из колоний приносит не только пользу, но и вред.
   Первый царь всея Руси Иван Святой имел сильнейшее слово. Он лично шел
впереди войска на штурм Полоцкой крепости,  и  стены  рушились  под  его
взглядом. Ливонский орден был разгромлен за одно лето,  а  на  следующее
лето Польша и Швеция прислали гонцов просить мира. Интересно, что в этом
мире опричнины не было, Иван Святой  не  нуждался  в  репрессиях,  чтобы
установить непререкаемую власть. И никто не называл его Грозным.
   После смерти Ивана имела  место  большая  смута,  но  она  так  и  не
переросла в анархию, хотя династия Рюриковичей все-таки пресеклась.
   Тем временем в Европе божий человек по имени Ян Гус,  получив  слово,
нарушил клятву священника, но почему-то кара Божья его не  настигла,  и,
что  еще  более   странно,   слово   Гуса   не   утратило   силу   после
клятвопреступления. Гус считал, что слово дано  Богом  не  избранным,  а
каждому, и он давал слово любому, способному  его  уразуметь.  В  Европе
начал разгораться огонь мировой войны.
   Чехия вышла из состава Священной Римской империи.  Одноглазый  маршал
Ян Жижка выходил перед войском, воздевал руки  в  молитвенном  жесте,  и
воздух перед ним формировал ползучий огненный щит,  сметающий  вражеское
воинство, как исполинская коса. Войско гуситов приближалось  к  Мюнхену,
и, казалось, не было силы, способной им противостоять.
   Но такая сила нашлась. Спешно организованный орден Иисуса объединил в
себе фанатичных монахов,  готовых  на  все  ради  того,  чтобы  истинная
католическая вера восторжествовала в мире. Каждый иезуит имел  слово,  а
во главе ордена стояли  мощнейшие  маги  цивилизованной  Европы  Игнатий
Лойола и Леонардо да Винчи.  Последний  вошел  в  историю  как  человек,
впервые сумевший вложить часть  своей  силы  в  неодушевленный  предмет:
боевые амулеты, сотворенные Леонардо, наводили  ужас  на  современников.
Самым страшным из них оказалась  загадочная  "Мона  Лиза",  про  которую
достоверно известно лишь то, что с ее помощью были убиты
   Ян Жижка и Томас Мюнцер. Говорят, что безнаказанно смотреть на  "Мону
Лизу" мог только тот,  кто  заранее  удостоился  особого  благословения,
являющегося  противоядием  к  злым  чарам,  наполняющим  амулет,  а  все
остальные, узрев "Мону Лизу",  уходили  неизвестно  куда  и  никогда  не
возвращались. Ян Жижка, например, покинул бренный мир, выйдя  из  своего
походного шатра с лопухом в руке. Часовые видели, как он скрылся в лесу,
больше он не появлялся нигде. Воины прочесывали  лес  всю  ночь,  но  не
нашли никаких следов полководца.
   Монахи-иезуиты наводили ужас на Европу более ста лет -  их  методы  в
моем мире назвали бы террористическими. Тем не  менее  пожар  войны  был
потушен, уцелевшие протестанты нашли приют при дворе  шведского  короля,
но они больше не горели желанием оделить святым словом  каждого  нищего.
Некто  Мартин  Лютер  стал  первосвященником  всей  Скандинавии,  гордые
викинги перестали  платить  папскую  десятину,  и  это  было  все,  чего
Реформация сумела добиться.
   Божье слово пошло России на пользу.  Ни  Стенька  Разин,  ни  Емелька
Пугачев не вошли в историю. Реформы патриарха Никона вызвали раскол,  но
спецназ митрополита быстро  расправился  со  староверами.  Боевые  роты,
организованные Иваном Святым при каждом монастыре, стали грозной  силой,
которой  мог  противостоять  только  спецназ  Папы  Римского  да  шахиды
пророка.
   К  концу  восемнадцатого  века  в  состав  России  вошли  Белоруссия,
Украина, Молдавия, Восточная Пруссия, Финляндия и большая часть  Польши.
В 1795 году совместный поход французского маршала Наполеона Бонапарта  и
русского архивоеводы Александра Суворова положил конец владычеству ереси
на севере Европы. Шведское королевство вошло в состав Российской империи
на  правах  вассала,  Норвегия  и  Дания  попали  под  протекторат  Папы
Римского, позже там возникли независимые королевства. Последним  оплотом
протестантизма в Европе оставалась Исландия, но она была слишком далеко,
чтобы кто-то серьезно относился к царящей там ереси.
