что творилось за
его  оградой.  Однако  и здесь царило оживление, слышались  деловые  голоса,
топотня,  стуки. Правда, звуки  тут гасились и почвой, и зеленью. Внутренний
двор храма выглядел  настоящим садом.  Он не  был устлан гладкими  каменными
плитами,  как  другие священные  участки. И не грубая аттическая почва  была
здесь  под  ногами. Сплошь  здесь  уложена мягкая плодородная  земля. Мирты,
платаны,  кипарисы  и  лавры  образуют широкий  коридор  с  зеленым  сводом,
раздвинутым   сверху   голубым   озером   небес.   Ухоженный   виноград.   И
любовник-плющ, тощий, наглый и нахальный, взбирается по стволам и теряется в
зелени древних крон. Под деревьями, в тени на траве, расставлены ложа.
     Сейчас  в  саду храмовые служки  сочными ноздреватыми губками  обмывали
гладкие низкие столы, составляя их в один длинный. Сразу ставилась и посуда.
     То и дело раздавалось:
     - Венки.
     - Тазы.
     - Подушки-коврики.
     - Девки где? Где девки с булками и сладостями?
     Из нутра храма выносили ободранные туши коз и баранов.  Во дворе резали
поросят и тут же их опаливали. На колодах рубили мясо.
     Сад накуривали  благовониями  кедра, вытеснявшими  запах жженой  свиной
кожи.
     Тезей  решил,  что  нужно из его кладовых еще принести вина и продуктов
для  народа. С несколькими домочадцами он направился  к  воротам  священного
места,  что-то говоря на ходу.  За оградой  работники царя выловили из толпы
своих знакомцев - кто кого - и вместе с ними направились в Акрополь.
     Афиняне  и  афинянки,  только  что   нестройно,  возбужденно  гудевшие,
примолкли, уставившись на царя. Тезей тоже помолчал и спросил громко:
     - Жители Аттики, что для вас Афродита Небесная?
     Толпа совсем притихла.
     - У вас что, монеты под языками? - рассудил молодой царь, имея  в  виду
обыкновение, когда  афинянин, если не берет  с  собой котомки,  а выходит на
улицу с монетой, то кладет ее  себе под язык. - Как же вы будете пить  вино,
за которым я послал?
     Средних лет мужчина, ближе других  стоящий к Тезею, действительно вынул
изо рта монету и охотно объяснил:
     - Тут язык и ни к чему, вино само в глотку прольется.
     Тезей хотел было еще пошутить, но его, да и всех остальных, отвлекли. К
ограде сквозь  расступившуюся толпу приближалась  во главе  с Одеоном группа
музыкантов,  певцов и  танцоров из  храма Диониса.  Среди  них  увидел Тезей
улыбающуюся ему Пракситею. Он бросился к ней и подхватил ее на руки.
     - Это  ты хотела дать  себя, как камбала,  разрезать  на две половинки?
Давай попробуем.
     И усадил ее за готовый стол рядом с собой.
     Рассаживались  и остальные.  Храмовые служки несли к  столам от кострищ
сладкие,  обожженные  огнем потроха.  Женщины,  начиная по традиции  справа,
разносили чаши с вином.
     - Кто будет глашатаем? - донеслось в суматохе последних приготовлений.
     Но  глашатай был уже  то  ли  выбран,  то ли назначен. С криком "Зовите
богиню!" он подбежал к столу, повторяя еще и еще - "Зовите богиню!".
     -  Приди, прекрасноокая,  - первым призвал Мусей Афродиту, отплеснув из
своей чаши вина на землю.
     - Приди, восходящая из моря, - подхватил Каллий.
     -  Ты нужна  нам,  богиня счастливого  плавания,  -  на  книдский манер
выкликнул Герм, - стань помощницей нашей.
     Пиршество началось. Тезей успел еще сказать Мусею:
     - Я им про Афродиту Небесную, а они - молчок.
     - Толстокожие люди, - отрезал Каллий, тоже услышавший молодого царя.
     - Аттические осы, - усмехнулся Мусей, - они еще разжужжатся.
     Отплескивая понемногу вина на  землю, пирующие принесли клятву верности
друг другу и новому общему делу. А опустошив чаши,  все, кто был за  столом,
соединили по традиции руки.
     - Гостить по Аттике отрядами пойдем! - провозгласил Каллий.
     В разгар пира молодой царь, прикрепив к волосам миртовую ветвь, с чашей
вина вышел за ограду к афинянам и афинянкам, где тоже во всю шло гулянье. За
ним устремилась Пракситея, а за ней - музыканты с инструментами.
