Потому-то и нет у нее к нам тепла.
     - Неужели она так жестока?..
     - Жестока от беззащитности, как ребенок.
     - Про меня это твое пророчество?
     - Про то, что и ты странник?
     - Да.
     - Тут не надо быть пророком.
     - А что ты мне могла бы напророчить?
     - Самое лучшее - быть любимцем богов.
     - В любимцы я не гожусь, - рассудил Тезей, приподнимаясь.
     -  Отчего?  -  возразила  Герофила.  -  Женщины-то  относятся  к   тебе
по-матерински. Ты познаешь и саму Афродиту.
     - И буду, наконец, счастлив, - оживился Тезей.
     Герофила даже рассмеялась.
     - Того,  кто не хочет  или  не  умеет  быть  счастливым,  и  за  уши не
притянешь к ощущению счастья.
     - Значит, счастья не будет, - спокойно согласился Тезей.
     - Мы не будем счастливы. Но нам дано знать, что такое счастье... Бывают
минуты, когда все в тебе как открывается: в любви или когда рождается песня.
В такие моменты и умереть не страшно... Конечно, такие моменты проходят, эта
жизнь берет свое, и опять боишься смерти... Но ведь было...
     Тезей опять видел, как наполняются светом глаза женщины, озаряя весь ее
облик, сияющую ее плоть.
     -  Теперь ты всю жизнь будешь видеть меня, - сказала Герофила, - даже с
закры-тыми глазами.
     ...Цвет  славного города  Афины  собрался  у  гавани Фалер. Толпились и
горожане   приблудные:  певцы,   музыканты  и  плясуны  да  мелкие   служки,
объединявшиеся и  вокруг  старого храма  Диониса,  и вокруг нового святилища
Аполлона Дельфийского.
     Были среди  провожавших  и  носители бесспорных,  хороших  родословных.
Во-первых, все  юноши  и  девушки,  с  кем  Тезей  плавал  на  остров  Крит.
Во-вторых, сподвижники молодого  афинского царя, успевшие побывать с  ним  в
первых аттических  походах  против  Полланта  и  его сыновей. Много  было  и
простых палконосцев.
     Если  море  подступало  бы  прямо к стенам  Афин,  то из  одного только
любопытства, провожать  Герофилу  вышла бы  половина города.  Но тащиться  в
Фалеры...
     Что до  Фалер, то  его  жители все поголовно  высыпали из  своих  домов
поглазеть на проводы знаменитой пророчицы.
     Так и  получилось:  на пристани рядом с  финикийским кораблем,  готовым
отправиться  в плавание,  стояли отдельной группой хозяин  судна,  Герофила,
Поликарп  и  Лаодика.  Около них - Тезей  с Мусеем.  Мусей  остался рядом  с
Тезеем,  чтобы  поддержать   своего  царственного  друга   в  первые  минуты
одиночества.
     Подальше, вдоль стен корабельного дока и верфи, - прибывшие  на проводы
из  Афин.  За  ними,  несколько в  стороне, в  пространствах  между  лавками
прибрежного рынка рассредоточились жители Фалер.
     - Я желал бы стать чайкой, - вздохнул Мусей.
     - Еще налетаешься, - пообещала пророчица.
     - А что, - весело оживился Мусей, - снаряжу  судно, набью его товарами,
отпла-ваюсь и вернусь самым богатым афинянином...  Верно?  -  обратился он к
хозяину  "Амурру",  который   направился  к  сходням,  скорее  всего,  желая
поторопить своих новых спутников.
     - Паук целый год ткет, а одеться не во что, - уклончиво, но и хитровато
улыбнувшись, ответил финикиянин.
     -  О боги, - удивился Мусей, - какие занятные у вас  присказки... Скажи
еще что-нибудь.
     - Сказать?
     - Скажи.
     - Не обидишься?
     - Поблагодарю даже.
     - Пришел верблюд рогов просить, ему и уши отрезали.
     -  Поразительно, - продолжал  удивляться Мусей, - совсем не  похоже  на
пословицы  наших  хитрецов... Куда  вы плывете, друзья  мои, - вдруг грустно
произнес он, обращаясь к Поликарпу и Лаодике. И  снова - к  хозяину судна. -
Значит, не советуешь снаряжать корабль?
     - Почему? Голова работает - пробуй.
     - Это тоже ваша финикийская присказка?
     -  Нет,  -  рассыпался мелким смехом  хозяин судна, - это  я сейчас сам
придумал.
     - Финикийские головы работают, - усмехнувшись, откликнулась Герофила, -
Я ж говорила - даже деньги под проценты ссужать целые общины научились.