   Едва протестантизм был  разгромлен,  на  поле  брани  сошлись  другие
антагонисты. В 1803 году началась Вторая мировая война, которая  длилась
всего два года, но успела унести три миллиона  жизней,  а  по  некоторым
данным - четыре. Только в Йенской бойне с  обеих  сторон  полегло  около
миллиона солдат  и  офицеров.  На  плоту  посреди  Немана  был  заключен
почетный мир, война закончилась вничью, выяснилось, что все было зря.
   Промышленная революция не состоялась. Не было ни диктатуры  Кромвеля,
ни Великой французской революции, ни волны восстаний 1848 года.  Как  ни
странно,  Маркс  и  Энгельс  отметились  и  в  этом  мире:  опубликовали
"Манифест  царства  божьего",  после   чего   исчезли   при   загадочных
обстоятельствах, заставляющих предположить, что без  иезуитов  здесь  не
обошлось.
   В середине девятнадцатого века католики и  мусульмане,  объединившись
на короткое время, атаковали православный мир, но  не  добились  никаких
успехов. Русский патриархат перешел  в  контрнаступление,  был  объявлен
крестовый поход против нечестивых, и  к  1900  году  Российская  империя
контролировала  Румынию,  Болгарию,   Закавказье,   Иран,   Монголию   и
Маньчжурию. Западный  мир  был  слишком  занят  распространением  своего
влияния на Азию и Африку, мусульмане никак не могли объединиться  вокруг
общего лидера, новые центры цивилизации в Североамериканских Соединенных
Штатах и Японии еще не успели сформироваться, и Россия стала  сильнейшей
мировой державой.
   Двадцатый век принес  проблемы.  На  Дальнем  Востоке  сформировалась
японская  держава,  которая  откусила  от  Российской  империи   недавно
завоеванную  Маньчжурию.  А  потом   объединенное   европейское   войско
двинулось на восток, и началась Третья мировая война.
   Этого уже не было в книгах, это уже новейшая история,  и  Аркадий  не
мог сказать ничего дельного по поводу последних событий. В этом мире нет
ни газет, ни каких-либо других средств массовой информации - они  просто
не нужны, когда грамоте обучены только два человека из ста. По косвенным
данным, на западных рубежах империи идет вялая позиционная война, а  кто
побеждает и кто проигрывает, - простому человеку не понять.
 
Глава вторая 
ДОРОГА К ХРАМУ 
 
1 
 
   С  погодой  творится  что-то  ненормальное,   за   ночь   температура
повысилась градусов до  пяти  выше  нуля  и  продолжает  расти.  Аркадий
говорит,  что  такое  бывает  после  массированного  применения  боевого
волшебства.
   Снег тает, и лес  на  глазах  превращается  в  непролазную  хлябь.  К
полудню болото станет  абсолютно  непроходимым,  а  это  значит,  что  у
разбойников Аркадия появился крохотный шанс оторваться от погони. Как  я
и предполагал, к тайной базе Аркадия ведет и другой путь, но  этот  путь
неизвестен даже в Михайловке. Только  те  разбойники,  что  отваживаются
принести смертную клятву, знают, как можно быстро  выбраться  в  большой
мир из маленького лесного княжества.
   Иван принес целых две смертных клятвы: одну - что никому не расскажет
о коротком пути, а вторую - что будет, не щадя живота своего, заботиться
о порученной ему ватаге. Потом он получил одну ручную гранату (на всякий
случай), и мы все отправились в путь.
   Примерно через час наши дороги разошлись. Аркадий  благословил  своих
разбойников, я благословил Ивана и его стрельцов.  Караван  углубился  в
чащобу, а мы с Аркадием отправились по тайным тропинкам вокруг болота.
   Я сильно удивился, когда Иван попросил  благословения,  на  мой  язык
напрашивалась нецензурщина, но Аркадий толкнул меня в бок и шепнул,  что
здесь так принято. Я произнес глупые и бессмысленные слова. Вдруг  крест
на груди толкнул меня, и я понял, что эти слова  не  столь  уж  глупы  и
бессмысленны.
   Оказывается,  верховая  езда   -   не   такое   трудное   дело,   как
представлялось мне раньше. Я поделился этой мыслью  с  Аркадием,  но  он
сказал, чтобы я не обольщался: уже к вечеру бедра будут болеть, а завтра
моя походка будет такой, как будто меня изнасиловали  самым  извращенным
образом.
