в  театре,  ни  в  кино.  Ей
повезет, если она вообще найдет приличную работу. Таким образом, если  она
быстро не выйдет замуж или не согласится спать с кем-нибудь,  я  не  знаю,
что она будет делать. Но факт есть факт, мы основательно испортили ее  для
ее старой жизни, а дать какую-нибудь другую не можем,  особенно  если  она
очень серьезно относится к своему целомудрию, а как я  подозреваю,  -  это
так. Короче говоря, мы преподнесли ей Серебряную  Розу,  полторы  сотни  и
надули.  Единственный  для  нее  выход  это  _сейчас  же_  ехать  домой  и
довольствоваться ролью королевы красоты в Пондерслее, чтобы там пялили  на
нее глаза, когда она в сопровождении старшего сына городского  аукциониста
шествует в местный "Электрик театр де люкс" [кинотеатр]. Конечно, тебе  ее
в этом не убедить, даже если бы ты и пытался, а у меня желания нет.
   - У меня тоже. Вот что, Грег, я приехал  потому,  что  хочу,  чтобы  ты
привез ее сегодня в "Кавендиш".
   - Не сегодня, Джимми. Не могу.  Мы  сегодня  ее  показываем  в  ложе  в
"Фриволити". Вчера об этом договорились.
   - Отмени - и дело с концом. Так как, Грег?
   - К вам можно? - Девушка стояла в дверях, глядя то  на  одного,  то  на
другого, стараясь держаться непринужденно и свободно.
   - Конечно, мисс Чэтвик, - ответил  Грегори  сухим  тоном.  -  Это  ваша
гостиная. И к тому же вам надо было бы послушать, о чем  мы  говорим.  Это
касается вас.
   - Восхитительно!
   - И сегодняшнего вечера.
   - Вы говорили, что повезете меня  в  "фриволити".  -  Она  готова  была
вот-вот огорчиться.
   - Именно это.
   - Послушай, Грег. Я все обдумал. У тебя ничего хорошего ни для тебя, ни
для театра не получится. Сейчас этого мало.  Я  договорился,  что  парень,
которого сейчас обыгрывают в "Трибюн",  тот  рабочий,  "Герой-чудотворец",
как они его называют, вечером будет в "Кавендиш". Он фигура крупнее, чем у
тебя, - продолжал Джимми, как будто  бы  фигура  помельче,  то  есть,  Ида
Чэтвик, вообще не присутствовала в комнате. - Намного крупнее.
   - Ты думаешь? - размышлял Грегори.
   - Конечно, и ты это знаешь  сам.  Но  даже  его  одного,  мне  кажется,
недостаточно. Я хочу, чтобы оба они были сегодня в "Кавендиш".  В  большой
ложе "А". "Красота и доблесть Англии". Что-нибудь вроде этого.
   - Чудесно! - воскликнула мисс Чэтвик. - Она была скромной девушкой,  но
соглашаться с тем, что ее оставляли совершенно в стороне, не могла.
   - Конечно, - согласился с ней Джимми. - Как  раз  именно  то,  что  вам
надо. Отличная реклама. - Его карие глаза затуманились, когда он посмотрел
в ее сторону.
   Грегори встал.
   - Да, Джимми, твоя идея лучше.  Сейчас  я  позвоню  и  скажу,  чтобы  в
"Фриволити" не ждали. Между прочим, я думал, что "Фриволити" один из твоих
театров.
   - Был когда-то. Но ни мне, ни Паркинсону не везло с ним.
   - Кто сейчас делает ему рекламу?
   - Тайная полиция, наверно. Так или иначе, но мне до него  нет  дела.  -
Минуту-другую он слушал,  как  Грегори  разговаривал  по  телефону,  потом
повернулся к девушке: - Парень из "Трибюн" живет тоже здесь. Видели его?
   Она покачала головой.
   - Нет, не видела. Я читала о нем и видела фотографии. Он из наших мест.
