жрица.
     - Мне нужна моя слава, - подчеркнул слово "моя" Тезей. - Однако  сейчас
не в ней дело... Я хочу ошибаться,  -  опять искал  он нужные слова, - чтобы
хотя бы приблизиться к истине... Или  к себе. А тут  отряды  в мирное время,
списки... Как-то невесело... Заскучаю.
     - А со мной тебе не скучно?
     Тезей обернулся  на уже  знакомый голос и рядом  с собой, на месте, где
недавно сидел Геракл, увидел Антиопу.

     Вся наша неустроенность отсюда.
     А пропасть по краям обожжена.
     Войдет ли в мир великая жена,
     Когда с ней рядом этакий зануда.

     Вглядись в себя - наброски да этюды.
     Не внявший тьме достоин ли утра?
     Ценители, а не творцы добра.
     Кисть отложи, несбывшийся покуда.

     В рай станем звать - то непременно грубо.
     Кипит нутро - лишь истинное любо?
     Благая весть на наш манер проста.

     И тянешь на себя конец набата.
     И в этом опьяненьи видишь брата.
     Величье омывает суета.

     И все-таки нечто  совершенно непривычное  происходило вокруг  греческих
героев.  Казалось  бы,  что  уж  такого:  встречаются  мужчина   и  женщина.
Сближаются  даже. Однако  здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель
сильного пола ощущал,  что  попадает  в  какую-то  западню, словно  мышка  в
клетку.  И  ничего  трогательного. Нет, трогать, трогать  и  трогать женщину
можно.  Это сколько угодно. Но  ты  должен, обязан  ее трогать.  Такая  твоя
работа. Вот и трудись. Ты  здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не
общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И
выдают тебя  какой-либо  женщине чаще по списку, в который она занесена. Как
дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие  сюда, ни в каких
списках не состоят. Достаточно женских  списков. Раз на  этой земле перепись
осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь  на заметку. Ты уже не сам по
себе.  Таково  могущество   списков.   И  устанавливается  тревожащий  тебя,
задевающий тебя порядок.
     Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот
близость  достигла своего  предела и тут же  куда-то  исчезла. Расслабленный
мужчина,  отдавший  своей  подруге  часть  собственной  энергии  и  желавший
понежиться в  остатках  только  что  окутавшего  и  дурманящего  его  тепла,
сталкивался словно со стеной. И  это во время  любовного-то  похождения. И в
стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего
ее желания.  Но вот огонь  погашен, и - как ничего и не было. Конечно, пламя
снова могло пробудиться,  но  мужчина  в  конечном  счете  опять  ударялся о
стенку. Или о несколько стенок подряд.
     Получалось, и  не  мужчина  он  совсем, а  какая-то заурядная  афинская
гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, - весьма обидное.
     - Девочки! - то и дело доносилось с улицы,  где праздник продолжался  и
куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной.
     И  никто  из  этой  списочной  праздничной  женской  толпы  не  кричал:
"Мальчики!". Или хотя бы - "Девочки и мальчики!".
     Не выстроенных по спискам  мужчин как бы  и не существовало. Только что
были, и вдруг нету их совсем.
     И  ни  капельки  благодарности,  ни  крошки  признательности  обычному,
нормальному представителю иного -  сильного - пола. Даже и несколько больше,
чем  нормальному.  Какой  слабак  на  подобное мореходство решится. Впрочем,
пусть - ни  благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но
обескураживала очевидная жесткость этих  мягких по своей  физической природе
созданий. Точнее, черствость. Исключение,  - если рядом с ними такой крепыш,
такая громадина,  как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут  от восхищения
им.  И  до,  и после. Да и  кто не  плывет от чудес  в здешнем  мире.  Но  -
неизменная черствость  ко всем  остальным.  Вообще к мужчинам.  Откуда  она?
Откуда?
     Конечно,  это чувство  обиды  мешало гостям из Греции  сосредоточиться.
Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего  подобное и они,
успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же
Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки... В той же Греции есть места
и  местечки, откуда  мужчины  всякий год  отъезжают  на заработки. В  Афины,
скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие  священные  праздники
они возвращаются к своим женам, чтобы привезти  чего-нибудь из заработанного
и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года
женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на
себе, а главное, - без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не
черствость -  суровость какая-то,  жесткость. Она  в них со временем  как-то
сгущается, словно природной их составляющей становясь.
     И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать.
     Мужчинам подумать бы следует.
     Ну, да  это  ладно. Все равно подобные  проблемы, может быть, еще  и по
мужской  нерасторопности, по  ограниченности  мужской  рассудительности,  по
сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие.
     Впрочем,  с  ходом  дней  и ночей для  греков  наметилась  и  некоторая
отдушина.   Те  из  местных   хозяек,   в  основном   из  здешнего  высшего,
относительно,  конечно,   общества,  с  которыми  можно  было  касаться  тем
посторонних, а  то и  потусторонних, все-таки  иначе строили свое общение  с
греческими  гостями.  Иначе,  чем эти  темные биотянки и дикие  амазонки,  с
которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с
царицами и их  окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что,
чего   руками-то   не   потрогаешь.  Только   воображением  или  измышлением
каким-нибудь. И близость даже  особенная возникает.  Казалось  бы, на пустом
месте.
     У  Тезея  же  с  Антиопой  вообще  довольно  быстро  возникла  обоюдная
открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут  же
эти  мужчина  и женщина бесхитростно и  безоглядно насладились друг  другом,
словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность.
     - Ты знаешь, - признался он  Антиопе, - еще маленьким мальчиком я хотел
жениться на амазонке.
     - Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться.
     - Да... Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя.
     - От чего?
     - От судьбы, которая ждет  всех вас. Вам не удержаться в этом мире,  вы
обречены... Я уже  говорил об  этом. Я спасу тебя,  я увезу  тебя  в другой,
большой мир.
     - Путешествуют только наши души, - задумчиво ответила Антиопа.
     - Как это? - не понял Тезей.
     - Уходишь  же  ты  в сновидения ,-  объяснила  Антиопа, - это твоя душа
покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему
странствуют.
     - А если она не вернется?
     - Душа?
     - Конечно.
     -  Она  всегда возвращается.  Только  нельзя,  когда  спишь,  закрывать
голову, а то  душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей
можешь не понравиться.
     - Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь.
     - А если я не захочу бросить здесь все?
     - Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа.
     - Как бы не так, - усмехнулась Антиона.
     - Так, - настаивал Тезей.
     - Завтра утром пойдем к старухе Орифии, - сказала Антиопа.
     - Зачем?
     - Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня.
     На следующее утро Антиопа  и Тезей действительно направились в Каменный
дом   Великой  матери.  На  широкой  лестнице  храма   дежурил  целый  отряд
вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими  щитами,  словно  стенками,
они перекрывали  дорогу в  Каменный  дом  богини.  Вряд  ли  в иные дни,  до
прибытия   греков,  здесь  предпринимались  такие  предосторожности.   Перед
Антиопой  амазонки молча  расступились,  пропустив ее вместе с  Тезеем,  что
тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно  необычным:  мужчины в святилище
не допускались.
     Пройдя  через  двери,  тут же  за ними  затворенные,  Антиопа  и  Тезей
оказались   в   полутьме   высокого   четырехугольного   пространства.   Что
располагалось вдоль стен, не рассмотреть.  Но прямо перед ними, обозначенной
двумя светильниками, стоял грубый деревянный идол с бронзовой маской Великой
матери.  Маска  сразу же притягивала внимание. И не только потому, что здесь
была единственной. Маска приковывала взгляд  к себе, пугала, пожалуй,  даже:
беспредельной  строгостью. Только потом  Тезей обратил внимание, что она, на
ощущение грека, заметно деформирована - сильно вытянутое лицо, горло, словно
кол  какой-то,  острый  подбородок,  длинный  и  тонкий нос  с  прижатыми  к
переносице круглыми глазами  и  резкими бровями, словно сдвинутыми к центру.
Потом  уже  замечаешь  уши, посаженные  на разных уровнях. Одно - на  уровне
глаза, другое - ниже. Все как-то наперекосяк.
     - Божий лик Великой матери, - объяснила Антиопа. - Здесь она улыбается.
