на поругание бросить. Ладно, ступай. Однако же помни: сойдемся в сече - пощады тебе не подарю. Рубить стану нещадно.
     - Благодарю тебя, мудрый Ильтишу, - с облегчением прижал руку к груди Середин. - Но только как мне через болгарские рубежи без препон пробраться?
     - Как они разберут, урус ты али нет, коли сам хвастать не станешь? - пожал плечами хан. - Халат заместо налатника своего купи, сбрую медью укрась. Бунчук я тебе свой дам. Моим воином назовешься.
     - Как ты можешь, великий хан! - не вытерпел Уйва. - Как можешь ты доверить свой бунчук этому драному бродяге?! Он опозорит честь твоего и моего рода! Куда ему с медвежьей харей под твоим бунчуком ходить!
     - Да, - хмыкнул хан, - это верно. Ты, урус, воистину оброс, как медведь лесной. Лезет шерсть, что трава на кочке, а тебе все едино. Издалека видать - не вогул. Мы издавна к красоте тянемся, абы как ничего не пускаем.
     - В яме колодезной его место, а не в седле под бунчуком, - буркнул голубоглазый вотяк. - Зверю лесному на цепи сидеть положено, а не за ханским столом.
     - Да, поймут немедля, - кивнул правитель. - Уйва, дай мне твой нож.
     Вогул, поклонившись, выдернул из ножен свой короткий клинок, протянул хану. Ильтишу, чуть задрав рукав рубахи, провел лезвием по коже, сдул срезанные волосинки.
     - Ладно отточен, - кивнул хан. - Теперича, Уйва, возьми его в свои умелые руки и сбрей урусу бороду там, где она его с медведем схожим делает. Пусть у него усы и борода впредь от моих неотличимы станут.
     - Я?! - взвинтился вогул.
     - Ты, - кивнул Ильтишу, не обращая внимания на уже клокочущую ярость своего соратника. - И запомни, Уйва. Пока урус гость, пока он в моем шатре, в моем кочевье - ни единой капли крови он пролить не должен. Иначе за каждую его каплю я крови много пролью. Позор на свой род навлекать не желаю. Гостям у меня в юрте опасаться нечего. Начинай, Уйва, мы ждем.
     От еле сдерживаемого гнева у голубоглазого вотяка затрепетали крылья носа, но он подчинился - взял нож, подошел к Олегу. Острое лезвие заскребло по коже возле кадыка. Ведун невольно сглотнул. От идеи хана он был в еще меньшем восторге, чем проклятый голубоглазый русофоб. Ощущать на глотке холодную сталь, знать, что держит ее в руках ненавидящий тебя человек - удовольствие куда ниже среднего. Но и против воли вогульского правителя не попрешь: здесь от его капризов зависит все и вся.
     Наконец Уйва отступил, вытер нож о штанину, вогнал обратно в ножны. Олег, морщась от неприятного жжения на шее и лице, выдернул саблю, поднес клинок к глазам, вглядываясь в отражение на полированной стали. Тонкие усики, идущие над верхней губой и от уголков рта спускающиеся вниз, до самого подбородка; маленькая темная бородка на впадинке подо ртом. Теперь он и вправду походил не на русского или варяжского ратника с окладистой бородой, а на урожденного араба с изящными чертами лица.
     - Эй, тощая! - окликнул русскую невольницу хан. - Чего таращишься? Беги, снега хозяину принеси.
     Ильтишу взял кувшин, вытряхнул остатки кумыса Олегу в пиалу, жестом предложил тому протереть лицо. Середин послушался, и зуд вроде как стал меньше.
     - А теперь ступай к табуну. - повернулся правитель к своему воину, - и вели привести уругских коней.
     - Я? - снова вспыхнул Уйва.
     - Ты, ты, - кивнул хан, вглядываясь вогулу в лицо. Тот немного поколебался, после чего сложился в низком поклоне и выбежал из шатра. Снаружи донесся сдавленный вскрик. Видимо, кто-то из невольников попался голубоглазому под горячую руку.
     Вошла девица, принесла в сомкнутых ладонях кучу рыхлого чистого снега. Олег торопливо запустил в него руки, растер по лицу:
     - Ой, хорошо!
     - В этой жизни много хорошего, - улыбнулся хан. - Иногда даже не замечаешь, как близко подступает к тебе счастье и как легко ты уносишься от него прочь. Коли в сечу выйти решишься, урус, бунчук мой рядом с юртой своей поставь. Глядишь, в гости заеду.
