жикам, чтобы в дорогу сбирались.
     - Пора, значит, - перекатился к своей одежде Олег и торопливо натянул штаны. Шастать голым перед служанками ему все-таки не нравилось.
     Потом спустился к реке, ополоснулся холодной водой, избавляясь от ощущения ирреальности происходящего.
     - Ква-ква три раза. Мне нужно выспаться. Выспаться хоть одну ночь.
     Он встал на колени, опустил голову в воду, немного ею покрутил, потом хорошенько тряхнул, разбрызгивая воду, и поднялся обратно на берег.
     Боярская свита уже успела собрать палатку. Хмурый ратник запихивал в объемную суму мятые овечьи шкуры, девки крутились вокруг Вереи, что-то поправляя в ее прическе. На этот раз девушка снова облачилась в парчу, опоясалась наборным поясом из янтаря и яшмы со свисающим с него небольшим ножом и мягкой сумкой.
     Олег еще раз тряхнул головой, потом натянул рубашку, подобрал свой ремень.
     - Поезжайте, - распорядилась Верея, взмахнув рукой. - Я вас догоню.
     Молчаливые, как призраки, ее слуги поднялись в седла, прихватили заводных лошадей, неторопливой рысью поскакали в сторону дороги. Середин проводил их взглядом, потом посмотрел на своих лошадей. Они так и стояли неоседланными и ненавыоченными.
     - Слуги совсем обленились, - усмехнулась девушка. - Помоги мне сесть.
     Середин подошел в упор, положил ладони ей на пояс, чуть наклонился вперед. Их губы слегка соприкоснулись - Олег ощутил горячее дыхание. Потом он напрягся и подсадил боярыню в седло. Боком - только так она и могла сидеть в своем драгоценном наряде.
     - Моя усадьба совсем рядом, Олег, - подобрала поводья Верея и легонько хлопнула своего коня по крупу, посылая его вперед. - Она в Колпи, стоит над самым родником. Очень удобно, когда оказываешься в осаде.
     Скакун пошел широким шагом, но девушка легким прикосновением направила его по кругу, кружась около Середина, словно акула перед броском.
     - Ты очень хорош, Олег. Даже больше чем хорош, - с легкой улыбкой сказала она. - И я очень рада буду увидеть тебя на праздниках, на которые меня будут приглашать. Даже больше, чем увидеть. Но только в усадьбе моей тебя заметить не должны. Ты сам обязан понимать, Олег. Я - боярыня, хозяйка полновластная земель многих, дочь бояр именитых, из рода Словеновского. А ты - обычный ведун, бродяга бездомный. Негоже нам вместе быть. Одно дело - на веселье побаловать по-молодому. Другое - в дом мужчину привести. И запомни, коли сын у меня родится, то не твой он будет, а мой и токмо мой, у Сварога и Дидилии вымоленный. И думать о чем-либо забудь! Прощай, Олег. Я благодарна за тебя веселому
     Лелио... Но прощай. Моя усадьба называется Колпь, и даже случайно ты не должен забредать в ее окрестности. Прощай!
     Она снова огрела ладонью своего коня, но на этот раз со всей силы, и стремительным галопом унеслась за излучину реки.
     - Вот, зараза, - не без восхищения сказал ей вслед Олег. - Не женщина, а удав. Выдавила до капли - и даже спасибо не сказала! Нет, не хотел бы я оказаться среди ее дворни...
     Пожалуй, что-то вроде обиды он все-таки испытал. Но ее внезапная выходка самодовольной боярыни чудесным образом развязала ему руки. Он обладал двумя лошадьми, небольшим припасом, деньгами для дороги. Но самое главное - не имел никаких обязательств. В этот раз болтливый язычок оказался диво как на замке.
     - И все равно зараза, - так же беззлобно повторил Олег, разделся, сбежал по берегу и ухнулся в воду. Немного освежившись, он собрал в дорогу лошадей, оделся сам, поднялся верхом и повернул в противоположную от усадьбы Колпь сторону.
     Для человека, привыкшего ежедневно принимать душ с утра и после работы, довольно трудно находиться в пути куда как больше полумесяца. Особенно, когда даже искупаться удается только через три дня на третий, а переодеться и вовсе невозможно. Но теперь он был свободен, как весенняя птица, и мог делать то, что заблагорассудится, не подчиняясь нуждам пути или потребностям всякого рода бояр, воевод и князей.