     Тезей  пригляделся, и  какое-то  подобие  улыбки, казалось,  проступило
сквозь беспредельную строгость лика богини.
     - Какой же она еще бывает? - спросил Тезей.
     - Нахмуренной, - охотно ответила Антиопа.
     - О боги, - поразился Тезей. - Что же это тогда такое?
     - Тогда она  еще  страшней...  Тогда мы спешим  отсюда  на поля,  чтобы
вытоптать часть посевов и тем умилостивить богиню.
     - Зачем? А если урожай будет бедный?
     - Затем, что нахмуренная богиня и посылает нас в поход за добычей.
     - Поверить не могу, - продолжал удивляться Тезей.
     - Очнись,  мой  мужчина, - потянула его  за руку  Антиопа, -  пойдем  к
Орифии.
     Комнаты  верховной жрицы  располагались в  пристройке  к  задней  части
храма. К  ним вел узкий вход - за фигурой идола Великой матери. Миновав его,
пришедший после сумрака храма попадал в помещения, можно сказать, празднично
освещенные  солнечным  светом..  Чуть   поодаль  пристройку  отгораживал  от
остального мира высокий каменный забор.
     Орифия нисколько не удивилась гостям. Словно ждала их.
     - Оказывается,  Тезей  приплыл  сюда, чтобы  спасти  меня,  -  объявила
Антиопа.
     И не понятно было - при этих словах - рассмеется она или рассердится.
     - То есть? - спокойно спросила Орифия.
     - Он хочет увезти меня отсюда в свой мир, - ответила Антиопа.
     И тут она рассмеялась.
     - А ты что скажешь? - обратилась Орифия к Тезею.
     - Я полюбил ее.
     - Влюбился, как в первый раз? - уточнила старая жрица.
     - Как в последний, - твердо сказал Тезей. - Больше у меня ничего такого
и не будет... Да, я хочу спасти ее, - продолжал он, - и, не сердись на меня,
хочу вырвать из этой дикости.
     - Каждому свое, - рассудила Орифия. - И потом, что лучше? Какая хорошая
вода в сосуде ни была б, из родника она приятней...
     - Мой мир - не подарок, далеко не подарок, - принялся объяснять  Тезей,
который отчего-то испытывал доверие к старой жрице. - Но здесь вы  обречены.
Вам тем более не  удержаться, что  мой мир,  который окружает вас, далеко не
подарок. Он вас не пощадит. А если вы совсем  отделитесь от всего остального
мира, вы можете превратиться в зверей. А это тоже погибель.
     - И что ты ответишь на это? - повернулась Орифия к Антиопе.
     - Я - женщина-воин, - гордо заявила амазонка.
     - Так-то оно так, -  улыбнулась старая  жрица. - Но, собираясь в поход,
вы, женщины-воины, кладете теперь в  мешочек не только точильный брусок  для
меча, но и бронзовые щипчики для бровей.
     - И еще у меня есть бронзовое  зеркало с милой овечьей головой на конце
ручки, - усмехнулась Антиопа. - Ты сама мне его подарила.
     - Зачем  же ты пришла ко мне все-таки, женщина-воин? - спросила наконец
Орифия.
     - Но ты же мне как мать,  - обескураженно ответила Антиопа. - Если что,
ты ведь меня никогда не выдашь.
     -  Смотри,  сколько к нам мужчин из-за  морей пожаловало, -  продолжала
рассуждать старая жрица. -  А теперь, - ты не сердись, Тезей, -... почему бы
тебе, дочка, не выбрать еще кого-нибудь для этих игр?
     - Э-э, - встрепенулась Антиопа, - он мне нравится.
     - Дети вы, дети, - вздохнула Орифия, помолчав. - Ты хочешь ее спасти, а
я -  защитить...  Что  реальней?.. Оставь  нас, Тезей,  мне с ней поговорить
надо.
     Однако  Тезей  еще  повернуться  не  успел,  как  в  комнате  появилась
вооруженная амазонка.
     - Прости, великая жрица, -  обратилась она к Орифии,  - но там какой-то
сумасшедший пытается прорваться к Тезею.
     - Вот видишь, Тезей, тебе надо идти, - сказала Орифия.