Я буду очень рада увидеть его.
   - Вас с ним сфотографируют, потом вы будете с ним сидеть в  королевской
ложе "Кавендиш". И спектакль очень хороший, лучший музыкальный спектакль в
Лондоне. Участвует Суси Дин.
   - О! Неужели? Я всегда хотела увидеть Суси Дин.
   - Возможно, я сумею устроить ужин в кафе "Помпадур". Там будет концерт,
танцы.
   Лицо  девушки  засияло  от  удовольствия.  Хотя  она  и   приехала   из
провинциального городка, где работала  на  фабрике,  но,  несомненно,  она
слышала о кафе "Помпадур". Репортеры сплетен,  фоторепортеры  и  время  от
времени сам Джимми - он тоже рекламировал его - старались не напрасно. Они
посеяли семена даже в далеком Пондерслее.
   - Все сделано, Джимми, - сказал Грегори, отходя от телефона. -  Значит,
решили. Я сам ее привезу. Там и встретимся. Договорились?
   - В фойе, минут двадцать девятого. А  в  перерыве  в  кабинете  Брейля.
Выпивка будет, как всегда.
   - Ты просто удивляешь меня, Джимми.  Ну,  мне  пора  в  редакцию.  Мисс
Чэтвик, я заеду за вами около восьми. Наденьте свое лучшее платье,  потому
что сегодня вечером вам надо показать себя как Королеву  Красоты.  Нам  по
пути, Джимми?
   - Да. До вечера, мисс Чэтвик. Постарайтесь выглядеть хорошо, и  мы  вас
сделаем знаменитой.
   - Я так волнуюсь! - воскликнула девушка, переживая нечто среднее  между
восторгом и отчаянием. - Мне кажется, что я буду выглядеть ужасно. Большое
спасибо вам. - И она стиснула его руку  и  посмотрела  на  него  огромными
сияющими глазами.
   - Знаешь, я не вижу, чем она может быть недовольна, -  говорил  Джимми,
труся рядом с Грегори, когда они шли по коридору. - Я  вот  уже  несколько
лет не был так доволен жизнью, как сейчас этот ребенок. Пусть  даже  через
несколько дней все лопнет, как мыльный пузырь, она берет от жизни все.
   - Согласен. Если она смотрит на вещи так, тогда - да. Но, спорю на  что
угодно, - она так не смотрит. Так смотрят те женщины, которые  знают,  как
держаться или, вернее, когда перестать держаться  с  подходящим  мужчиной.
Она на это не пойдет, а больше ни на что не годится. Я ее не первую  вижу,
можешь мне верить, Джимми. Через пару недель, может быть, даже раньше, все
зависит от того, на сколько ей хватит этих ста пятидесяти фунтов, а  когда
люди думают, что мир лежит у  их  ног,  они  быстро  тратят  на  себя  сто
пятьдесят фунтов, - она будет гадать, что ей делать, и  проклинать  жизнь.
Наш долг сейчас же посадить ее в поезд, который идет в Пондерслей.
   - Она не поедет, Грег. И я не виню ее. Она хочет увидеть жизнь.
   - Увидеть жизнь! Не будь ослом, Джимми. Настоящую жизнь  для  себя  она
может найти только в Пондерслее.
   - Что же ты ей не сказал об этом?
   - Потому что, во-первых, она не поверила бы мне, а  во-вторых,  у  меня
жена и двое ребятишек, которых я должен кормить, а мне не заплатят за  то,
что я буду советовать победительницам конкурса красоты ехать домой как раз
тогда, когда  их  может  использовать  реклама  и  печать.  Хоть  бы  меня
освободили от этих проклятых  конкурсов.  Я  занимаюсь  ими,  всеми  этими
конкурсами, три года. Все равно, что отбывать каторгу в сумасшедшем доме.