     - Воздадим Афродите Небесной! - воззвал Тезей.
     И теперь толпа загремела охотно.
     - Воздадим!.. Небесная!.. Воздадим!
     Пракситея  сделала знак.  Музыканты  заиграли, и она поплыла  в  танце.
Гульбище приумолкло при первых  звуках музыки, люди  с удивлением взирали на
Пракситею: мало  кто из  них умел воспринимать танец  без пения, хотя бы без
выкриков. Но  движения  танцующей  были  столь  выразительны,  что ей  стали
подпевать.
     - Танцуем вместе, - приказала Пракситея.
     Мужчины и женщины двинулись, поворачиваясь, притоптывая, разгорячаясь.
     - Быстрее,еще быстрее, - двойной танец, - требовала танцовщица.
     Ритм  набирал  силу -  еще  и  еще. Некоторые, раззадорясь, выплевывали
монеты,  мешавшие  им  теперь  под  языком, метя в кусты и  все-таки  пробуя
запомнить,  куда  плевали.   Ребятня  тут  же  расползлась  отыскивать   эти
сокровища. Кто-то из взрослых тоже, притворяясь сильно опьяневшим, опускался
на четвереньки, чтобы углядеть  свою, да  и чужую  монету. Но  большинство с
неистовостью плясало.
     - Афродита Небесная! - опять прокричал Тезей.
     - Небесная! - неслось над головами танцующих.
     ...Ночь  застала Тезея  и Пракситею  в  самом  здешнем  храме. Ключница
провела их  к широкой  задней  двери,  которая оставалась открытой. В углу у
стены   за  спиной  статуи  богини  кто-то  установил  просторное  и  хорошо
застланное ложе. Четыре светильника несколько поодаль обступали его. Еще два
светильника  закреплены  были  за  спиной  статуи  богини.  Выше  фигура  ее
растворялась во  тьме. Плотная  тьма заполняла остальное пространство  храма
вплоть  до главного входа. Непроглядная  ночь привалилась и к заднему створу
двери, через которую они вошли сюда, отгораживая их от всего мира.
     Однако ни  Тезей,  ни  Пракситея, войдя в храм, ничего, что вокруг,  не
замечали. Молодой царь сразу же свою новую подругу понес к освещенному ложу.
Только это ложе видели они сейчас. И свет факелов погас для них.
     Когда Тезей откинулся на ложе,  Пракситея,  словно продолжая танцевать,
скользнула к проему дверей  и застыла. Тьма  снаружи отступила: полная луна,
окруженная крупными звездами, будто рассматривала сверху землю.
     -  Вы,  мужчины,  в любви молитесь  солнцу,  а  мы,  женщины,  луне,  -
проговорила Пракситея. - Солнце ослепляет своим сиянием, - продолжала она, -
а луна слушает нас. С ней можно разговаривать...  Солнце  так  занято  своим
сиянием  - рассмеялась вдруг  танцовщица, -  что его  даже  на коварство  не
хватает - жжет и все. А луна... Ох какой бывает коварной колдуньей.
     - Ты говоришь, как жрица.
     - Я и есть жрица.
     - Да,  -  согласно кивнул Тезей, вспомнив про  храм  Диониса,  где  они
познакомились.
     - Нет, - поняла его Пракситея, - я вообще жрица.
     - Здесь ты жрица любви...
     - Я везде жрица, жрица и все, - не согласилась танцовщица. - Я все чаще
себя жрицею ощущаю.
     - Что твой муж? - спросил Тезей.
     - Они ушли в плавание искать рыбу, - просто ответила Пракситея.
     - Угу, - отреагировал Тезей. - А что ты как жрица ощущаешь?
     - Мне ничего не надо знать, я часть существующих сил. Они движут мной.
     - Как?
     - Через танец.
     -  Ты все равно, что  мой  Поликарпик, - с грустью,  которую не развеял
даже праздник, произнес Тезей.
     -  Люди только в большой компании привыкли танцевать под музыку, и чтоб
одновременно  петь.  И  при  этом  нужен  еще  заводила.  По  другому  -  не
получается. И так во всем. А я и без флейты могу танцевать. Могу  одна... Им
вместе потоптаться - это да, интересно. А самому с собой  вроде как и делать
нечего. А ведь  каждый мог бы  хоть в  чем-то  активным  быть...  Выходит, -
заключила  свой  монолог  Пракситея,  -  именно народная Афродита  им нужна.
Народная, а не Небесная.
     - Да? И я, наверное, такой же, как они, - огорчился Тезей.
     - Кто они?
     - Наши палконосцы.
     - Но ты же все время что-то затеваешь...