     В  сопровождении вооруженной амазонки  Тезей  миновал  хмурое помещение
четырехугольного храма, вышел опять на свет, ряды  охранниц расступились,  и
он увидел Перифоя, нетерпеливо вышагивающего внизу.
     Перифой бросился к своему другу.
     - Я тебя все утро ищу!
     - А что случилось?
     - Как что? Мне же интересно знать, что у тебя.
     - Я хочу спасти Антиопу, - задумчиво ответил Тезей.
     - Что значит спасти?
     - Их вообще следует спасти от  этого пояса, который  не дает им  любить
мужчин.
     - Ну  и голова! -  как  обычно,  восхитился  Перифой сообразительностью
своего  друга.  - Правильно! Твои идеи -  моя работа.  Мы с  ребятами станем
объяснять  про зло  от  этого пояса на  каждом  углу. Теперь  есть,  что  им
говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! - повторял Перифой.
     В это утро стало известно  и о  том, что Солоент  вызвался вернуться на
корабль,  когда оставшихся на воде  греков  решено было сменить, чтобы и они
поучаствовали в празднестве.
     ...И  все-таки  странно,  совершенно  неожиданно,  но  усилия  Перифоя,
казалось,  несусветно  бесплодные  здесь,  начали  давать  плоды,  что очень
вдохновило мужчин, приплывших  сюда из Греции.  Не только  спутники и друзья
самого  Перифоя,  но  и  мужчины  из  иных  эллинских мест,  отправившиеся к
амазонкам  по  призыву Геракла,  научились  успешно  разобъяснять  не  очень
сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола - это особое
чудо,  что  лишая  себя  любви  с  помощью  охранительного  пояса,  пусть  и
созданного  некими  могущественными  силами,  женщина  поступает  неразумно.
Кто-то, мол,  нехорошо  подшутил над беспечными  и  доверчивыми  амазонками.
Лишать себя такого чувства - это ж надо! О боги, какие бедные девочки!..
     Бедные  девочки, эти дикие кобылицы,  слушая подобные речи,  в основном
принимались  грубо  ржать  и фыркать, прямо  в глаза тебе. Никакой  приятной
женской хитрости за  общим столом. Однако, и среди диких кобылиц встречались
натуры  изначально  и  безоглядно  добрые от  природы.  Редко,  конечно,  но
попадались. И  тут обнаружились. И слушали возбужденные речи  мужчин не  без
сочувствия. И  даже подруг своих перебивали: мол, дайте людям договорить. Но
наибольшее понимание слова и рассуждения мужчин о любви находили у амазонок,
способных вести разговоры на темы посторонние и даже  отвлеченные.  Конечно,
обольщаться не  следовало.  Тем  не менее,  через какое-то  время в  столице
воинственных  наездниц  начало происходить небывалое. Некоторые из  амазонок
стали сажать здешних  мужчин на лошадей. А эти редкие тут мужчины находились
в  основном  при воинственных наездницах, склонных  к беседам на посторонние
темы. Так вот, некоторые  из таких амазонок  и  сажали  мужчин  на  коней. И
взявшись  за   уздечку,  водили  коней   по  кругу.  А  кое-кто  позволил  и
самостоятельно мужчинам покататься.
     Ничего подобного никто никогда здесь не видел. Возникли даже споры: нет
ли  тут нарушения священных запретов. Однако, споры вскоре утихли. Мужчина и
священный  запрет.  Никак не соединяется. Если тебе мужчина не  нравится или
надоел - возьми и убей его. При чем тут священные запреты. Смешно даже.
     Эхом все происходящее отозвалось и в Каменном доме цариц. Сюда днем,  а
не  на  вечернюю  трапезу,  были   приглашены  для  разъяснений  влиятельные
мореходы: Геракл, Тезей, Пелий, Перифой и другие. Геракл пришел с Адметой, а
Тезей с Мусеем и Пилием.
     - Они приплыли  к нам,  чтобы украсть наш  священный пояс, -  сразу  же
разгорячилась Меланиппа, опередив Ипполиту, которая сама хотела  начать этот
разговор.
