в мою душу  мысль  об  иной  любви;  поистине,  мне  следовало  бы
преклонить колена и принести покаяние. А посему, умоляю тебя, убери руку!"
   "Чем больше искушение, тем слаще  победа  над  ним!"  -  сказал  Вальк,
однако убрал руку и повернулся в другую сторону, отвечая  на  тост  Но  не
успел еще он осушить чашу, как Враг рода человеческого нашептал ему  новую
мысль.
   "Послушай! - сказал он сестре Эгонилле. - Вы,  монастырские,  время  от
времени выходите в мир посмотреть на все то, чего  следует  избегать.  Что
же, блажен тот, кто  постигнет  ловушки  зла  и  научится  не  клевать  на
приманку! Однако ты, как я погляжу, ученица не из первых. Если ты до такой
степени плохо представляешь себе мирскую любовь, что простое прикосновение
кажется тебе ужасным грехом - это не добродетель,  а  простое  невежество.
Может, ты еще  скажешь,  что  родилась  от  прегрешения  своих  родителей?
Соединение мужчины и женщины - это таинство, а не грех!"
   "Государь мой, - снова отвечала монахиня, - на всех нас  -  первородный
грех, а святые таинства даруют нам его отпущение".
   "Но если бы таинство вело к новому греху, - возразил он, - отпущение не
имело бы смысла!" - и вот так они спорили, точно два философа на пиру,  не
обращая  внимания  на  остальных.  Когда  же  о  том  разговоре   поведали
благочестивому аббату, тот нахмурил брови и сделался очень  серьезен,  ибо
понял, что граф, кажется, готов был впасть в страшнейшую ересь.  Но  стоит
ли ссориться с тем,  кого  прозвали  Мечом  Храма?..  Итак,  добрый  аббат
уполномочил сестру Эгониллу разъяснить графу его богословские заблуждения;
ибо среди всех монахинь она в наибольшей степени обладала  даром  кроткого
убеждения, и притом была достаточно знатной...
   - Ясно, к чему идет дело, - засмеялся волшебник Мелибоэ.
   Старец лишь глянул на него с мукой в глазах - точно так же, как конь по
имени  Пилль  глядел  когда-то  на  Эйрара,  покидавшего  Трангстед  -   и
продолжал:
   - Да, милостивые государи, пути Господни неисповедимы, и не нам с нашим
простым  умишком  судить  Божью  премудрость.  Граф   и   монахиня   стали
встречаться в приемной монастыря, что отнюдь не противоречило правилам,  и
беседовать сквозь  окошечко  в  стене.  Святейший  аббат  пожелал  однажды
принять участие в разговоре. Он вошел без предупреждения - и  что  же,  вы
думаете, увидел? Представить  себе  невозможно:  они  целовались  и  нежно
ласкали друг друга сквозь  это  окошко!..  Аббат,  конечно,  тотчас  велел
сестре Эгонилле вернуться в келью и наложил на нее строгую епитимью, а сам
со всей любовью и кротостью принялся урезонивать графа. Но все без  толку.
Граф знай согласно кивал, а потом взял  да  и  скрылся,  и  вместе  с  ним
сбежала монахиня, ибо он сумел убедить ее, что без греха нет и спасения...
как будто первородного греха недостаточно. Вот в те дни, судари мои,  граф
и велел выстроить эту виллу. С тех пор здесь  ничего  не  изменилось.  Вот
здесь, на этом самом полу, сидел перед огнем  победитель  язычников,  граф
Вальк Благословенный... впрочем, тогда еще не благословенный...  и  с  ним
девица Эгонилла!