     - Благодарю тебя, великий хан, - поклонился Олег, после чего выгреб из рук невольницы остатки снега.
     - Как невольники коней приведут, ты поезжай, урус. Пусть твоя дорога будет ровной и чистой. А я ныне на Каму отправляюсь. Скачки у нас там с родами юргинскими, праздник. Но тебе, я вижу, недосуг.
     Ильтишу небрежно отмахнулся и вышел на улицу.
     Вздохнув, Олег задумчиво отер влажное лицо, глядя на стоящую перед ним невольницу. Сейчас, без драной шкуры на голове и обмоток на ногах, она выглядела поприличнее, чем накануне вечером... Но не намного. Девка пахла, как это принято называть в приличном обществе, "хорошо выдержанным сыром". Волосы сальные, слипшиеся, сарафан и рубашка посерели от въевшейся грязи - одежда, небось, больше года нестиранная. К тому же, если он не хочет двигаться со скоростью пешехода - для подаренной рабыни нужен конь, упряжь. Еще и кормить ее, заразу, теперь придется. А пользы... Ну, какая может быть от бабы в походе польза? Даже не попользуешь - чай, не лето на дворе, на полянке не разденешься, на пляже не покувыркаешься, в реке не умоешься.
     Похоже, мысли ведуна достаточно ясно пропечатались на его лице: рабыня медленно опустилась на колени, подползла ближе, обняла его за ноги:
     - Не убивай меня, мой господин... Я буду послушной... Я буду ласковой...
     - Отойди, - дернул ногами, освобождаясь, Олег. - Звать тебя как?
     - Заряной зовут, - только крепче вцепилась невольница. - Ряной.
     - Откуда ты?
     - Из Гороховца, суздальского, на Клязьме.
     - Встань! Дорогу к нему знаешь?
     - Помню, - всхлипнула девка. - Помню, как гнали...
     - Встань, мешаешься! - повысил голос ведун, и Заряна наконец-то разомкнула руки.
     Олег вздохнул, подошел к Мимиру, который растаскивал ковры по шатру так, чтобы они лежали более или менее равномерно, закрывая настеленную понизу кошму.
     - Слышь, старик, дело есть, - негромко окликнул невольника Середин. - Ты тут вроде как при хозяйстве, да?
     - Есть немного, - выпрямился тот.
     - Прибарахлиться мне нужно, - еще тише сказал Олег. - Девку эту одеть для дороги. На ноги там чего-нибудь, на плечи. Ну, чтобы не замерзла в пути. Себе халат хочу ханский. Какой попроще. Ну, и седло с уздечкой нужны. Ее ведь сажать куда-то нужно.
     Старик покосился на навострившую уши Заряну, пожал плечами:
     - Полгривны давай - все найду.
     - Да ты чего, старый, одурел? - поразился Олег. - Да за такие деньги можно коня со всей упряжью и рабыней одетой купить!
     - Дык, покупай. - Мимир наклонился, деловито дернул за углы ковер, на котором стоял ведун. - Город рядом, лавок много.
     - Некогда мне, старик. Тороплюсь. Сейчас коней приведут.
     - А коли спешишь, - невозмутимо ответил раб, - полгривны отсыпай. Меньше не возьму.
     - Вот... Электрическая сила!
     Насчет коня в полном снаряжении и рабыней Олег, конечно, загнул - но коня и упряжь было можно купить совершенно точно. С другой стороны - поход в город по разным лавкам времени займет целый день. Да еще за вход заплати, за рабыню, за коней...
     - Я тебе дам золотой, персидский, - предложил ведун.
     - Три, - потребовал раб.
     - Три золотых - это уже больше полугривны серебром, - возмутился Олег. - Ты поумерь аппетиты-то!
     - А два золотых - меньше, - возразил Мимир.
     - От скидку и сделай! - потребовал ведун. - А то сейчас у хана даром попрошу, так вообще ничего не получишь.
     - Ускакал ужо хан-то, - гнусно захихикал невольник.
     - А за тебя он сколько попросит? - не выдержал Середин и положил руку на рукоять сабли.
     - Меньше, чем я прошу, - ничуть не испугался Мимир. - Да токмо за это золото ты, окромя гнева, ничего не получишь. А я добрый припас дам. Готовь монеты-то, путник.
     - Две.
     - Ох, и жаден ныне народ, - покачал головой раб. - Ладно, давай две.