   - Когда выберемся на тракт и перейдем на рысь, - добавил  Аркадий,  -
мало тебе не покажется. Не волнуйся, через неделю ты возомнишь, что  уже
настоящий всадник, но лишь через полгода ты действительно станешь им.
   Я поменялся одеждой  с  Устином,  поскольку  габаритами  мы  примерно
одинаковы.  Сейчас  одет  как  крестьянин:  латаная  дубленка,  вытертая
меховая шапка, домотканые холщовые штаны, кирзовые сапоги с  портянками,
овчинные рукавицы заткнуты за широкий кожаный ремень  -  сейчас  слишком
тепло, чтобы надевать их на руки. Я хотел  снять  и  шапку,  но  Аркадий
решительно воспротивился. Он сказал, что здесь это не принято,  что  без
шапки ходят только совсем нищие бродяги и что лучше ходить босиком,  чем
без шапки.
   - А что вы носите летом? - поинтересовался я.
   - Картузы, - лаконично ответил Аркадий.
   В общем, я оставил попытки раздеться  и  мрачно  прел  в  застегнутой
дубленке, которая ни разу не  подвергалась  химчистке  за  время  своего
существования. Расстегивать ее нельзя, потому  что  тогда  станет  виден
бронежилет, который на местном диалекте  называется  "кираса".  Пистолет
подвязан особой петлей к поле дубленки  изнутри,  автомат  приторочен  к
седлу и замаскирован сверху куском рогожи. Плохая маскировка  -  со  ста
метров видно, что под рогожей скрыто оружие, но лучше все  равно  ничего
не придумаешь.
   Неплохо бы нам было одеться как стрельцы или  купеческие  приказчики,
да у Аркадия не нашлось одежды, которая подошла бы  мне  по  размеру.  Я
всегда считал, что мой рост совсем немного выше среднего, но в этом мире
я выгляжу настоящим великаном. Об акселерации здесь и не слыхивали.
   Самое противное в моем нынешнем  положении  то,  что  Устин,  похоже,
мылся  не  чаще  раза  в  месяц.  Вся  его  одежда   провоняла   крепким
крестьянским потом. Кстати, оказывается, лошадиный пот пахнет почти  так
же, как и человеческий, и стоит на мгновение прикрыть глаза, сразу же  в
голову приходит непрошеная мысль: "Где-то здесь прячется бомж".
   За час до полудня мы очутились  в  Михайловке.  На  первый  взгляд  в
деревне все было нормально, но чем ближе мы подъезжали  к  деревне,  тем
мрачнее становился Аркадий. К Михайловке вела торная дорога,  с  которой
мы загодя съехали, стараясь как можно  ближе  подобраться  к  домам,  не
покидая прикрытия леса. Возле деревни Аркадий  вытащил  из-под  дубленки
золотой крест и закрутился на месте, как будто он  вместе  с  конем  был
радаром, а крест - антенной.
   - Не понимаю, - пробормотал Аркадий, - то ли там нет ни  одной  живой
души, то ли в домах укрылись монахи, прикрытые святой занавесью.
   - Святая занавесь - это заклинание  такое?  -  догадался  я.  Аркадий
рассеянно кивнул.
   - Сколько у нас патронов? - спросил он. Как будто сам не знает.
   - Сто двадцать к автомату и пятьдесят восемь к пистолету,  -  ответил
я.
   Аркадий наклонился и вытащил автомат из-под рогожи.
   - Стой! - крикнул я. - Лучше стреляй из пистолета.
   - Но к нему меньше патронов, - возразил Аркадий.
   - Патроны к автомату расходуются быстрее. Давай,  доставай  пистолет.
Отсоединяешь кобуру-приклад, снимаешь пистолет  с  предохранителя  -  он
слева, под твоим большим пальцем, - взводишь курок, поднимаешь  вверх  и
стреляешь.
   - Лучше ты, - сказал Аркадий, - а я сосредоточусь на кресте.
   Он попытался передать мне свой пистолет, но я остановил  его  гневным
возгласом:
   - Стой!
   Аркадий непонимающе замер.
   Я выдохнул, вдохнул и медленно произнес:
   -  Никогда  не   передавай   пистолет   другому,   не   поставив   на
предохранитель.  И  не  направляй  его   на   меня!   Вот   так.   Давай
сосредоточивайся на своем кресте.
   Аркадий прошептал краткую  молитву.  Я  выстрелил.  Аркадий  пошептал
губами и облегченно выдохнул:
   - И вправду никого. Никакого чувственного всплеска, даже  скотины  не
ощущается. Не нравится мне все это...
