он
осторожно   погладил  ладонью   поверхность  стола,  стараясь  найти  всякие
подозрительные занозы. Сел на корточки и изучил нижнюю поверхность стола.
     За  окном разгорался рассвет. Он прошел в соседние комнаты  и  убедился
что драпировка там открыта.  Вернулся в комнату Ветинари, закрыл занавески и
двери,  и  прошел вдоль стен в поисках отблесков света  свидетельствующих  о
маленьких дырочках.
     На чем остановиться? Иглы в полу? Духовые трубки в замочных скважинах?
     Он снова отдернул занавески.
     "Вчера Ветинари было лучше. Теперь ему гораздо хуже. Кто-то добрался до
него  ночью.  Как? Медленный  яд  -- это  слишком сложно. Нужно найти способ
давать его жертве каждый день.
     Нет,  не  нужно...  Более элегантно  найти способ,  чтобы  жертва  сама
принимала яд каждый день".
     Ваймз порылся в бумагах. Ветинари явно  стало  лучше, он  встал и пошел
работать, но здесь же он и свалился.
     "Нет смысла смазывать ядом  шип или гвоздь,  потому-что он  не  стал бы
накалываться