     -  Хочу чего-то,  как будто меня мучает какая-то сила, - а сам я ничего
не умею, - виновато произнес молодой царь.
     - Ты еще собственных сил не знаешь, - предположила Пракситея.
     - О боги, - взмолился Тезей, - не дайте мне узнать их.
     - Твои силы проснулись,  а  ты сам еще нет, - улыбнулась  Пракситея.  -
Еще, увы, долго так будет.
     - Ты говоришь, как пророчица, - обронил Тезей.
     Пракситея решила отвлечь Тезея  от  этого разговора. В одну  руку взяла
светильник, а другой потянула за собой молодого царя.
     - Пойдем, поглядим, как она на мир смотрит. Афродита. И на нас.
     Они обошли четырехугольный постамент статуи богини и остановились перед
ее ликом. Пракситея подняла светильник вверх. Афродита сверху глядела на них
с усмешкою. Богиня любви вообще  глядела на людей с  легкой усмешкою и днем.
Теперь же этим двоим усмешка богини показалась совсем откровенной.
     ...И  все-таки  нечто  творилось  в Афинах.  Рядом с морем спокойно  не
проживешь.  На  каком-то из кораблей, кроме  привычного прочего, привезли  с
этого проклятого, извращенного и много возомнившего о себе Востока неведомые
прежде  в Афинах пряности и острые приправы к  еде. Истинные  жители  Аттики
чуждались всего  такого. Однако, объявились вдруг  и понимающие. Из тех, кто
побогаче,  познатнее и из  тех,  кто  поднаторел на  всяческих  астрономиях,
геометриях,   физиках  и   музыкальных   искусствах.   Поначалу   над   ними
посмеивались. Чудаки и есть чудаки. Потом, скажем, на вопрос "Есть ли у тебя
к камбале перец"  стали женщины раздражаться. А потом приправление добротной
привычной пищи заморскими снадобьями многими стало восприниматься как обида.
Общественная, между прочим. Разумники из окружения Клеона в связи с модой на
острые  приправы  и  пряности  пустили в  оборот  хлесткие слова:  блудливая
щекотливость.
     Однако  и  в другом  стали  появляться неожиданности. Имелся  в  Афинах
человек по имени Харин, сын Менадора и Фестиды, веселый и общительный. Никто
лучше него не мог изготовить колбасы.  И если у вас домашний праздник какой,
вы  могли придти к нему за рецептом. Его любовно так колбасником и прозвали.
И  вот   этот  Харин,  сын  Менадора  и   Фестиды,  отстранил  от  себя  все
разнообразное  семейное  хозяйство  и  стал каждый  день  заниматься  только
колбасой. Изготавливать  ее и продавать. Остальное, говорит, я  и на  деньги
куплю. И за рецептом к нему уже было не сунуться.
     Очень удивило это афинян.
     Вслед  за  Харином некий  Мелант,  сын Антигена,  объявил  себя  только
кирпичником.  И  очень  этому  радовался.  Мол,  все  остальное  тоже  стану
покупать... А сам буду месить глину,  нарезать  и  обжигать кирпичи, и  все.
Поначалу  у  него  во  дворе скопилось много  кирпича, а  потом  мало-помалу
афиняне вошли  во  вкус: из тележек,  отправленных за кирпичем, даже очередь
образовывалась иногда. И  ведь никаким  особым искусником он не был. Афиняне
недоумевали.  Однако кирпичи покупали, поскольку вдруг и строительный зуд их
стал одолевать.
     А вот  Евген, объявил себя венцеплетом: стал плести венки для застолий.
Но  венки -  не колбаса и не кирпичи. Никто, разумеется, их не покупал, если
только для смеху. Бедняга ошибся. А люди над ним потешались.
     Смеялись афиняне.  Но  появились причины и для настороженности,  и даже
для опаски.
     В разных домах люди стали устраивать торговые лавки.  Сначала приезжие.
Но ведь и свои тоже! И приобрести у них можно было всякую всячину. И ни один
агороном,  смотритель рынка, к ним не подступись. За  домашними  стенами все
скрыто. Вроде бы ничего особенного. Раньше по вечерам, когда  рынки закрыты,
кое-кто дома  тоже приторговывал, тем же вином.Не даром же  отдавать. А  тут
круглый день торговать стали. Не хочешь далеко идти за чем-нибудь нужным для
дома - пожалуйста,  плати и  бери. А можно и в долг - потом отдашь. Бери, то
есть, без денег. Вроде бы очень удобно и хорошо. Однако  прибежит человек за
кувшином вина. В долг. А ему говорят: бери еще что-нибудь, той же колбасы от
Харина. Человек начинает возражать, не хочу, мол, мне и вина-то нужно  всего
ничего  - вот  маленький  этот  кувшинчик. Мол,  тому, кто  придет  за пятью
кувшинами, тому и колбасу навязывайте. Не  хочешь  с колбасой, отвечают,  не
бери. А человек-то только вина немного хочет. Вот в чем штука-то.