   - Да, - сухо сказал Джимми, - но  лично  твоя  тяжелая  работа  сегодня
вечером будет состоять  в  том,  чтобы  переодеться  в  смокинг,  привезти
хорошенькую девушку из "Нью-Сесил" в "Кавендиш",  затем  посмотреть  новый
спектакль с участием Суси или курить и пить  в  кабинете  Брейля  за  счет
редакции. Кое-кому эта программа не покажется неприятным  занятием,  вроде
дерганья кудели из канатов или работы в каменоломнях. Если  хочешь  знать,
найдутся люди, которые хорошо будут платить за то, за что тебе платят.
   - Да, но не столько, сколько  тебе,  Джимми,  не  столько.  Чем  сейчас
занимается Томми Перкап? Помнишь, тот  небольшого  роста,  косоглазый,  он
работал в Театральном объединении?..


   Оставшись в своем номере  в  "Нью-Сесил"  одна,  Ида  Чэтвик  пришла  к
заключению, что она слишком счастлива. От  этого  становилось  страшно.  В
любой момент может произойти что-нибудь ужасное - и сон  окончится.  Тогда
ей придется возвращаться в Пондерслей, и  отец,  жалея,  потреплет  ее  по
плечу, отчего уже сейчас можно сойти с ума; тетушка Агги скажет,  печально
торжествуя: "А что я тебе говорила?", а младшая сестра завизжит от радости
и расскажет обо всем своим глупым  подругам.  Ее  назовут  неудачницей.  В
Пондерслее злые люди так и ждут, чтобы кому-то не было удачи.  Никто  тебя
не осудит, если ты не живешь, а существуешь год  за  годом,  не  пытаешься
как-то  украсить  жизнь,  но  если  ты  недоволен,  если   хочешь   что-то
предпринять, чтобы как-то изменить  жизнь,  тебе  предстоит  пройти  через
самое злое осуждение. И все  так  и  будут  ждать,  когда  же  ты  станешь
неудачником.
   Ее отец  не  часто  употреблял  это  слово.  Глубокомысленно  посасывая
трубку, он предпочитал говорить, что у кого-то был "горек  хлеб",  и  Ида,
полулежа на розово-пурпурной с серым козетке, вспомнила, как ее, маленькую
девочку, озадачивало это выражение,  звучавшее  непонятно,  как  слова  из
библии, и совсем не подходившие к толстому мистеру Джонсону, который жил в
конце улицы.
   Потом ей четко вспомнился день, когда пекли простые пироги к  чаю  (для
нее испекался очень маленький пирожок), и покрасневшее  лицо  матери.  Вот
это как-то  связывалось  с  выражением  "горек  хлеб".  Став  вдруг  опять
девочкой, она перенеслась в жаркую кухню: напротив печи поднимается тесто,
на столе пироги и булки с изюмом  в  толстых  синих  формах,  засахаренная
корка, из которой можно выковырнуть кусочки сахара,  мука  на  полу  и  на
скалке, приоткрытая на цепочке дверь, мать с  подбеленными  спереди  мукой
волосами. Она отталкивает Иду из под ног, ее  худое  бледное  лицо  быстро
краснеет от раздражения, она ворчит на жару и на то, что надо гнуть  спину
и изматывать ради семьи силы, а она - Ида  поняла  это  сейчас  -  больная
женщина. Она умерла, когда Иде было двенадцать лет, и Ида  всегда  помнила
ее измотанной работой, усталой, немного сердитой  и  раздражительной.  Ида
гнала, что в Пондерслее и сейчас много женщин таких, как была ее  мать,  и
что это несправедливо. Но чаще всего именно они, бедняки, и были теми, кто
с  готовностью  называл  других  неудачниками.   Стоит   девушке   одеться
понарядней, и они сразу же нападают на нее. А если купишь  помаду  и  чуть
подкрасишь губы, так они уже рассказывают друг другу, что видели тебя, как
ты ходишь в лес с молодым коммерсантом, с одним  из  тех,  которые  всегда
останавливаются в "Короне". Если ты работаешь в Хэндзхау, перестала ходить
в церковь, хорошо одеваешься, так они сразу же начинают говорить,  что  ты
ездишь с субботы на воскресенье с мужчинами  в  Клисорпо  или  Лландудноу.