     Он отпустил ковер и поковылял к выходу, прихрамывая на обе ноги. У самого полога повернулся:
     - Коней твоих обоих я оседлать велю. А добро, что ты запросил, в сумы переметные заховаю. Ни к чему здеся видеть, с чем из гостей уезжаешь. И бунчук повыше держи, дабы вогулы попрошайничать не совались.
     - Хорошо, сейчас подойду... - Олег вернулся к столу, на котором еще оставались орехи, изюм, халва, взял по горсти всего, по очереди запихивая в рот, и, слегка подкрепившись перед дорогой, кивнул невольнице: - Ну, что стоишь? Поехали...
     Хваленым ханским бунчуком оказался трехметровый шест с граненым наконечником на макушке и четырьмя хвостами, болтающимися на полуметровой медной цепочке: волчий, два лисьих и бурый куний, куда более пышный, нежели у рыжей любительницы деревенских кур. Что могло все это означать, как степняки способны отличить, что это символ именно хана Ильтишу, а не отбросы из охотничьей заимки, - ведун не понял. Хвосты и хвосты. На сто метров отъедешь - так и выглядят все одинаково. Однако раб, получив из рук гостя два золотых диска с изображением оскаленной кошачьей головы с вытянутым тонким языком, шепнул вставить бунчук в петлю у седла, опереть на стремя и придерживать рукой, пока город не останется позади - и Олег предпочел последовать этому совету.
     К тому времени, когда солнце еще только подобралось к зениту, он уже выехал на лед реки, свысока поглядывая на кланяющихся бунчуку невольников и простых вогулов. Заряна следовала сзади так близко, что горячее дыхание чалого слышалось почти у самого плеча.
     Ниже города река значительно раздалась - Олег увидел сразу три притока, вливающихся с левой стороны. Однако спустя всего метров триста русло снова сузилось, плавно повернуло вправо. По сторонам поднялись темные сосновые боры с покрытым белыми почками ивовым подлеском, до слуха донеслось пощелкивание клестов: "Кле-кле, кле-кле". Еще один поворот реки, и город окончательно скрылся за деревьями. Путники остались одни. Правда, снег был по-прежнему изрыт санными полозьями, истоптан копытами и ногами, так что опускать бунчук и привязывать его за спину, к вьюкам и сумкам, ведун не торопился. Селений вогульских впереди встретится еще изрядно. Мало ли что...
     - Холодно-то как, мой господин, - негромко, но внятно пробормотала сзади девица.
     Олег оглянулся. Торопясь покинуть ханский шатер, невольница не стала ни ноги обматывать, ни шкуру свою искать. Так и чесанула - босая и простоволосая... Дура. Ноги у нее уже посинели, нос и уши стали темно-красными, зубы мелко постукивали.
     - Ты чего, первый раз на улицу вышла, что ли? - Олег сплюнул, придержал гнедую, спешился. Подошел к рабыне, сунул ей свои рукавицы: - На, лицо и уши разотри. Ты хоть понимаешь, что, пока мы в барахле, Мимиром собранном, разберемся, полчаса пройдет?
     Отчитывая Заряну, ведун хорошенько растер ей правую ступню, потом перешел к левой. Лед под ногами начал очень мелко подрагивать, словно кто-то совсем рядом часто-часто стучал по нему молотком.
     - Это еще что? - Оглянулся на реку Олег.
     Сосны по берегам мирно покачивались на ветру, над их макушками проползали облака, на ветку ближней березы спорхнула черно-белая сорока, суетливо задергала хвостом. Однако ведун вернулся к гнедой, снял с задней луки щит, перекинул его за спину. Развязал свой походный тюк, начал вытаскивать медвежью шкуру. Постукивание по ногам стало более четким и ясным, теперь уже и уши стали различать торопливый цокот копыт.
     - Вот, ноги укутай. - Достав шкуру, Середин отнес ее невольнице, сунул в руки. - Завернись повыше, а в седле боком сядь. Не свалишься, надеюсь?
     Девица не ответила, глядя ему через голову. Ведун усмехнулся от вполне ясного предчувствия, обернулся.
     Вогулов было четверо. Двое в кольчугах и в островерхих шлемах, понизу опушенных песцом, один в длинном стеганом халате с рядом железных пластин на груди; во главе же небольшого отряда мчался в расстегнутом на груди полушубке, под которым виднелся войлочный поддоспешник, в мохнатом лисьем треухе радостный голубоглазый Уйва.
     - Хорошего тебе дня, урус, - еще издалека замахал он рукой. - И хорошего дня всем нам...