   Минут через десять мы были в деревне, а потом я увидел... Нет,  я  не
кисейная  барышня,  в  Чечне  повидал  всякого,  приходилось  и   самому
устраивать пленным момент  истины  и  прокладывать  автоматной  очередью
дорогу  в  толпе  женщин  и  детей,  пытающихся   спрятать   от   погони
преследуемого боевика. Но такого не было даже там.
   Обитатели  Михайловки  лежали  около  Тимофеевой  палаты,   аккуратно
разложенные в три ряда. Голова каждого была аккуратно отделена от  тела.
Здесь  были  все,  начиная  от  самого  Тимофея  и  заканчивая  грудными
младенцами.
   - Никого не пощадили, - пробормотал Аркадий, снял шапку  и  рассеянно
перекрестился.
   - Но за что? - сипло выдохнул я.
   - На всякий случай. Для воспитания. И еще как месть за своих.
   - Которых я в лесу положил? А зачем детей? Какое они имеют  отношение
ко всему, что случилось?
   -  Ты  пережидал  метель  в  доме  Тимофея.  Они  помогали  тебе.  Ты
преступник. Они виноваты. Или в твоем мире не так?
   - В моем мире закон не имеет обратной силы. Когда они помогали мне, я
еще не был преступником. И вообще... Дети-то чем виноваты?
   - Дети -  ничем,  -  согласился  Аркадий.  -  Убийство  детей  -  акт
милосердия: им все равно не выжить без матерей. Так что это не грех, это
в порядке вещей.
   - А чем виноваты матери?
   - Ничем,  виноваты  их  мужья.  Такой  закон  -  за  убийство  монаха
наказывается вся деревня.
   - Но монаха убил я!
   - Ты убил его на их земле. Не всегда за  преступление  отвечает  тот,
кто его совершил, часто наказывают того, кто оказался в ненужном месте в
ненужное время. Кроме того,  не  думаю,  что  их  наказали  за  убийство
первого монаха. Трупы совсем свежие. Скорее это оттягивались те, которых
ты разогнал вчера.
   - Нам надо было выехать немедленно, еще вчера!
   - Это ничего не изменило бы: деревня была обречена, рано  или  поздно
карательный отряд все равно пришел  бы  к  ним.  Крестьяне  привязаны  к
земле, они не могут просто так взять и уйти.
   - Да, я понимаю, крепостное право. Его ведь у вас так и не отменили?
   - Крепостное право здесь ни при чем! Как ты представляешь себе  толпу
крестьян, которые переезжают с места на место? У них не хватит  лошадей,
чтобы перевезти столько, сколько нужно, дабы не умереть на  новом  месте
от голода. Особенно зимой. К тому же они доберутся только до  ближайшего
поста дорожной стражи.
   - Но как же твои разбойники... то есть твои крестьяне?
   - Они изменили образ жизни, они вне закона, и любой  стражник  вправе
их убить. Более того, любой стражник обязан уничтожать  беглых  холопов.
Местная дорожная стража предпочитает закрывать глаза на моих людей, ведь
если их не  станет,  стражники  лишатся  прибавки  к  жалованью...  Нет,
Сергей, мои люди так же ходят под Богом, как и все.
   - Монахи не есть Бог!
   - А кто есть Бог?
   - Откуда я знаю? Знаешь, когда я последний раз был в церкви?
   - Бог не есть церковь. Ибо сказано...  как  там...  короче,  истинная
вера внутри и не видна постороннему взгляду, а все, что  видно,  -  либо
отблеск, либо лицемерие и фарисейство.
   - Хрен с ним, с фарисейством. - Что делать будем?
   - Дальше поедем.
   - А эти?
   - А что эти? Не хоронить же их! Очнись, Сергей! У  нас  нет  времени,
нам надо торопиться в Москву. Чем быстрее мы выберемся  из  этих  краев,
тем позже на нас начнется облава.
   - Сдается мне, что она уже началась.
   - Это только цветочки. Поехали!
 
2 
 
   День прошел без приключений. В какой-то момент  загадочный  крест  на
моей груди зашевелился, как будто предупреждал о неведомой опасности.  Я
сказал об этом Аркадию. Он  долго  бормотал  заклинания,  тыкая  золотым
крестом  в  разные  стороны,  но  его  метания  не   принесли   никакого
результата. Видать, тревога была ложной.