Несколько девушек с Хэндзхау действительно ездили и не  скрывали  этого  -
Ида знала об этом, но она знала и то, что они не очень хорошо одевались (и
конечно, не были  самыми  красивыми),  а  действительно  хорошо  одетые  и
красивые, как сама Ида, были по-настоящему честными девушками и относились
ко всем местным уважаемым кавалерам с  величайшим  презрением.  Ида  и  ее
близкие подруги знали, что мужчинам надо, и не водились с ними.
   От Иды потребовалось много мужества, чтобы участвовать в конкурсе. Отцу
не нравилась эта затея, но мягкий по натуре, сильно любя дочь,  он  только
покачал головой и задумчиво посмотрел на Иду. Тетушка Агги -  она  вела  у
них в доме хозяйство - горько и горячо протестовала с раннего  утра  и  до
позднего вечера. Элси и Джо над ней смеялись, другого ждать  от  них  было
трудно. Весь Пондерслей не одобрял ее  желания  и  предрекал  ей  позорное
поражение. Но, как единодушно  было  признано  в  семье,  Ида  порой  была
невозможно упрямой. За право участвовать в местном  конкурсе  ей  пришлось
выдержать упорную борьбу.  На  конкурсе  она  победила  и  получила  титул
"Первой красавицы графства". Ей пришлось опять сражаться, на этот  раз  не
без союзников,  чтобы  поехать  в  Лондон  и  участвовать  в  национальном
конкурсе. Управляющий  фабрикой  Хэндзхау  внезапно  оказался  удивительно
покладистым, но потом, не получив поощрения  от  нее,  которое  он  считал
совершенно законным, вдруг стал таким же зловредным, заявив, что  служащие
фирмы не могут брать отпуск для того, чтобы ездить в  Лондон  и  там  себя
демонстрировать. Теперь же,  когда  она  заняла  первое  место,  когда  ее
фотографии были напечатаны во всех газетах и она получила Серебряную  Розу
и сто пятьдесят фунтов и ей  сказали,  что  ее  будут  снимать  для  кино,
Пондерслей, оказалось, очень ею гордился и заявил, что он всегда знал, что
она станет знаменитой красавицей. Люди, которые годами  косились  на  нее,
присылают ей письма с поздравлениями. Ладно, пусть!  Ида  с  удовольствием
повидается  с  семьей  и  одной-двумя  подругами,  но  с  Пондерслеем  она
покончила. Он так и будет прозябать в болоте и ждать неудачников, и  ее  в
том числе. Она туда никогда не поедет, разве в "Роллс-Ройсе" на час-два. И
она видела  себя  уже  кинозвездой,  обаятельной  и  доброй,  но  -  о!  -
уничтожающе красивой, далекой,  пресыщенной,  снисходящей  к  тому,  чтобы
"лично присутствовать" в "Электра", где места в течение нескольких  секунд
будут заполнены пораженными и благоговеющими ее знакомыми.  "Я,  наверное,
был сумасшедшим, - заставила она признаться себе управляющего  Сандерсона,
- думая, что такая вот девушка может что-то иметь  со  мной.  -  Теперь  я
понял, - продолжал он кротко (совсем не тот управляющий, которого знали на
фабрике), - что эта девушка недосягаема и всегда была недосягаемой. Теперь
я никогда не женюсь и больше не буду приставать  к  работницам.  Я  только
буду мечтать о ней, поклоняться ей издали". Минуту  после  того,  как  она
завершила эту удивительную речь  за  мистера  Сандерсона,  она  оставалась
серьезной, глядя широко раскрытыми глазами в сияющее будущее, но потом она
очень отчетливо вспомнила настоящего  мистера  Сандерсона  -  его  большое
красное лицо,  хриплый  насмешливый  голос;  контраст  между  ним  и  тем,
которого она только что заставила  говорить,  был  слишком  велик,  и  она
засмеялась.