     -  Помолчи!  -  оборвала  ее Ипполита.  -  А  вы все-таки  ответьте,  -
обратилась она к мужчинам, - это правда?
     - Что такое правда? Правда изменчива, словно сама жизнь, - дипломатично
ответил  Тезей. - Теперь,  когда  мы  здесь, нам стало  ясно,  что  вас надо
выручать, освобождать от этого наваждения, от этого пояса.
     - Спасать! - ядовито вставила свое Меланиппа.
     - Он вам мешает, - поддержала Тезея Адмета.
     - А вам станет помогать, - насмешливо повернулась к ней Ипполита.
     -  Наши женщины  совершенно иные,  совсем не  похожи  на  вас,  здешних
женщин,  - подключилась  к растолковыванию  греческого  взгляда на  ситуацию
Адмета. - Им, действительно, нужна защита. И между  прочим, это ваши сестры.
Только мирные.
     - Вот именно мирные, - громко фыркнула Меланиппа.
     - Ответь мне,  сестра, а как  наш пояс сможет их защитить?  -  серьезно
спросила Адмету Ипполита.
     - Он их освободит, они смогут  осознать,  что добровольно  предпочитают
мирный  мир  и  по собственной воле преданы ему. Вас же он сковывает в вашей
более чем мужской воинственности. Думаю, что это особое какое-то наваждение.
Недаром у нас считают, что это пояс бога войны. То есть мужское изделие.
     - Это у вас так считают, - спокойно возразила ей Орифия.
     - Да,  у нас, - продолжала свое Адмета. - Вы думаете, что  я чего-то не
понимаю. Или мужчины  на  меня сильно действуют. В основном ведь они большие
хвастуны.  И за что ни  возьмутся  - все превращают в игру. Чаще кровавую. Я
дочь одного  из греческих  царей.  Не из последних.  И никак не могу выбрать
кого-нибудь из них в мужья. В  них редко  встречается внутреннее единство. И
ветры влекут их по жизни в разные стороны. Если бы не существовало кухонь, к
которым каждый  из них привязан пищей, так и носились  бы по свету... Тем не
менее, мир сотворен  из двух начал:  мужского  и женского. И  ожесточаться в
одном из них - неразумно, неправильно.
     Все, что говорила Адмета, практически перекрывало  мужчинам возможность
принять участие  в развернувшейся беседе. Даже Мусею с Пилием, которых Тезей
привел   с   собой   для  поддержки.  Поэтому   после  недолгого   молчания,
воцарившегося в зале, подала голос старуха Орифия.
     - Нам не нужна правда, изменчивая, словно жизнь.  Мы хотим  просто жить
по своей  правде. А как изменится жизнь  и  когда...  Да и разве так, как мы
считаем. Разве она никогда не менялась. И что от перемены все имеют?..
     -  Эй,  Геракл, а ты  что молчишь? - окликнула Ипполита своего могучего
гостя.
     - А чего разговоры разговаривать, - отмахнулся он.
     - Так начинай действовать, - не отпускала его старшая царица амазонок.
     - Это пожалуйста, - оживился Геракл.
     - Сразись со мной за священный пояс.
     - Э-э, - разочарованно насупилась гора мускулов, - с тобой не буду.
     - Боишься?
     - Боюсь, - расхохоталась громадина.
     И все вокруг рассмеялись.
     - Нет, я серьезно. Сразись со мной. Если победишь - пояс твой.
     - Ипполита,  - кинулась  к ней Адмета,  во время этой  части  беседы не
произнесшая ни слова.
     -  Меня защитит  великая  наша мать,  -  громким голосом остановила  ее
старшая царица.
     - Ну, ты сама этого хотела, - все еще насупленный произнес Геракл.
     - Дать тебе коня? - спросила его Ипполита.
     - Это уж совсем лишнее, - отмахнулся Геракл.
     Вскоре  все  они оказались  на  площади  перед  Каменным  домом  цариц.
Ипполита на коне, с копьем наперевес. Геракл - на своих  двоих и без оружия.
Отскакав  несколько  от  Геракла,  Ипполита развернулась и, выставив  копье,
понеслась в его сторону.  И, конечно, он сын  великого бога.  Иначе откуда в
такой  громадине  столько ловкости. За  ег