     Больше того, то там,  то тут  проявились  люди,  к которым, пожалуйста,
приходи  человек, бери  деньги  в  долг под  проценты.  Прежде  тоже изредка
ссужали деньгами богатый богатого. Корабль, например снарядить.  А теперь...
Простому  человеку  ой  как дорого обходится такой соблазн -  известно ведь,
берешь чужое на время, а отдаешь - и больше, и свое, и навсегда.
     А еще - даже бойкий язык афинянина не знает, как назвать то, что учудил
Пилий. Из  аристократов. Ну, не  из самых эвмолпидов, которые на элевсинских
мистериях выступают иерофантами,  но из  кериков,  там же удостоенных  чести
факелоносцев.  Тот  Пилий,  у  которого  слава   разрушителя,   растратчика,
распутника,  любителя  удовольствий.   На  удовольствия   он  все  отцовское
достояние размотал. Правда, он же и сочинитель, и знаток песенок всяких, что
так  часто  поются  на  праздниках.  Размотал отцовское  достояние  Пилий  и
принялся  давать  уроки, словно  восточный  мудрец  какой-нибудь, или мудрец
заезжий из других  дальних краев. Запрашивает Пилий дорого -  знатная фигура
все-таки. И учит только тех, кто уже что-то знает. У меня, говорит, школа, а
не шерстобитня. Да, у него - не  шерстобитня. А вот внаем брать он додумался
маслодавильни. Их  в городе  и в округе с десяток наберется. Взял одну, взял
другую. Люди  потешались: чем маслодавильня лучше  шерстобитни.  Потешались,
потешались, пока Пилий  все  маслодавильни себе не забрал. Тут и опомнились.
Придет осень -  сколько же денег  добыть можно будет. А, главное, теперь он,
гуляка,  посмеивается.  Я,  говорит,  хотел  показать,  как   легко   деньги
зарабатываются. И еще стихи сочинил:

     Что ты, глупец, в огорчении машешь руками?
     Хочешь успеха достичь - шевели головой.

     Об этом  керике  Пилии  Тезею, выходцу  из Трезен, в  общем-то еще лишь
осваивающемуся в Афинах, рассказала Пракситея и сказала: прими его.
     -  Ты хотел меня видеть? -  спросил  царь Пилия, когда  тот появился  в
мегароне.
     - А ты разве не хотел бы видеть всякого своего афинянина? - вопросом на
вопрос ответил Пилий.
     - Пожалуй, - согласился Тезей, - с чем же ты все-таки пришел?
     - Хочу быть полезным тебе.
     - Это хорошо, - одобрил молодой царь.
     - И чтобы ты был мне полезен, - добавил Пилий.
     - Вот как, чего ж тебе надо?
     - Денег.
     - Так просто, - рассмеялся Тезей.
     -  Если  бы мне нужны  были знания, я, как твой  брат,  отправился бы в
Финикию или в Египет... Впрочем, я там уже был.
     - Поликарпик, - сразу же утратил веселость молодой царь.
     - Прости, я не хотел тебя огорчить.
     - Но ты ведь не так давно взял внаем все маслодавильни, - сказал Тезей.
     - На последние.
     - Что так?
     - Интересно было.
     - А зачем тебе деньги теперь?
     - Отправлюсь в Дельфы, пока урожай оливок поспевает.
     - Зачем?
     - Интересно... И тебе будет интересно.
     - Почему?
     - Я отправлюсь  в Дельфы за твоим оракулом. Ты  же вон какие  новшества
затеваешь.
     -  Оракул?  Пожалуй, -  согласился Тезей...  -  Но  мне  и  здесь нужен
по-настоящему дельный человек.
     - Если искать с пристрастием, разве такого найдешь?
     Пилий все больше нравился Тезею.
     - Скажи, что ты сделаешь с деньгами, которые дадут тебе маслодавильни?
     - Истрачу... Скряги с деньгами ссорятся, а я даю им свободу.
     - Истратишь на услады и тряпки?
     Фигуру Пилия изящно облегал плащ из тонкого и очень дорогого сидонского
полотна.
     -  Если бы  роскошь  была  дурна, роскошествовали  ли бы  боги на своих
пирах? - опять вопросом на вопрос ответил Пилий.