   Что говорить, немалые  беды  обрушились  тогда  на  страну.  Укрощенные
язычники, правда, покамест сидели тихо, зато старый  Ос  Эригу  счел  свою
дочь обесчещенной, а с нею - и весь свой род; с другой стороны, епископы и
аббаты углядели во всем этом большой урон для Храма. Герцог  Ос  Эригу  не
выпускал торговые корабли из  Лектисов,  Большого  и  Малого,  и  грозился
войной, а в  Норби  пылали  пожары,  ибо  он  больше  не  сдерживал  диких
миктонцев, не ведающих закона Божия и людского. Да, государи мои, воистину
тяжкие наступили времена! Кто только ни приходил  сюда  по  дорогам  и  из
Белоречья, и из Бриеллы, и каждый на что-нибудь жаловался,  и  то  и  дело
прибывали послы из Ос  Эригу  и  от  имени  Империи,  так  что  влюбленным
решительно некогда было уединиться. И вот наконец  явился  сам  канцлер  и
рассказал, что Ос Эригу требует немедленно вернуть дочь -  либо  объявляет
войну. Тут Эгонилла, сидевшая подле графа Валька, упала ему  в  объятия  и
зарыдала:
   "Возлюбленный и повелитель!.. Ведь он погибнет, погибнет!  Мой  батюшка
уже  стар;  если  он  вынудит  тебя  сражаться,  так  разве  что  себе  на
погибель!.." - Да, господа мои, вот на эти самые половицы, на камни  этого
очага капали слезы несравненной Эгониллы.
   "Смерть и жизнь и мы двое, - сказал тогда граф. -  Я  променял  великие
планы на твою любовь, дорогая. И что же, я должен  теперь  тебя  потерять?
Никогда! Лучше уж откажусь от короны!"
   "Какой смысл в этом? - возразила она. - Моего отца разобьет  тот,  кого
изберут десятым графом Вальком, только и всего..."
   Граф нахмурился и снял руки с ее плеч.
   "Есть еще девятый Вальк: это я, - молвил он.  Канцлер  тогда  кашлянул,
желая говорить, но граф продолжал: - Это я, и я не стану воевать  с  отцом
моей возлюбленной. Нет, я подниму знамя..."
   "Против кого? - спросила она и встала перед  ним,  выскользнув  из  его
объятий. - Придется тебе выбирать, любимый... нет-нет, и не пытайся  сбить
меня с толку поцелуями... Одно либо другое, третьего не дано! Или я сей же
час возвращаюсь и принимаю всякое наказание, какое ни возложат на меня  за
наш сладостный грех... или мы вместе пригубим из Колодца чудес, из Колодца
Единорога, и обретем умиротворение, которое он нам дарует!"
   "Но ведь я воин! Мне надлежит вести терции валькингов на врага!"
   "А кто только что отказывался от мечты о величии - ради мира вдвоем  со
мной?"
   И на этот раз, милостивые государи, победительницей в споре вышла  она.
Напрасно  гневался  граф,  напрасно  молил,  тщетно   напускал   на   себя
холодность. Пришлось-таки ему уступить, и вот было объявлено, что они едут
к Колодцу. Конечно, вельможи графства вовсе не пришли от этого в  восторг.
Нашлось немало таких, кто желал бы немедленно сместить графа и обрушить Ос
Эригу в морские волны. Но тех, кто по-прежнему хотел видеть его на  троне,
в тот раз оказалось все-таки больше, и в особенности потому, что  язычники
не преминули воспользоваться разладом в стране и возобновили набеги. Ну  а
наши паломники... сказывают,  их  приняли  в  Стассии  со  всеми  должными
почестями, и они испили из Колодца,  как  и  многие  прежде  них.  Правда,
осушив чашу, они не ощутили в себе никаких перемен, так  что  на  обратном
пути оба чувствовали себя несколько странно и только гадали:  каким  будет
умиротворение, которое им предстояло познать?
   Немногие явились приветствовать Валька, когда он возвратился в  страну.
Когда же он вновь прибыл сюда, на виллу Графская Подушка, здесь  ждал  его
лишь мой дед-сторож и с ним один-единственный гость  -  представьте  себе,
ставорненский аббат, вот уж воистину святой человек!