   - О, ты дурочка, Ида, - сказала она себе радостно, в том стиле, который
в подобных случаях применяется в Пондерслее,  и,  стряхнув  с  ног  туфли,
оставшись в чулках, забарабанила ногами по козетке. -  Сегодня  вечером  я
еду в "Кавендиш-театр" и буду сидеть в самой большой ложе вместе с молодым
человеком,  который  спас  от   взрыва   Аттертон.   Нас   с   ним   будут
фотографировать, все будут смотреть на нас, и концерт  будет  чудесный,  с
Суси Дин, а потом, может  быть,  мы  поедем  в  кафе  "Помпадур"  и  будем
танцевать под джаз, который я слушала по радио, и, может быть,  там  будут
кинопродюсеры и директора театров, и они будут говорить: "Посмотрите на ту
девушку. Я могу сделать из нее звезду", - и все будет так чудесно, что мне
даже не по себе - вдруг случится что-то ужасное и ничего этого не будет!
   Этим   утром   она   приобрела   (по   значительно   сниженным   ценам)
бледно-голубое вечернее платье, которое было снято с  вешалки  словно  для
того, чтобы подчеркнуть ее красоту, новые гарнитуры, чулки, туфли, а конец
дня и начало вечера предоставлялись в ее распоряжение. К тому же  днем  ей
преподнесли восхитительный набор  дамской  косметики,  с  помощью  которой
создается красота, и двадцать магических флаконов и баночек  ждали  ее  на
туалете.
   Сначала она позвонит и попросит принести чай, потом разложит все нужные
ей сегодня вещи на кровати, наслаждаясь только видом их, потом,  тщательно
осмотрев все эти атрибуты красоты, решит, что именно  она  наденет,  потом
долго-долго  будет  брать  ванну,  вода  которой  будет  источать   аромат
благовонных солей, вызовет парикмахера, чтобы он  сделал  ей  прическу,  а
потом проведет восхитительный час, одеваясь.
   Разработав такую чудесную программу, она передумала обо всех тех вещах,
которые могут помешать ей, начиная от пожара в гостинице и кончая тем, что
отец может попасть под автомобиль, и быстро, но очень искренне помолилась,
прося у бога оставить ее хоть однажды в покое. Ида очень хорошо знала, что
в мире действует неисчислимое множество маленьких враждебных  сил,  и  что
наше счастье зависит от того, что они на некоторое время забывают о нас.
   Мисс Чэтвик хотя и была скромной девушкой из провинции, которая  только
что приехала в Лондон, но как-никак она победила на  конкурсе  красоты  и,
очень вероятно, была самой красивой  девушкой  в  гостинице,  поэтому  нет
ничего удивительного в том, что она была менее застенчива и  щепетильна  в
использовании возможностей отеля, чем ее сосед, "тоже  провинциал,  мистер
Хэббл.
   Не колеблясь, она заказала чай и одарила официанта улыбкой  несравненно
значительней по ценности, чем чаевые. При официанте и минуту-две после его
ухода она держалась надменно, как  принцесса,  затем  атаковала  поднос  и
захватила  значительное  количество  сандвичей   и   кексов,   как   самая
обыкновенная маленькая жадная на сладости девушка из Пондерслея.  Состроив
радостную гримаску,  она  поочередно  откусила  от  нескольких  сандвичей,
облизала пальцы и стала наслаждаться продолжительным и очень односторонним
разговором с девушкой по имени Мариэл  Пирсон,  которая  когда-то  ставила
себя выше всех на фабрике Хэндзхау, потому что была  удачно  помолвлена  с
весьма блестящим молодым торговцем моторами.