     -  Община, община, - покачал  головой финикиянин,  -  община,  конечно,
хорошо,  но  лучше  бы  самому... Без общины...  Ах! - он  коротко и  как-то
неожиданно доверительно махнул рукой.
     Однако   этот   жест  означал  и  иное.  Афинский  трубач,  державшийся
неподалеку, тут же протрубил сигнал молчания, какой всегда звучит на здешних
берегах, когда корабль готов к отплытию.
     Стало совсем тихо. Потом коротко - как  прошелестело - прошгала  группа
афинян  во главе  со жрецом-глашатаем. Она приблизилась к отплывающим. Опять
стало совсем тихо. И тут раздался голос глашатая, речитативом по строчкам он
произносил  прощальную  молитву.  Вся  пристань  негромким, но  густым  эхом
повторяла каждое ее слово.
     - Поликарпик, Поликарпик, - сокрушенно  проговорил  Тезей, - братик  ты
мой любимый...

Четвертая глава

     Всю ночь, а, может быть, только под утро, разве разберешь, Тезею снился
cон,  из  которого обязательно надо  было выбраться  и вернуться в Афины или
хотя бы в Трезен. Проснуться в Афинах  или в  Трезене. Но  как ни пытался он
проснуться,  оказывался  в   совершенно  незнакомых  местах   с   неведомыми
постройками, с  перепутанным нагромождением их, в полутьме. Одет был Тезей в
какую-то  рвань,  ноги  босые,  тряпки не  его.  Мысленно  он  пытался  даже
переодеть себя. Это удавалось. Однако тут же на нем опять болтались какие-то
лохмотья, едва прикрывающие  наготу.  То ли Афины,  то  ли Трезен находились
где-то совсем  близко. Тезей  пытался двигаться куда-то,  сворачивал и опять
попадал  неведомо куда.  Мимо проносились какие-то  люди, но  никто не хотел
указать ему дорогу. А, главное, боги исчезли из  этого мира. И поэтому какой
шаг ни сделай, он становился бессмысленным.
     Тезей пробовал  еще  и еще раз  сосредоточиться, собрать  себя, напрячь
мускулы и одним прыжком вылететь из этой ловушки. Он прыгнул и упал. Упал на
пол  рядом  со  своим  ложем.  Словно  промахнулся,  возвращаясь  из  ночных
странствий,  и, не попав  обратно  в постель, грохнулся прямо рядом с ней. И
проснулся.
     - Я этого, Тезей, не видел, - отчетливо раздался над царем голос Герма.
     Над  проснувшимся  Тезеем стоял  Герм,  оказавший ему гостеприимство  в
первый день  появления  его в  Афинах. Он  сделал  попытку  помочь подняться
теперешнему царю Аттики, однако молодой владыка успел вскочить на ноги.
     -  Лучшие  люди  города ждут тебя в твоем  мегароне, засоня,  - объявил
Герм.
     В мегароне Тезея действительно ждали афиняне из лучших. Точнее сказать,
афиняне из самых высокопоставленных домов. Представляли они, правда,  не всю
совокупность городской  знати,  а только ее молодую поросль. С  точки зрения
принятия решений, не самую влиятельную, но жаждущую определиться в  этом, до
них  устроенном мире.  Двигало  молодежью  прежде всего  желание  поддержать
Тезея, оставшегося вдруг в одиночестве. И Герм был не  вполне точен, обозвав
его засоней, поскольку  появились  на Акрополе  молодые и  знатные  горожане
совсем ранним утром, чтобы пробудившийся царь сразу оказался  в их обществе.
И  слуги  с  домочадцами,  не мешкая,  впустили их во дворец,  может быть, и
нарушая  заведенный  порядок:  без  спросу  впускали,  но  ведь  и  ситуация
непростая - вот скоро  проснется царь, а  рядом - никого. Так что  не только
запустили гостей домашние Тезея,  но и  напитки, и яства быстренько вытащили
из кладовых.
     Было,  конечно,  и еще одно обстоятельство,  приведшее молодых людей  в
мегарон Акрополя:  обсудить кое-что, если уж собрались. Знатных  сверстников
Тезея влекла к себе идея народовластия, провозглашенная молодым  царем.  Они
желали приобщиться к новому движению, более того - окрасить его в свои тона.
Именно  поэтому ждал пробуждения Тезея не Мусей, более  других  в  последнее
время сблизившийся с царем, а Герм, представитель знатного рода эвмолпидов.
     -  Спасибо,  что пришли,  -  сказал Тезей гостям,  когда  они  с Гермом
спустились в мегарон.