     Миновав Бахтине на рысях, на ближайшем распутье он повернул направо и часа за два добрался до очередной деревеньки. Причем достаточно большой - дворов десять, не менее. Решив, что от усадьбы вероломной любовницы он уехал уже достаточно далеко, Середин выбрал двор побогаче - с забранными слюдой окнами, резным крыльцом, тремя сараями, с высоким, прикрытым деревянной крышкой, стогом за изгоролью и новеньким овином на огороде, - спешился, постучал, зажав кистень в кулаке, в ворота. Вскоре скрипнула дверь, на крыльцо вышел морщинистый, но еще крепкий с виду старик с тоненькой седой бородой, одетый, как и положено простому мужику, в полотняные рубаху и штаны.
     - Чего надобно, калика перехожий? - с хрипотцой спросил он. - У нас ныне не до песен.
     - Я калика? - изумленно приподнял брови Середин. - Ты чего, отец? Шутишь так хитро?
     Старик перевел взгляд с гостя на коней за его спиной, испуганно вздрогнул:
     - Ой, прости, богатырь. Годы мои не те, и глаза не те стали.
     - Чего там, деда Буня? - следом за ним выглянула женщина лет тридцати, вся распаренная, в кожаном фартуке и с засученными на рубашке рукавами. Заметила Олега, кивнула: - Здрав будь, мил человек.
     - И вам всего доброго, - кивнул Середин. - Что это за селение такое?
     - Клюшниково соседи кличут. Никак, ищешь кого?
     - Да вот хотел бы поесть сытно. Мясца жареного, хлебушка свежего. Капустки там, грибков соленых. В баньку бы сходить хотел, да чтобы тряпье мое кто-нибудь постирал. Поспать бы хотел. От души поспать, дня три.
     - Тебе тут, что, мил человек, - опешила от подобной наглости женщина, - постоялый двор, что ли?
     - А я думал, серебро не только на постоялых дворах любят, - усмехнулся Середин и выложил на перила крыльца приготовленную монету.
     - Мало, - моментально отреагировал старик. - За три дня три деньги с тебя спрошу.
     - Деда! - укоризненно воскликнула женщина.
     - Ты, хозяин, - наклонился вперед Олег, - гостя-то сперва напои, накорми, баньку стопи да спать уложи. А уж потом остатки и спрашивай. И он подвинул монету к старику.
     - Ты ворота-то отвори, Любава, - сказал дед Буня, сграбастывая серебро. - Коней прими у человека. В погреб сбегай да за водой для бани. Горницу освободи.
     Женщина, оправив платок, спустилась с крыльца, чем-то загрохотала. Одна из створок поползла в сторону.
     - Мяса я могу токмо тушеного из погреба принесть, - со вздохом сообщила она, забирая поводья. - Но есть щи, горячие, сегодняшние. В печи еще. А баня...
     - Не все сразу, Любавушка, - остановил ее Олег. - Я сейчас переоденусь, одежду старую отдам, а сам на сеновал пойду. Забыл уже, когда в последний раз высыпался. Как проснусь, так об остальном и поговорим. Сеновал-то есть у вас?
     - Знамо есть, мил человек, - кивнула женщина. - За домом, над хлевом мы его сделали.
     - А зовут меня Олегом, - добавил Середин. - Впрочем, неважно.
     Он отошел за угол, скинул грязную одежду и, развязав суму с последней чистой рубашкой, накинул ее сразу и вместо верха, и вместо низа - благо она была до колен. Снятое отдал Любаве, а потом, найдя хлев, забрался по приставной лестнице под крышу и глубоко зарылся в ароматное сено.

***

     Проснулся ведун от плавного нагревания привязанного к запястью креста. Рука привычно скользнула к рукояти сабли - но тут что-то зашевелилось в носу, Олег чихнул и открыл глаза. Прямо перед ним стоял очень низенький, мохнатый человечек в полотняной курточке, но без штанов, с остроконечными ушами и большими круглыми глазами.
     - Вставай, надоел, - сказал человечек и юркнул в сено, растворившись, как и не было.
     Середин сладко потянулся, передернул плечами, выглянул наружу. Солнце, похоже, только-только перевалило зенит. По двору под лестницей бродили курицы, на натянутой к ближнему сараю веревке болталась его одежда, начиная с джинсов и заканчивая трусами. Хлопнула дверь. Любава, с подоткнутой юбкой, торопливо пересекла двор, взяла бадью с водой, повернула обратно.