     Воин придержал скакуна, переведя его на шаг, расхохотался - весело, от души:
     - Куда же ты умчался так быстро, урус? Что же ты не попрощался с десятниками великого хана?
     - Неужели ты торопился за мной вслед только для того, чтобы кивнуть на прощание, десятник? - покачал головой Олег. - Я восхищен твоей вежливостью!
     - Я не столько вежлив, сколько любопытен, урус. - Вогул осадил коня шагах в пяти от Середина, сунул за пояс плеть, взял в левую руку щит, правую ладонь положил на рукоять меча. - Неужели ты и вправду един с четырьмя ратными управился? А?
     - Было дело, - спокойно кивнул Олег.
     - А я мыслю, врешь ты, как все рабы. И сам ты не рагник, а раб беглый. Не бывает иных русских, окромя рабов, сам знаешь.
     - Ты груб со мной, Уйва, - покачал головой ведун. - Тебе так не кажется?
     Вогул закинул голову и громко расхохотался:
     - Груб! Вы слышали, братья? Я - груб!! - Внезапно он резко оборвал смех и свесился с седла вперед: - А тебе не кажется, урус, что ты больше не гость великого хана Ильтишу? Ты ушел из его юрты и его кочевья, и закон гостеприимства более не убережет твою поротую шкуру... Ты понял меня, урус?
     Вогул выпрямился, взял в руку поводья, чуть натянул, заставив скакуна попятиться:
     - Мы так помыслили, урус: позоришь ты своим видом бунчук великого хана. И посему бунчук потребно вернуть к шатру храброго Ильтишу, а тебя, урус, - выпороть за наглость и поставить к колодцу черпать воду для водопоя у наших табунов. Ты сказывал, безродный лгун, что управился един с четырьмя. Нас четверо. Что ты промолвишь ныне?
     А ныне Олег мог сказать только то, что здорово влип. Против него были четверо десятников - а значит, воинов опытных, не татей лесных. Все при оружии, в броне. Хорошо хоть без копий. У Середина пика имелась - ведун оглянулся на возвышающийся над лукой седла остроконечный бунчук. Пика против всадников - это неплохо. Пару вогулов он завалит наверняка. Но если налетят скопом - больше не получится. Зарубят.
     - Ты не веришь, что я в одиночку справился с четырьмя дураками? - пригладил свежевыбритое лицо ведун. - А если я дам тебе честное слово, что все было именно так?
     - Слово уруса, как степная крыса, - презрительно сплюнул вогул. - Сейчас оно у моих ног, через миг - в тайной норе. Все урусы рабы. Целуй мой сапог, урус, и я пощажу тебя и возьму рабом. Целуй - или умри, как падаль.
     - Ты не веришь моим словам, воин, - укоризненно покачал головой Олег. - Наверное, ты забыл, Уйва, что я знаю твое имя?
     - Что тебе в моем имени, урус? - хмыкнул всадник.
     - А вот что...
     Середин присел, быстро сгреб снег, до которого смог дотянуться, слепил грубый столбик, чуток утрамбовал, чтобы тот держался, сдавил сверху, создавая подобие головы, потыкал пальцами, намечая глаза, нос, рот, провел по бокам, рисуя руки с растопыренными пятью пальцами. Кто-то из десятников рассмеялся.
     - Что ты творишь, урус? - неуверенно поинтересовался вогул.
     - Уже сотворил... - Олег расстегнул поясную сумку, нащупал там крохи оставшегося табака, растер между пальцами. - Именем Световида могучего, Мары извечной, Стречи всевидящей, Дидилии родовитой... Нарекаю тебя именем Уйва!
     Олег сдунул пыль с пальцев на снежного человечка. Очень вовремя тревожно заржал и попятился скакун вогульского десятника, словно волка учуял.
     - Теперь смотри сюда! - Ведун вынул из ножен свой небольшой ножик для еды, поднес к человечку, завертел лезвием, выбирая место для удара. - Во медном городе, во железном тереме сидит добрый молодец. Семью семь цепей закован, семью семь дверей заперт. Приходила Уйвы родная матушка во слезах горючих, напоила медовой сытой, накормила крупой белоснеговой, головушку погладила, кровушку пустила...
     Середин чиркнул ножом поперек щеки маленького снеговичка.
     - Хочешь знать, добрый молодец Уйва, что заговор сей значит? - Олег вернул нож в ножны, расстегнул пряжку ремня. - А значит он, что в первой же стычке ты в указанном месте рану кровавую получишь. Ну как, проверим, что крепче: твой меч или мое слово?