     И все понимали, что имеет в виду молодой царь.
     - Мы и  оружие свое оставили у входа, - заявил в ответ Каллий,  потомок
знаменитого рода кериков, известный,  правда, больше как любитель  всяческих
искусств и художеств, а не военного дела.
     - Вот как, - ответил Тезей, нисколько не удивленный.
     - Что такое народовластие  в одном  городе? Пусть  и главном.  Если вся
остальная Аттика  будет жить  по-накатанному,  -  поспешил все-таки уточнить
соображения гостей Пелегон из давнего афинского рода аргадов.
     - Мы должны заразить Аттику убеждением, - счел нужным сказать Тезей.
     - С оружием как-то внушительней, - усмехнулся Каллий.
     В  мегароне  дворца  находились еще братья  Эвней, Тоант и Солоент,  и,
конечно, - Мусей.
     - Возникает  вопрос, -  взял на себя инициативу Герм, - чего  мы хотим?
Что главное: равные права для всех или все-таки - каждому должное...
     - Поясни свою мысль, - попросил Тезей, насторожившись.
     - Для чего нам свобода? Чтобы каждый грек смог быть самим собой...
     -  Верно,  -  оживился  защитник искусств и художеств Каллий.  -  Мы  -
афиняне  - начнем это дело. Но мы  по  духу своему еще и  всеэллины. Вот ты,
например, трезенец, - обратился он прямо  к Тезею, - но и  сын Посейдона. За
нашими предками тоже стоят всегреческие боги.
     - Конечно, -  едко заметил Мусей, - разве лодка Харона перевозит  в Аид
только из Афин?
     -  Клянусь Аполлоном, Мусей,  -  нахмурился  Герм, - ты мог  бы сказать
что-нибудь повеселей.
     Занятно, но  бродяга  и сочинитель песен  Мусей единственный  здесь мог
почитать  себя  истинно  афинским аристократом.  Большинство  знатных  родов
полиса считали своих предков выходцами  совсем из иных городов и земель. Тот
же Эвмолп, предок Герма, прибыл в Аттику вообще из варварской Фракии.
     -  Мы любим свежесть  одежд, горячие бани и мягкое ложе, - почти пропел
Каллий. - И еще - арфу, флейту, пение, танцы...
     - А народ, -  зачастил Полегон,  -  любит получать деньги за пение,  за
танцы, за  бег, за плавание на кораблях, но  не хочет обществ, музыкальных и
гимнастических.
     - Так подтолкнем  жизнь  свободой для  каждого вперед, -  развивал свою
мысль  Герм,  - и будет  народ больше получать и  за  пение,  и за танцы, и,
главное, за плавания.
     - Сейчас что народ, что аристократ, что гражданин, что негражданин, все
повязаны, - поддержал его Пелегон, - мелкорабы и великорабы - нет разницы.
     -  Свободный человек, глядя на нас,  и к  искусствам  повернется,  и  к
знаниям, - увлекся Герм.
     - Возлюбим искусства! - возликовал Каллий.
     - Дорогу знаниям! - поддержал его Пелегон.
     - А вы что молчите? - повернулся к трем братьям Герм.
     - А мы, как Тезей, - ответил за всех старший Эвней.
     Однако Тезей тоже увлекся:
     - Дорогие мои, я хочу в Аттике ввести культ Афродиты Небесной. Праздник
небесной любви, вы понимаете?
     Шум в мегароне, как рукой, сняло.
     - Небе-е-сной, - с сомнением протянул Герм.
     - Пора бы и на землю, - усмехнулся Мусей.
     Собрание как-то разом словно завяло.
     -  Небесная чистота! - возвел руки  к потолку Каллий. -  Наш палконосец
локтем нос вытирает,  что и продавец соленой рыбы. Утром с похмелья нажу тся
чесноку, грязный плащ  перевернет наизнанку, чтобы почище выглядел,  и - под
солнечные лучи.
     -  А  куда он  спрячет пятна  от  дешевого  кислого вина,  - вставил  и
Пелегон.
     - Да-а, - протянул Герм, - нужно что-то попроще.
     - Вроде  хлебных сосок, какими причмокивает афинянин во младенчестве, -
попытался развеселить окружающих Каллий.
     - Хватит,  - остановил  его Герм, -  дело и вправду серьезное... Любовь
возносить  надо,  - он повернулся к Тезею, - но  реальную  и доступную всем.
Необходим культ Афродиты Народной, а не Небесной.
     - Вот и поговорили, - вздохнул молодой царь.