     - Хозяйка, - окликнул се Олег, выбираясь на лестницу. - Что-то я смотрю, и пары часов не проспал, а живот подвело - сил нет.
     Женщина уронила бадью на землю и принялась хохотать. Да так заливисто, что ведун и сам невольно улыбнулся.
     - Ой, уморил, мил человек, два часа... Как тебя, Олегом кличут? Ровно день и ночь ты проспал, да еще с избытком.
     - Зато хорошо выспался, - суровым тоном отрезал Середин.
     - И то верно, - утерла слезы хозяйка. - И одежа твоя, почитай, высохла. И баня готова. Токмо затопить осталось... Ой, уморил. Дед как в воду глядел. Погодь, говорил, не затапливай. Пущай поперва проснется. Так и не дождались, спать пошли все.
     - Кормить будут? - остановил ее излияния Олег.
     - А как же, гость дорогой. - Любава, окончательно успокоившись, вновь взялась за бадью. - Каша есть с кабанчиком тушеным, мясная. Репа пареная, вестимо. Щи остались. А насчет мяса жареного муж спросить велел. Можно курочку ощипать, можно баранчика зарезать. Чего лучше?
     - Курицу, - стал решительно спускаться Середин. - А пиво есть?
     - Мед хмельной. Сейчас, огонь в бане разведу и принесу...
     Спустя четыре часа Олег, распаренный после бани, сытый и слегка пьяный, блаженно сидел на лавочке, подставляя свое розовое чистое тело вечернему солнцу. Рядом стояла кадка с жидковатым хмельным медом и плавающим внутри ковшом. Только человек двадцатого века способен понять, какое это наслаждение: протопленная березовыми дровами банька, влажный квасной пар, а потом - полный покой, чистый воздух, легкий ветерок, никаких звуков, кроме пения птиц и целое ведро пиво, которое можно черпать ковшом, как нефть из моря после аварии супертанкера.
     - Эй, мил человек! - услышал он голос Любавы. - Курица твоя поспела. Ты в горницу пойдешь, али туда отнесть?
     Середин, блаженно улыбнувшись, ткнул пальцем в лавку рядом с собой.
     Сегодня он парился в бане один, один пил пиво и один собирался ужинать. Но и в этом, оказывается, тоже имелось свое особое удовольствие.

***

     Новый день начался с пения петухов. На этот раз ведун не только услышал этих голосистых птиц, но и подпрыгнул от неожиданности, мгновенно растеряв сон.
     - Вот ведь где нечистая сила! - пробормотал он, выбираясь с сеновала. - И почему его мой крест не чует?
     Солнце еще только поднималось, а из трубы дома уже вовсю валил дым, на дворе незнакомый мужчина запрягал лошадь, из сарая опять же незнакомая девица выгоняла пухлых, как воздушные шарики, овец. Следом вышли две коровы, пара коз с целым выводком белых с черными отметинами малышей.
     - А, постоялец наш, - кивнул мужчина. - А я уж думал, что и не свидимся с тобой ни разу.
     - У вас, что, василиски в округе завелись? - сонно тряхнул головой Олег.
     - Нет, откуда? - не понял крестьянин.
     - Тогда почему вы всех петухов не расстреливаете при рождении?!
     - Как скажешь, гость дорогой, - рассмеялся мужик. - Скажу Любаве, чтобы сегодня петушка для тебя зажарила. Супружница она моя. А я - Мирослав Рыжий.
     - А почему Рыжий? - Волосы мужика были совершенно русые.
     - Не знаю, - пожал плечами тот. - В детстве, сказывали, сотворил с головою что-то.
     - Значит, это ты здесь за хозяина? - стал спускаться во двор Олег.
     - Да как же... - запнулся крестьянин. - Деда Буня за хозяина. Как я могу при живом отце?
     Из дома вышли двое ребят, лет этак двенадцати и четырнадцати, с деревянными вилами в руках - обычная палка, только расщеплена на конце на пять зубцов, разведенных в стороны. Они чинно поклонились ведуну, покидали вилы в телегу:
     - Поехали, батя?
     - Вот, - словно оправдываясь, указал на сыновей Мирослав, - мыслю я до полудня пару стожков с залужья привезти, пока дождей нет. Аккурат до зажинок обернемся.
     - До чего?
     - Праздник у нас сегодня, гость дорогой. Зажинки. Волхв картамазовский сказывал: Семаргла спрашивал, Триглаву спрашивал, Марцану спрашивал, луговых и полевых спрашивал. Семь хлебов искрошил, семь платков раздарил. Все молвили: сегодня зажинать надобно. Пора.