     Ведун снял ремень с оружием, перебросил его через седло, повернулся к вогулу, развел руками:
     - Ну, ты готов, добрый молодец?
     - Да! - Голубоглазый десятник осклабился, спрыгнул на снег, скинул полушубок, подобрал упавший с другой стороны скакуна круглый щит, выдернул из ножен меч, шагнул навстречу.
     - Вот и все... - Олег на секунду закрыл глаза, полной грудью вдохнул морозный воздух - и вместе с ним втянул в себя наводняющий все вокруг, ослепительный, белый свет, пропустил его через сердце, влил в мышцы рук и ног, заполнил им все тело, до последней капельки. И когда он, подняв веки, снова взглянул на вогула, тот показался ему едва ли не вдвое ниже ростом и уже в плечах.
     "Дети, чистые дети... - чуть ли не с сочувствием подумал ведун. - Мог кинуть в атаку всех своих друзей. Мог сам налететь верхом. Нет же, спешился и пошел один. Чего ради? Из-за моей ухмылки? Из-за снежного человечка? Ведутся на мелкие подколки, как маленькие..."
     - Мальчики, мальчики, ну, неужели вы не нашли способа умереть попроще? - усмехнулся Олег и перекинул щит из-за спины в руку.
     - А-а-а! - Вогул кинулся вперед, замахнулся клинком из-за спины.
     Середин повел плечами, приподнял щит чуть вверх - железо на окантовке щита крепкое, пусть степняк у меча режущую кромку потупит. Одновременно ведун поджал левую, выставленную вперед, ногу, убирая от возможного тычка, и чуть выдвинул нижний край деревянного диска... Звякнула сталь о железо - Уйва отдернул клинок, выбросил вперед щит и подступил ближе, пытаясь сократить дистанцию, сойтись щитом к щиту. Ногу, кстати, не убрал. Двоечник. Впрочем, степняки всегда отличались умением отлично рубиться с седла и почти полной бесполезностью в пешем строю.
     Олег услышал резкий выдох и быстрым движением отступил на шаг назад. Из-за края щита было видно, как тяжелый меч разрубил пустоту и врезался в лед, выбив крупную крошку. Середин, не выдержав, рассмеялся, чем привел противника в бешенство. Десятник ринулся в атаку, то яростно тыкая мечом вперед, то рубя из-за головы, то пытаясь поразить врага сбоку. Однако достать человека из-за круглого строевого щита так же нелегко, как выковырять пулеметчика из хорошо подготовленного дота. Если чуть пригнуться и вовремя поддергивать выставленную вперед левую ногу, то за диском можно поместиться целиком. Поди тут зацепи! Проще сам щит расколошматить - но при железной окантовке сделать это трудно.
     - Ты бы силы поберег, выдохнешься, - дружески посоветовал Середин. - День длинный...
     - А-а-а! - Уйва вновь устремился в битву, занеся меч над головой.
     Щиты с громким треском столкнулись. Олег шагнул вперед, смещаясь противнику за левое плечо; меч прошелестел за спиной, звонко цокнул в лед.
     - Трус!! - взвыл десятник. Середин только рассмеялся:
     - Мне, что, еще и щит бросить? Ты умеешь драться только против безоружных и связанных?
     - А-а! - Уйва опять кинулся щитом вперед.
     Грохот удара - шаг вперед, за плечо, разворот. Новое столкновение - и опять тот же маневр.
     Вогул, тяжело дыша, остановился, обдумывая, как поступить. Достать клинком врага у себя за левым плечом невозможно физически - уж так человек устроен, "мертвая зона". Недаром, по древним поверьям, именно в этом месте прячется человеческая смерть. Но и помешать ведуну уходить в эту точку десятник не мог.
     - Мы будем драться - или ты собрался попить кумыса? - насмешливо окликнул его Олег.
     - И кумыс будет, урус. И твоя голова на верху бунчука, - пообещал Уйва, медленно подступая к ведуну. - А твое мясо я скормлю волкам...
     - Ручным? - поинтересовался Олег, упираясь ладонью в правый край щита. Похоже, теперь десятник собирался напасть именно с этой стороны. Правильно - тогда Середин не сможет обойти степняка слева. А сунуться с правой стороны - самоубийство. Это значит добровольно открыться мечу...
     И все-таки Уйва никогда не поддергивает левую ногу при атаке!
     - Перун! - Серединой своего щита вогул ударил в