   Мы не знаем, о чем они беседовали поначалу - только то, что ни слова не
было сказано ни о каком возвращении в монастырь. Добрый аббат поздравил их
с обретением мира" но тут на лица влюбленных легла какая-то тень.
   "Долгим было путешествие", - сказала госпожа Эгонилла, граф же добавил:
   "И холодная встреча  в  конце.  Что-то  я  не  чувствую  пока  никакого
умиротворения! Ос Эригу по-прежнему грозится войной, только все дела с ним
ведут теперь советники, как если бы я уже лишился короны!"
   "Колодец никогда не обманывает, - ответил аббат. - Разве на корабле  вы
не вкусили мира и счастья вдвоем, как вам мечталось?"
   "О да, конечно", - пробормотал Вальк и хотел, казалось, молвить  что-то
еще... но промолчал.
   "Колодец никогда не обманывает, - повторил аббат. - Дело  лишь  в  том,
что никому не дано знать заранее, какого рода умиротворение  ему  суждено.
Никто не волен понуждать Господа нашего поступать именно так, а не  иначе.
Наш долг - следовать тому пути, что Он нам предначертал..."
   И вот тогда-то, милостивые государи  мои,  дама  Эгонилла,  все  больше
молчавшая с самого начала беседы, подняла голову, и  прекрасные  черты  ее
озарились внутренним светом:
   "Святой отец! Отверзлись глаза мои, теперь я вижу свой  путь!  Так  вот
почему наша страсть  обернулась  унынием  и  скукой.  Это  потому,  что  я
уклонилась от своего истинного пути! Нет мира и любви, кроме любви к Богу,
ибо она есть сущность всякой другой любви. О, простите меня, отец!.." -  и
она повалилась на колени перед аббатом.
   Вот как обернулось дело, и кто бы мог  ожидать!..  Почтенный  мой  дед,
находившийся тогда с ними в комнате, рассказывал: кровь бросилась Вальку в
лицо, и, выхватив смертоносный кинжал, он воскликнул:
   "Ты не посмеешь отнять у меня Эгониллу! Я лучше убью и ее, и тебя!"
   "Спокойствие, сын мой, - ответил аббат. - Здесь больше нет  Эгониллы...
- И, вынув скляночку  святой  воды,  окропил  коленопреклоненную  даму:  -
Нарекаю тебе новое имя: отныне ты Деодата, сиречь Предназначенная Богу и к
Богу Вернувшаяся. А теперь убей нас, если желаешь, сын мой, только  помни,
что вы  пили  с  ней  из  Колодца,  желая  умиротворения.  И  ты  обретешь
умиротворение - хотя бы пришлось понудить тебя к тому розгой..."
   Вскоре он уехал и увез с собой Деодату, точно  так  же,  как  сам  граф
некогда увез из монастыря Эгониллу. Вальк остался  один.  Говорят,  спустя
некоторое время он раскаялся в своей яростной вспышке и отправился  следом
за ними, желая помириться с Деодатой и подарить ей кое-что  на  память.  А
надобно молвить, святой аббат был тогда уже стар  и  не  решился  ехать  в
Белоречье горной дорогой, изобиловавшей оползнями. Вот и вышло, что они  с
Деодатой отправились на восток, через Хестингу, граф же поскакал на  запад
и в ближайшем  хуторе  Белоречья  узнал,  что  они  там  не  проезжали.  И
тогда-то,  милостивые  государи,  неправедный  гнев  разгорелся  в  нем  с
утроенной силой.
   "Они обманули меня! - вскричал граф. - А теперь пытаются  скрыться!  Но
нет, от меня им не уйти!.."
   И повернул коня, и поскакал, как  безумный,  через  перевалы  Драконова
Хребта, по кручам и чащам. Он настиг их  как  раз  у  выхода  на  равнину,
налетел - и добрый аббат, обливаясь кровью, рухнул наземь с коня!