     Мужики попрыгали в телегу. Девица скинула длинную жердь затвора, отворила ворота. Телега выехала, и следом она погнала скотину.
     Тем временем в деревне начиналась веселая работа - со всех дворов хозяева вытаскивали столы, выставляя их прямо на дороге, накрывали скатертями, выносили деревянные блюда с пирогами, миски с медом, глиняные горшочки с соленьями, кувшины, крынки.
     - Тебя сейчас потчевать, гостюшка, али зажинок подождешь? - окликнула Олега Любава.
     - Подожду, - кивнул Середин, заинтересовавшись происходящим.
     Стол наполнялся угощениями, ребята в расшитых красными нитями косоворотках начали выносить скамьи.
     Наконец к дому деда Буни с грохотом подкатилась телега, нагруженная сеном так, что торчащие наверху вилы сравнялись с печной трубой. Ребята принялись разгружать повозку, а Мирослав, переодевшись в синюю с красным шитьем рубаху, выбежал на улицу и помчался вдоль дороги, на ходу опоясываясь украшенным бляшками ремнем.
     Прошло еще немного времени, и наконец со стороны поля показалась торжественная процессия: двое могучих мужиков несли на плечах носилки, еще несколько суетились вокруг, обмахивая их длинными кленовыми ветками, прикрывая от солнца, отгоняя мух и комаров и вообще совершая множество ненужных и непонятных суетливых движений. Те мужики, что шли позади, постоянно кланялись, молитвенно складывали руки перед собой.
     Ведун, старательно вглядываясь, все никак не мог понять, что же это за личность, к которой относятся с таким пиететом? До тех пор, пока процессия не вошла в деревню. И только здесь Середин разглядел:
     - Да это же сноп хлеба! Ну, да, естественно. Зажинки - первый сноп.
     Вся деревня высыпала навстречу носилкам, низко кланяясь, толпясь вокруг. Седобородый старик с высокой клюкой громко провозгласил:
     - Добро пожаловать, гость дорогой, гость долгожданный. Садись к столу, отведай угощения нашего.
     Сноп торжественно сняли с носилок, усадили в самое настоящее кресло во главе стола. Девушки в расшитых сарафанах, с цветастыми платками на плечах, с длинными косами, в которые были вплетены яркие ленты, стали, низко кланяясь, выкладывать на серебряную тарелку перед виновником торжества всякую снедь, в высокий оловянный кубок налили вина. Прочие крестьяне кланялись на все стороны и громко провозглашали:
     - Радуйтесь, люди добрые, радуйтесь травы и деревья, лешие и берегини, боги и колдуны, радуйтесь! Счастье для нас общее, радость великая! Хлебушек добрый в гости к нам пожаловал, за стол с нами поместился.
     Крест у запястья стал потихоньку нагреваться, да и понятно почему: трава по сторонам у дороги начала шевелиться. То тут, то там глаз ведуна замечал торчащие во все стороны лохмы, круглые глаза, мохнатые плечи. Племя низкоросликов ждали расставленные вдоль дороги миски с молоком, кусочки пирогов, блинов, капуста, а кое-где - и ковши с хмельным медом. Похоже, праздник первого снопа, первого хлеба был воистину общим: и для людей, и для нелюди, и для помощников по хозяйству, и для любителей повредничать.
     Люди начали рассаживаться за столы. Олег тоже нашел себе место средь мужиков, снял с пояса ложку и зачерпнул из ближнего горшка немного симпатичных маленьких грибков.
     - Пусть будет хлебушку тепло и уютно в амбарах наших, пусть не оставляет он наши столы ни зимой студеной, ни летом жарким, ни осенью богатой, ни весной-красой!
     Это больше походило на тост, поэтому Середин, следуя общему примеру, налил себе вина в деревянный корец, выпил. Закусил грибками, налил еще.
     - Ты откель будешь, путник? - негромко поинтересовался у него сосед.
     - Ну-у... - прикинул Олег. - Коли с самого начала брать, то, допустим, из Новгорода.
     - Как же тебя к нам занесло? - поразились ближайшие крестьяне.
     - Долгая история, - пожал Середин плечами. - Сперва в Белоозеро купца одного проводил, оттуда в Ростов с князем тамошним съездил, а сюда и вовсе из-за головной боли попал.
     - А правду сказывали, что летом нынешним князья в Царьград за данью ходили?