     -  Не  зря  же  к  мистериям  допускаются только  посвященные,  - начал
убеждать  молодого  царя  Герм.  -  Запутается  грек,  а  запутанное  знание
прокиснет, как вино, которое неправильно берегут. Афинянин, и тот не поймет,
чего  от него хотят, а те, кто в предместье... А более  дальняя Аттика... Ее
вообще не ухватишь слишком новой идеей.
     - Сто двадцать стадий в округе, - уточнил Солоент.
     Солоент знал, что  говорил.  Впрочем,  как  и  его  братья.  Они  знали
привычную настороженность  Аттики.  В частности, при  возникновении малейшей
внешней опасности сельские жители из поселков в пределах ста двадцати стадий
вокруг города немедленно перемещались в Афины, чтобы укрыться за крепостными
стенами полиса. Остальная Аттика быстро удалялась от врагов в Элевсин, Филу,
Афидны, Рамнунт или Суний. Кому где ближе.
     - Что?.. - обернулся к Солоенту Герм,  но тут же понял его и благодарно
кивнул  юноше  и снова обратился  к  Тезею  -  Ты  представь  наших  типично
аттических сидельцев. Сидят в своих дворцах, царских, как твой. Знают только
копье да колесницу. Залы у них - словно в доспехах. Этакие  звонкие покои на
четырех колоннах  с потолками  в серебре  и  золоте. Или  - медные стены  от
медного же порога  (у тебя-то вот красивого камня лестница!). Путешествующие
певцы за это  их прославляют.  Зачем  им Афродита  Небесная?  А  земледельцы
вокруг них...
     - Всякую зиму спят по полсуток, - вставил Каллий.
     -  Вот,  - согласился Герм, - спросонья они только за своими царьками и
следуют...   Какие  знания?   Местные  суеверия  -  да.  Восточные  ткани  -
пожалуйста,  а  от  самих приезжих их  воротит. Зачем им другие языки, новые
знания,  искусства, даже ремесла? Вроде, как  наши палконосцы. Вылупились из
местных бесплодных камней и живут, как получается, - заключил Герм.
     - Что же ты предлагаешь? - спросил Тезей.
     - Начнем с Гестии, то есть сначала. Будем исходить из того, что есть, -
продолжил  Герм. - Есть люди благородных и знатных родов. Все  они во многом
сами по себе разделились по богам и предкам. Всех нас, однако,  называют  со
времен царя Пандиона эвпатридами. Так вот, принимаем это название. Эвпатриды
-  цвет полиса, цвет  Аттики.  Но не потому, что  происходим  от благородных
предков,  что,  конечно,  важно,  а  потому,  что,  будучи  знающими,  можем
совершать религиозные  обряды, умеем толковать  законы человеческие и богов,
умеем  пытливо  думать,  способны  к  высоким  чувствам   и  мыслям.  Вот  -
преимущество эвпатрида, не только благородные предки.  Меряясь знатностью, и
перессориться нетрудно.  Нас объединит все названное, а также  желание стать
умнее, добрее, научиться и лучшей любви - к женщине  и к  людям. В остальном
мы равны.
     - Дельно, - одобрил Каллий.
     Герм продолжал:
     - Сказанное может понравиться и царькам в  каких-нибудь Афиднах,  Аграх
или  Бравроне.  Они, конечно, поймут  многое  на свой лад,  однако тут нет и
причин нас не поддержать.
     - К тому же в гости к ним мы будем ходить отрядами, - добавил Каллий.
     - Как решат царьки, так поступят и земледельцы их округи, - с деловитой
озабоченностью произнес Пелегон.
     - Правильно,  - поддержал Пелегона Герм. - Земледельцы - еще один целый
народ в народе Аттики.
     -  На пустой желудок в рассуждениях о  прекрасном чего-то не хватает, -
мечтательно вставил от себя Каллий.
     - Здесь, как и в нашем случае, помогут общие занятия, - уточнял Герм. -
Взаимодействие при общении с силами и духами природы.
     -  Подчас  соседи  лучше  друг  друга  понимают,  чем  родственники,  -
поддержал Герма и Солоент.
     -  По  имени  богини  Геи  назовем  их геоморами, -  опять поблагодарив
взглядом Солоента, объявил Герм.
     - Хорошо, - согласился Тезей, - с первыми ясно, со вторыми  понятно,  а
как быть с остальными?
     - Остаются все остальные, - улыбнулся Герм
     - Прометеи, - усмехнувшись, заключил Каллий.
     Так с оттенком презрения афиняне называли горшечников и печников.
     - Как незаметно для себя люди способны принизить  великое имя Прометея,
- вздохнул Мусей.