   Мы не знаем, молил ли Вальк Деодату вернуться с ним  сюда  в  горы,  на
Графскую Подушку. Но если и молил, так без толку: она лишь холодно глянула
на него и поехала дальше  -  прочь.  А  вскоре  на  графа  и  на  все  его
государство обрушились новые беды, ибо Империя объявила его вне закона  за
надругательство над Миром Колодца, а Храм предал его анафеме  за  расправу
над добродетельным аббатом. Тогда непокорные дейлкарлы учинили  восстание,
и часть валькингов, подумать только, приняла их  сторону.  Пришлось  графу
Вальку вновь облачаться в боевую броню; но тут оказалось, что  у  прежнего
несравненного полководца больше не было ни сил, ни  желания  драться,  так
что скоро враги оттеснили его назад в  родные  пределы.  Проиграв  наконец
битву в Северной Хестинге, он бежал в горы Корсора. Погоня мчалась за  ним
по пятам, вскоре были схвачены все его люди, и он остался один. И вот  под
вечер попалась ему  на  глаза  неприметная  тропка,  уводившая  куда-то  в
сторону. Поехал по ней граф и вскоре увидел  пещеру,  а  перед  пещерой  -
источник. Граф расседлал измученного коня и  направился  к  пещере,  думая
отсидеться в ней либо ускользнуть от погони - и что же? Не успел он войти,
как чья-то рука отдернула завесу у входа, и глазам его  предстала  госпожа
Деодата.
   Говорят, она сделалась еще краше с тех пор, как  он  ее  последний  раз
видел, вот только теперь ее  черты  были  отмечены  воистину  божественным
спокойствием и благодатью. Она ужаснулась, увидев перед собой вооруженного
мужчину, которого когда-то, в иной жизни, она так хорошо знала.
   "Неужели, - воскликнула она, - ты никогда не оставишь меня в покое и не
позволишь жить своей жизнью, как я позволила это тебе?"
   Но он лишь горестно рассмеялся:
   "Ты, как и прежде, слишком тщеславна  и  слишком  высоко  себя  ценишь,
дорогая моя. Я только что проиграл битву, я, как ты видишь, ранен и одинок
- и, конечно, явился сюда лишь за тем, чтобы тебя  похищать.  Отойди-ка  с
дороги: я собираюсь дорого продать свою жизнь. Есть ли другой вход  в  эту
пещеру?"
   В это время из долины послышались крики, и  вот  Деодата  поглядела  на
него долгим взором, а потом спросила:
   "Примешь ли ты умиротворение?"
   И он ответил ей столь же долгим взглядом и преклонил перед нею колени:
   "Да".
   Так, коленопреклоненным, и застала его погоня.
   "Госпожа! - вскричали подъехавшие - ибо в те времена все местные жители
чтили святую монахиню.  -  Госпожа,  позволь  нам  удалить  с  твоих  глаз
недостойного графа Валька, предателя и изменника!"
   "Успокойтесь, - отвечала она, - ибо здесь больше нет графа Валька...  -
И, зачерпнув пригоршню воды из источника, окропила его:  -  Нарекаю  этого
человека новым именем. Отныне он зовется Теофилоном, что на древнем  языке
означает: Любящий Бога..."
   И вот, милостивые государи, - те люди, что гнались за ним, принадлежали
к Епископской партии, а посему  не  осмелились  перечить  ей  и  предпочли
удалиться. Сказывают - после того, как граф Вальк вновь припал к Храму, он
сделался  славен  не  менее,  чем  сама  Деодата;  не  зря  его   называют
Благословенным и причисляют к Святым. А еще тогда же был издан указ, чтобы
эта вилла, именуемая Графской  Подушкой,  вечно  сохранялась  в  назидание
потомкам, и чтобы при ней всегда жил кто-нибудь, кто давал бы  приют  всем
проезжающим и рассказывал им эту историю. Вот так-то, государи мои!