     - Вряд ли, - Олег выпил вина. - Свадьба была у дочери князя Белозерского с ростовским князем.
     - Так ведь женат Ольгердович!
     - Нет больше Ольгердовича, - вздохнул Середин. - Умер от чего-то, на аппендицит похожего. Князь Игорь ныне в Ростове на столе.
     - А ратников Булислава и Вамуна не видал? Тут три года назад четверо парней наших за легким серебром подались. Двое к колдунье здешней, боярыне Колпьской, а двое - в Ростов к князю ушли.
     - Нет, имен таких не помню.
     - Про сечу под Муромом не слыхал? Слух дошел, муромские с хазарами о прошлый год схлестнулись...
     Неожиданно для себя Середин оказался в центре внимания, став неожиданной связью деревни с "большим" миром. Он время от времени промачивал горло вином и пытался отвечать на вопросы о том, про что слышал на свадьбе и в дороге, отмалчивался по поводу того, о чем не слыхал, перечислял новых правителей разных княжеств, чьи имена звучали в Белоозере, развеивал странные слухи про якобы бродящую по Руси темень, про черный мор в Ярославле и Вологде, а заодно и в Коростеле - наверняка ведь вранье, как и про все остальное. Мужики отстали от него только тогда, когда бабы вынесли на стол блюда с горячим мясом, и снова подняли ковши.
     Олег взялся за один из истекающих густым соусом ломтей, надкусил...
     - От, елки зеленые, какое пресное... - Он оглядел стол: - Любава! Пойдем в дом, дай мне несколько плошек.
     В деревянные мисочки ведун щедрой рукой отсыпал соль с перцем - когда еще крестьяне такое дорогое угощение попробуют?
     - На стол отнеси. Только гляди, одну рядом со мной поставь!
     Сам пошел следом, уселся на свое место, густо посолил мясо, впился в него зубами.
     - Ну вот, теперь другое дело!
     Во главе стола новым угощением тут же посыпали капусту для хлебного снопа, мгновение спустя мохнатая ручка стащила блюдо куда-то вниз. Ведун усмехнулся: судя по тому, что нелюдь совершенно не опасалась собравшихся крестьян, она была местной: всякого рода баечники, овинники, домовые, кутные, спорыньи и спехи, дремы и отети, окоемы, прокураты, шишиги, кикиморы и шишиморы. Местные и хорошо прикормленные. Да оно и понятно, в большом хозяйстве далеко не всегда со всем управиться успеваешь. Тут, глядишь, маленькие ручки и пригодятся. Где пошалят, а где и помогут - с детьми побалуются, о беде упредят.
     - Ты сам-то кем будешь? - опять подсели к Олегу мужики. - На купца не похож, больно товару мало при тебе, да и расторговаться не пытаешься. На богатыря - тоже. Нет при тебе ни рогатины, ни брони, ни шлема крепкого. Для варяга речь больно гладкая. А уж за калику перехожего тебя токмо дед Буня сослепу принять мог.
     - Можно сказать, и варяг, - пожал плечами Середин. - Тоже за серебро нанимаюсь работой ратной заниматься. Да только вороги мои таковы, что за броней от них не спрячешься. Ведун я. Знаю понемногу и дело во-инское, и колдовское. А занимаюсь тем, что нечисть всякую истребляю, коли досаждать сильно начинает. Ночницы, оборотни, водяные, рохли, болотники не балуют? А то могу и проредить за малую плату.
     - Да балуют, конечно, - переглянулись мужики. - Да токмо не так чтобы сильно. Им где хлебушка положишь, где косточку закопаешь - особо и не шалят. Не надобно их трогать, пусть живут.
     - Знаю, - неожиданно наклонился вперед крестьянин с курчавой рыжей бородой, в которой запуталось множество мелких крошек и блестели капельки мясного сока. - В Юромку ему идти надобно. Там, сказывают, твари неведомые прямо по улицам шастают. Мужики в темноте со двора вовсе выходить боятся, бани топить перестали, хлеб в овинах не кладут. Точно говорю, ведун, туда тебе надобно идти! Коли избавишь их от напасти, скинутся тебе на серебро, сколько хочешь дадут.
     - А ты давно там был, Ядвига? - осадил его Мирослав. - Что баешь не знамо что!
     - Да точно сказываю! Намедни офеня из Мурома уходил, он тама ночевал, в Юромке. Страху, сказывал, натерпелся, с первым светом убег. Лица на