     -  Не  прометеями,  а  демиургами,  сотворителями назовем остальных,  -
поправил Каллия Герм.
     - А метеки? - спросил Тезей.
     - Метеков нет. Какие метеки?  Не вижу,  -  дурашливо оглядывался вокруг
Каллий, словно ища кого-то.
     -  Я бы вообще запретил метекам в Афинах ходить с  палками, - проворчал
Пелегон.
     - Но я - тоже, получается, метек в Афинах, - заметил Тезей.
     - Нет, ты сын бога и царь наш, - возразил Герм.
     -  Говорите  о народовластии, - рассмеялся Тезей, - а  как до дела,  то
царь.
     - Ты наш вождь, - заявил Герм, оставаясь серьезным.
     - Вождь так вождь, - согласился Тезей. - Значит, эвпатриды эвпатридами,
геоморы геоморами, демиурги демиургами, но на народном собрании все равны, и
закон для всех закон.
     - Да, - подтвердил Герм.
     И все остальные тоже согласно закивали головами. Все, кроме Мусея.
     - А Афродита Небесная? - напомнил о своем Тезей.
     -  Ветра тебе, царь, как моряку, если будет  благоприятствование, тогда
пользуйся, - развел руки Герм, - однако...
     -  Не  потонули бы только  рулевые в  разыгравшемся  море,  -  протяжно
вздохнул Мусей и добавил. - Стихия - поглотит.
     - Твое предсказание? - спросил Герм.
     - Это  и так понятно, - отвечал  Мусей.  - Мои предсказания исполняются
ведь неведомо когда, и они - надолго. - И помрачнел.
     - Хорошо устроился, - улыбнулся Герм.
     - Ты и вправду что-то мрачен, друг, - затревожился молодой царь.
     - Нет,  Тезей, ты  же знаешь, я  с  тобой,  и - с  вами, -  поднимаясь,
повернулся Мусей ко всем собравшимся.
     -  Вот и  прекрасно, -  рассудил  Тезей,  приобнимая его.  -  А  теперь
угостимся.
     -  Подожди,  царь, - задержал Тезея  Герм, -  мы  решили устроить  наше
пиршество внизу в городе.  Пусть  все  видят,  за что мы поднимаем  чаши. Мы
громко  это  будем  делать. Афродита так Афродита.  Спустимся  к Афродите  в
садах.
     - Там, внизу,  тебя танцовщица  Пракситея  ждет не дождется,  - добавил
Пелегон.
     - Она же женщина с характером, - усомнился Тезей.
     - Что ты,  царь, она как узнала, что ты один остался ...Говорит: "Я для
Тезея, как камбала, готова дать себя разрезать на половинки".
     Здесь, в Афинах, на бесплодных и каменистых почвах, звуки гасятся очень
трудно.  Вообще, считай,  не гасятся,  перепрыгивая с булыжника на булыжник.
Может показаться даже, что и в  глашатаях - официальных разносчиках новостей
и объявлений, нет обязательной необходимости. Самые расторопные из них часто
и  запаздывают  со своими объявлениями. Прибегут куда-нибудь, а  там уже все
известно. И подробностями обросло, пусть и невероятными. Так и нынче с очень
государственными новостями глашатаи опоздали.
     Перед  входом во дворец  афинского царя среди домочадцев и гостей Тезея
уже  собрались и многие другие знатные афиняне из  среднего поколения  и еще
старше. На  спуске же от Пропилей к образовавшемуся таким образом шествию то
и дело присоединялись горожане  попроще. На площади, превращая шествие уже в
толпу, влилась  еще  добрая сотня  афинян и афинянок. Вышла  даже  небольшая
заминка, поскольку люди принялись предлагать свою помощь в переноске поклажи
с продуктами и с вином. Слуги и домочадцы Тезея, разумеется, откликнулись на
эти  предложения,  однако, не без осторожности.  Знакомцам  передавали  свои
грузы полностью. Не очень знакомым доверяли лишь одну ручку корзины,  вторую
предусмотрительно не отпуская.
     Толпа, повернув от площади направо, двинулась к храму Афродиты в садах.
И никто не удивился, что у входа на священный  участок  ее поджидала другая,
здесь же  вертелись  и дети. Перед Тезеем и его свитой народ расступался.  У
ограды храма царь увидел дальнего своего  родственника Менестея. Хорошо  еще
без  Клеона,  подумал  царь.   Люди  Менестея  расставляли   близ  ограды  и
подвешивали  на прутьях ограды бурдюки  с  вином. На земле стояли корзины  с
глиняными чашами и кувшины с водой.
     Внутренний двор храма был еще пуст, не сравнишь с тем,