   Горничная пришла уже после того, как она начала  одеваться,  -  не  та,
которая  приходила  раньше  -  толстая,  темноволосая,  с  усиками,  -   а
незнакомая, рыжая и со вздернутым носом. Ида растерялась. Когда глаза их -
а в них горел обоюдный  вызов  -  встретились,  Ида  должна  была  принять
незамедлительное решение. Стоит ли ей продолжать наслаждаться ролью важной
и надменной дамы или надо это отбросить и просто  откровенно  поболтать  с
девушкой  и  получить  более  глубокое   удовлетворение?   Мгновение   они
разглядывали друг друга глазами-щелками надетых на лица масок. Ида  первая
сделала шаг к сближению. Она выбрала дружеский тон. Как-никак, а последнее
время ей приходилось разговаривать только с незнакомыми мужчинами.
   - А где та горничная, что приходила раньше?
   - Ее зовут миссис Саврони. Она выходная.
   - Вот как. - Ида не очень непринужденно засмеялась. Она, пожалуй,  была
немного напугана этой рыжей, так владеющей собой горничной.
   - Посмотрите на это платье. У него ужасно  глубокий  вырез,  правда?  Я
никогда не носила с таким вырезом. Мне,  наверное,  надо  будет  напудрить
спину.
   - Конечно. Если хотите, я вам напудрю ее.
   - Спасибо большое.
   - Это вы получили премию на конкурсе красоты?
   - Да. Как вы догадались?
   - Догадаться нетрудно. Я знала, что девушка, которая победила, на  этом
этаже, а только вас из  всех,  кого  и  видела  здесь,  можно  пустить  на
конкурс, не говоря уже о том, чтобы получить премию. На  что  это  похоже?
Чувствуешь себя совершенно сбитым с толку?
   - Нет, не сказала бы. Немного  приподнимает  тебя  в  своих  глазах,  -
ответила Ида доверительно. - Так или иначе, а я думаю,  что  мне  повезло.
Две девушки, мисс Ланкшир и мисс Девон - нас называли по графствам, откуда
мы  приехали,  -  были  очень  хорошенькие,  но,  мне  кажется,  обе   они
переборщили с прической - они были сногсшибательными  блондинками,  а  мои
волосы, вот посмотрите, не очень уж хорошие, зато настоящие, не крашеные.
   Горничная критически осмотрела ее всю.
   - Вы очень хорошенькая. Все у вас как надо. Лучше, чем многие,  которых
я видела на этих конкурсах, если судить даже  по  фотографиям  в  газетах.
Если бы там надо было только фигуру, а не лицо, я бы  тоже  попыталась.  У
меня очень хорошая фигура, - сказала она не без вызова. - Но мне нет дела,
какой ее считают другие.
   - Да, конечно, - сказала Ида. - Лучше, чем у меня.
   - Во всяком случае такая же. Может быть, в моей  немного  больше  того,
что привлекает мужчин, особенно в части ног. А теперь давайте вашу  спину.
У нас тут разнообразие. Здесь вы, а дальше  по  коридору  тот  парень,  из
которого делают героя.
   - Да? Какой он из себя? И он и я  в  одной  гостинице  и  даже  соседи.
Удивительно, правда?
   - Не очень. Просто вы не знаете, что хозяева всячески стараются создать
гостинице имя, делают все, чтобы была реклама. И  все  равно  не  получают
дохода. А я думала, что вы знаете  этого  парня.  Вы  вроде  бы  из  одной
местности, судя по разговору, и вокруг вас обоих поднимают шумиху.
   - Я увижу его сегодня. Нас повезут в театр, в ложу, в "Кавендиш". Какой
он из себя? Хороший?
   - Очень хороший паренек. Потому он и чувствует себя не в своей тар