18. КОНЕЦ ТРОПЫ. ПРЕДВОДИТЕЛИ СОВЕЩАЮТСЯ

   ...Спуск, как и ожидалось, оказался куда  труднее  подъема.  И  намного
длинней:  изрезанные  оврагами  долины  Белоречья  лежали   гораздо   ниже
высокогорного плато Хестинги,  опиравшегося  на  плечи  Драконова  Хребта.
Тропа вилась по головокружительным уступам,  и  скоро  они  в  самом  деле
лишились нескольких лошадей - как и предсказывал  Эвименес.  Хорошо  хоть,
горец Рогей чувствовал себя здесь в родной  стихии:  самолично  разведывал
опасные участки пути, а в одном месте, где тропа  огибала  скалу,  нависая
над бесновавшейся внизу рекой - заставил своих  мариоланцев  соорудить  на
скорую руку плетень, чтобы неверный шаг ни для кого не оказался последним.
   Но кто мог предвидеть, что однажды, когда они заночуют  в  расщелине  и
совы бесшумными призраками заснуют  в  отблесках  костров  -  девушка-воин
Эвадне вдруг поднимется на ноги и поманит Эйрара за собой в темноту?..
   Мгновение Эйрар промедлил, растерянно соображая, следовало ли идти,  но
тотчас решился: собственно, а почему бы и нет?.. И шагнул вслед за Эвадне,
негромко наказав товарищам отдыхать.
   Ночь выдалась  не  слишком  холодная.  Погода  последнее  время  стояла
безоблачная, и даже здесь, высоко  в  горах,  почки  набухали  по-вешнему.
Между стволами плясали отсветы пламени. Спотыкаясь впотьмах,  они  наконец
нашли удобный древесный корень и уселись.
   - Послушай, друг Эйрар, - начала Эвадне. - Чего ты ищешь в Дейларне?
   - Как чего? - отозвался он изумленно.  -  Освобождения  от  валькингов,
конечно! Они не нашего племени, однако почему-то  правят  нами,  и  правят
жестоко! Я же помню, как славно жилось у  нас  на  хуторах,  когда  я  был
мальчишкой. Мы были добрыми друзьями и честными соседями и  сходились  все
вместе повеселиться в праздник. А теперь? Мы-то еще продержались  подольше
других... Всюду магнаты-валькинги и рабы-миктонцы, а нас сгоняют с земель!
   - Брось читать мне смердюковские  проповеди!  -  презрительно  фыркнула
Эвадне. - Да плевать я хотела на "всех", я про тебя  спрашиваю,  про  тебя
одного! Для себя-то ты чего добиваешься?
   Он долго молчал, но в ответ смог лишь сказать:
   - Не знаю. Я... как-то не думал...
   - Ну-ну. Так я и поверила, будто ты лезешь в  огонь  из  одних  высоких
побуждений и ради общего блага... точно святоша какой-нибудь или империал.
Вот что, давай-ка без трепа: чего ты на  самом  деле  хочешь?  Дворянского
титула? Надумал заделаться рыцарем и держать в страхе язычников? Или тебя,
как того недоумка-графа, разлучили с красоткой, и ты жаждешь ее отвоевать?
   Эйрара бросило в жар, потом в холод.  Казалось,  хлынувший  пот  так  и
замерз прямо на коже.
   - Возлюбленной... у меня... нет, - выдавил он с  трудом.  Дальше  пошло
легче: - А за титулами мы, дейлкарлы, не  больно  гоняемся.  У  нас,  если
надо, созывают сходку и избирают вождя. Мы считаем, что люди  имеют  право
следовать за тем, кто им по сердцу.
   Ее смех прозвучал, как тявкание лисицы:
   - Чего еще ждать от крестьян! Однако, я смотрю, ты и сам из  таких  же:
дальше завтрашнего дня не заглядываешь!.. - Эйрар уже довольно освоился  с
темнотой, чтобы заметить, как она отвела взгляд, прежде чем тихо добавить:
- А ведь кое-кто мог бы указать тебе более достойную цель...