   Дорога размокла, лошади плелись шагом, непрестанно оскальзываясь. При
всем желании мы  так  и  не  смогли  покрыть  за  день  больше  тридцати
километров, из которых десять выбирались на тракт.
   Путешественников на тракте  было  мало,  и  это  неудивительно,  если
посмотреть на календарь. В  моем  мире,  где  все  магистральные  дороги
залиты асфальтом уже добрую сотню лет, люди давно успели  позабыть,  что
такое осенняя распутица. Здесь она царит. За целый  день  нас  никто  не
обогнал, а навстречу попалось всего две группы всадников - в одной  было
два человека, в другой  -  три.  Ехали  молодые  дворяне  при  саблях  и
пистолетах.  Они   настороженно   покосились   на   двух   смердов   при
подозрительно  хороших   лошадях,   но   никто   из   них   не   рискнул
поинтересоваться, что мы делаем на большой дороге в добром десятке верст
от ближайшего населенного пункта. Может, и хорошо, что наши автоматы так
плохо замаскированы, иначе пришлось бы  потратить  время  и  патроны  на
ненужные стычки. А так, увидев под рогожей странную  выпуклость,  оценив
ее очертания и мысленно  представив  себе  обрез  пищали,  юные  дворяне
старательно отворачивались, мы отъезжали  на  обочину,  вежливо  уступая
дорогу благородным господам, после чего и мы, и они спокойно  продолжали
путешествие. В распутице есть и свои преимущества.
   Аркадий предупреждал, что к вечеру у меня будут сильно болеть  бедра,
вечер настал, а никаких неприятных ощущений пока нет. Наверное, лучше бы
погода была нормальной для этого времени года. Тогда у  меня  болели  бы
ноги, но заночевали бы мы не в Шараповой Яме, а в Подольске или  даже  в
Щербинке.
   Постоялый  двор  Шарапова  Яма  напомнил  мне  "Гарцующего  пони"  из
голливудской  экранизации  "Властелина  Колец".  Такое  же  покосившееся
бревенчатое здание, тот же сумеречный полумрак, те же  неясные  силуэты,
снующие во тьме от конюшни к трактиру и обратно. Я остался с лошадьми, а
Аркадий пошел договариваться о комнате.
   Когда мы подъезжали к  Яму,  я  выразил  сомнение  в  том,  стоит  ли
останавливаться на ночлег в  официальном,  если  можно  так  выразиться,
заведении. Аркадий ответил, что сейчас не май месяц, а ноябрь, и полевая
ночевка в это время года - не самый приятный способ провести время.
   - В моем мире, - сказал я на это, - на  всех  больших  дорогах  через
каждые пятьдесят верст стоят посты дорожной стражи, а в каждой гостинице
имеется  по  крайней  мере  один  стражник,  в  чьи  обязанности  входит
докладывать о подозрительных гостях.
   - Справимся, - отмахнулся Аркадий. - Пара монет кому надо решат любые
проблемы, кроме того, здесь  меня  знают  в  лицо.  Хозяин  этого  двора
сволочь, но не дурак: он понимает, что случится с его  заведением,  если
мне не понравится, как здесь со мной обошлись.
   - А что случится?
   - Сейчас - ничего. Только он еще не знает, что  монахи  согнали  моих
людей с насиженного места. А если бы  их  не  согнали,  они  обязательно
отомстили бы за своего князя. Кроме того,  не  забывай  -  у  меня  есть
слово. Одна молитва, и конюшня вспыхнет, как береста в печи.
   Чтобы не дразнить случайные взгляды, еще на подъезде к Яму автоматы и
гранаты перекочевали в объемистый сверток, притороченный к  крупу  моего
коня. Под дубленкой ждет своего часа пистолет, но я надеюсь, что его час
настанет не сегодня. Судя по тому,  какой  широкой  дугой  обходят  меня
другие посетители постоялого двора, можно надеяться, что никто из них не
отважится выяснять содержание загадочного свертка.
   Хорошо, что, вернувшись из армии, я отрастил бороду. Пока в этом мире
я не встретил ни одного бритого лица -  видимо,  указ  Петра  Первого  о
брадобритии сюда еще не дошел. С другой  стороны,  моя  борода  чересчур
короткая и аккуратная, из-за чего мое  лицо  сразу  бросается  в  глаза.
Наверное, именно поэтому  я  вызываю  такое  беспокойство  -  по  одежде
крестьянин, а по облику...  Интересно,  за  кого  меня  принимают  -  за
разбойника, переодетого стражника или дикого монаха?
   Аркадий вернулся быстро,  выглядел  он  до