     - В тупик тебя не поставишь, - одобрил Тезей. - Не думаю, - добавил он,
поразмыслив, - что ты пришел ко мне только за деньгами.
     -  Разумеется, - согласился Пилий,  - стоило  ли приходить  из-за такой
мелочи.
     - Что же ты хочешь еще?
     - Денег.
     - Зачем тебе эта мелочь?
     - Пока я обучаю только тех, кто может мне  платить, - объяснил Пилий. -
Но  я хотел  бы  создать  школу  и  не для самых богатых молодых  афинян. По
привычке их призывают овладевать боевыми искусствами. А я хочу приохотить их
и к другим знаниям.
     - Им преподают и иные знания, - заметил Тезей.
     - Не смеши меня, царь...  Камушек - единичка, двойка - два камушка... Я
хочу объяснить им, в том числе, почему цифры священны... И многое другое. Ты
ведь знаешь,  что отличает людей образованных,  основательно воспитанных, от
иных?
     - Что?
     - Подаваемые ими надежды...  На худой  конец, объезженные кони полезнее
необъезженных.
     - На это денег не жалко, -  согласился молодой царь.  -  Ты  философ, -
помолчав, сказал он.
     - Да.
     - Тебе-то что дала философия? - уже совсем дружески спросил Тезей.
     - Способность говорить, с кем угодно.
     - Поэтому поедешь со мной, - заключил молодой  царь, - на переговоры по
аттическим землям... В Браврон сначала. Оракул подождет.
     Выехали рано  утром, двумя отрядами.  Во  главе Тезей и Герм. Двигались
пока,  как  один  отряд. Разделиться им предстояло в Колоне. Тезея путь -  в
сторону  Браврона, а Герм пойдет к Марафону. На  сто  стадий  разойдутся  их
дороги.
     Ехали кто  в  колесницах, кто верхом, перекликались друг с другом,  как
утренние  птицы. От Колона Герм  со своим отрядом направился  к марафонскому
четырехградью без промедления. Тезей  задержался. Его привлекла  достроенная
уже башня Тимона, где  уединился этот отшельник. Молодой царь, может быть, и
проехал бы мимо. Да очень уж заинтересовал его раскатистый смех, раздавшийся
в высоте.
     - Эй, Тимон, - крикнул Тезей.
     Башня  была трехэтажной, но  проемы окон имелись только на самом верху.
Смех прекратился, и в одном таком окне возникла тимонова голова.
     - Ты смеешься надо мной? - спросил Тезей.
     - Нет.
     - Ты -один? Почему же ты смеешься, когда рядом с тобой никого нет?
     - Как раз поэтому.
     -  Если все,  по-твоему,  обречено  и жизнь  не станет лучше, то, может
быть, ничего и не предпринимать? - спросил молодой царь.
     - Я этого не говорил.
     - Ну, тогда смейся, а мы поедем.
     - Далеко? - все-таки поинтересовался Тимон.
     - В Браврон.
     Отряд Тезея свернул  направо. Спутники его притихли, как призадумались.
Через некоторое  время - владения Артемиды  - медвежьей богини,  ее  главное
святилище  в  Аттике,  расположенное  в Бравроне.  А  чуть далее -  в  Гапах
Арафенидских - опять храм этой богини. "И медведицей  в Бравроне одевалась в
пурпур я",  выводят знатные молоденькие и легкомысленные афинянки.  Именно в
Бравроне  ежегодно устраиваются  праздники в честь  Артемиды, этой бегуньи в
хитоне до колен, о которой забыть песнопевец не смеет. Кто знает, вправду ли
строго блюдет свою невинность эта бессмертная охотница, однако девственность
дедовских  обычаев и устоев среди приверженцев ее соблюдается весьма строго.
Для них  любое  нововведение  -  все  равно  что  клятвопреступление. А  для
нарушителей  клятв Артемида  -  быстрый  враг.  Без  какой  бы  то  ни  было
снисходительности.
     Так что призадуматься  Тезею и его  спутникам  было о чем. К тому  же в
Бравроне или, может, даже  ближе, в Стириях, их  ждала непростая встреча  со
стариком Орнеем,  которого  земной отец  Тезея  Эгей  выжил из Афин. Выгнал,
одним словом. На худой конец, с сыном Орнея Петиоем можно будет потолковать,
- думал Тезей.
     Чтобы  скрасить  дальнейший  путь, тем  сократить его и чтобы  развеять
других  спутников,  Пилий  попробовал  втянуть Мусея в  придуманное им самим
состязание. Мусей не Тезей: с