   Ее колено коснулось его колена. От звуков тихого, хрипловатого  голоса,
от этого прикосновения у Эйрара мурашки побежали по телу. "Можно ли обнять
ее?.." - пронеслось в голове. Как жаль, что он был столь  мало  сведущ  по
части придворного обхождения. Промедлишь - и окажешься в  дураках.  А  еще
была боязнь обидеть ее и смутное чувство, что тем самым он как бы  продает
ни за айн карренцам свой меч... Так он ни на что и не решился,  лишь  тихо
вздохнул.
   Эвадне повернулась к нему и вновь рассмеялась:
   - Да, приятель. В свиньях ты определенно больше понимаешь, чем в людях.
   Тут  он  смекнул  наконец,  что  безвозвратно  упускает  нечто  важное,
неуклюже  потянулся  к  ней...  но  опоздал  и  самым  плачевным   образом
растянулся  поперек  корневища,  на  котором  они  сидели.  Эвадне   легко
увернулась и встала:
   - Продолжим в другой раз, мой... - договорить ей не пришлось: громадная
горная кошка  беззвучно  свалилась  ей  на  голову  откуда-то  сверху,  из
путаницы черных ветвей. Краем глаза девушка успела  заметить  опасность  и
увернуться, но не вполне: когтистая задняя лапа зацепила плечо и  швырнула
ее наземь.  Эвадне  отчаянно  закричала.  Эйрар  мгновенно  выхватил  свой
нааросский кинжал, бросаясь на выручку, но, опередив его,  из-за  деревьев
ринулась какая-то тень с копьем наперевес. Горная кошка как раз припала  к
земле, готовя новый прыжок - копье ударило ее  в  брюхо.  Жуткий  звериный
вопль заглушил крики Эвадне.  Пронзенная  кошка  ползла  вверх  по  копью,
полосуя отточенными когтями. Подоспевший  Эйрар  ударил  кинжалом,  кинжал
скользнул по гладкому меху, одевшему  железные  мышцы,  но  юноша  схватил
кошку за шиворот и со второго удара вогнал  лезвие  ей  в  горло.  Горячая
кровь хлынула ему на руку. Он отскочил, ударившись о  дерево...  и  только
тут услышал встревоженные крики и увидел людей, бежавших к ним с  факелами
в руках.
   Эйрар поднялся. Первым к месту схватки примчался Альсандер:
   - Братишка, малыш, что с тобой? Ты ранен?..
   В голосе храброго и всегда хладнокровного воеводы слышался неподдельный
испуг.
   - Царапина! - отнимая руку ото лба, отвечала Эвадне. Парень с копьем  -
оказывается,  это  был  Эрб  -  вдруг  жалко  сморщился  и,  отвернувшись,
высморкался в два пальца, пытаясь скрыть слезы.
   - Ты спас мне жизнь! - торжественно сказала Эвадне, подавая ему руку. И
ушла с ним, даже не взглянув на Эйрара. Следом уволокли  кошку  -  снимать
шкуру на память о происшедшем. Эйрар вернулся к костру и расстелил одеяло,
чувствуя себя неотесанной деревенщиной и предвидя, что не скоро заснет.
   Мелибоэ мирно похрапывал по другую сторону огня; казалось,  шум  и  гам
его нимало не потревожили. Он приоткрыл глаза и сонно спросил:
   - Ну так что, переспал ты с ней наконец?
   Эйрару до смерти захотелось всадить  в  него  окровавленный  кинжал  по
самую рукоятку... волшебник повернулся к нему спиной  и  вновь  безмятежно
захрапел.
   Утром отряд продолжил свой путь - нелегкий путь  сквозь  теснины  и  по
узким уступам. Около полудня выехали к хуторку: в горной долине  приютился
домик, крытый соломой,  вокруг  паслись  ко