панным  на  их
же кухне. В начале всякой затеи Кинни  с  его  широкой  популярностью  был
особенно полезен, и он присутствовал,  когда  рассвет  подобных  начинаний
лишь только брезжил.  Именно  этим  и  объяснялся  тот  факт,  что  с  ним
совещался сам  хозяин,  который,  считая  себя  воплощением  значительного
грубовато-прямого  деятеля  -  две  трети  Наполеона   плюс   одна   треть
американского магната, очень популярный персонаж кинофильмов,  -  довольно
рычал, не вынимая изо рта сигары. Кинни давно знал, что в манерах  хозяина
много театральщины, так как такая же театральщина была и  в  его  манерах.
Бывали дни, когда в "Дейли трибюн" играли получше, чем во  многих  театрах
Вест-Энда.
   Однако сейчас Кинни не думал об имперских йоменах, о "Трибюн", о  своем
детище-герое Хэббле,  которого  должны  были  показать  сэру  Грегори.  Он
рассматривал хозяина, глядя на него по-новому. Длинная  костлявая  фигура,
длинное  темное  лицо,  седые  волосы   -   если   их   расчесывать,   они
электризуются, - свирепые брови, которые двигаются быстро и независимо  от
лица, словно два волосатых насекомых, - все это было  давно  знакомым.  Но
сейчас он заметил и, пожалуй, впервые, что у сэра Грегори светлые  жесткие
глаза и что эти глаза прячутся за длинными с загнутыми концами  ресницами,
нелепыми для газетного  воротилы,  которому  перевалило  за  пятьдесят.  И
стоило Кинни увидеть эти глаза и  нелепые  ресницы,  как  вспышкой  молнии
мелькнула у него в голове мысль - а не он ли, сэр Грегори, был  любовником
его жены?
   - Вот почему я сказал Шаклворсу, чтобы вы начали действовать,  -  рычал
сэр Грегори. Его отрывистый хриплый властный голос был хорошо известен,  и
подражание ему стало неотъемлемой частью общей программы каждого нового  в
редакции репортера. - Вы дали хороший материал, и  как  раз  тогда,  когда
надо. Удачный материал, да. Но из него можно выжать  больше,  если  подать
его как следует.
   - Я думал то же самое, - услышал Кинни  свой  голос.  Он  все  еще  был
заворожен страшной и новой чертой этого обычного для него лица. Почему  бы
сэру Грегори не спать с его женой? Ничего невозможного, честное слово, это
возможно. Он знал, все знали, на что был способен сэр Грегори, когда  речь
шла о женщинах. В этом была одна из трудностей  для  тех,  кто  работал  в
"Дейли трибюн", Одну неделю необходимо превозносить какую-нибудь красавицу
до небес, на следующую неделю запрещалось произносить ее  имя,  и  миллион
читателей "Дейли трибюн" помогал владельцу газеты  вести  осаду  сердец  и
ссоры любовников и, пребывая в  неизвестности,  ложился  вместе  с  ним  в
постель к его возлюбленной и вместе с ним покидал ее. Сплошная грязь, если
задуматься над этим, и сейчас Кинни задумался. Однако сказал он другое:
   - Моя идея сводилась  к  тому,  чтобы  из  Хэббла  сделать  человека  в
масштабах нации, тогда бы он был полезен нам для многого.
   - Угу, - буркнул сэр Грегори. С помощью этого "угу" сэр Грегори  годами
экономил силы и время. Он платил другим, чтобы они говорили  ему  "да".  -
Что ж, посмотрим. Пока все идет хорошо. А вы - молодец,  что  нашли  такой
материал. Придется вам опять прокатиться в провинцию, Кинни.
   Похвала эта должна была обрадовать, но Кинни она  показалась  зловещей.
Значит, опять надо, чтобы его не было в Лондоне? Может, ради этого  его  и
посылали к Стоунли? И разве  в  последнее  время  он  не  замечал,  что  в
редакции странно поощряют его отъезды? Уже давно  какая-то  часть  души  у
него изболелась  в  ожидании  подобной  минуты,  и  сейчас  в  этой  части
заработали шестеренки, а сама она загорелась адовым огнем.
   Сэр Грегори заметил это.
   - Какого черта вы уставились на меня? Что случилось?
   Кинни, спохватившись, что выдал себя, ответил, что ничего не случилось.
   - Кинни! - Обращение прозвучало коротко и резко.  -  Вы  слишком  много
пьете. Никуда не годится. Не будьте дураком, бросьте  на  время  виски,  -
продолжал сэр  Грегори  более  по-приятельски,  -  займитесь  каким-нибудь
спортом, будьте больше на воздухе. На курортах бывали?
   - Нет, не бывал. И не хочу. Со мной все в порядке.
   - На мой взгляд - нет. - Неподдельное искреннее участие звучало в  тоне
и голосе сэра Грегори. Это участие  к  людям  было  одним  из  его  лучших
качеств как хозяина, которое Кинни нескончаемо хвалил и в разговорах  и  в
прессе. - Когда покончите с  делами,  берите  отпуск.  Потолкуем  об  этом
потом. А сейчас давайте-ка сюда своего Хэббла. Где он у вас? - И  он  стал
нажимать кнопки и рычать в телефоны.
   Кинни  вспомнил  вечер,  когда  сэр  Грегори  обедал  с  ними.  Он  был
исключительно внимателен и добр к Джилл, стараясь оставить о себе  хорошее
впечатление. Что же произошло?  Он  помнил,  что  на  следующий  день  сэр
Грегори поздравил его с приобретением такой восхитительной маленькой жены.
Он так же помнил, что с того дня имя Джилл никогда  не  упоминалось  в  их
разговоре. Сэр Грегори ни разу не спросил о ней,  не  вспомнил.  Возможно,
она просто выпала у  него  из  памяти,  хотя  сейчас  в  это  трудно  было
поверить. Нет, то, что хозяин никогда не упоминал о ней, было значительно,
дьявольски значительно. Зачем спрашивать о ней, если они, посмеиваясь  над
простофилей мужем, ставят ему рога?
   В редакцию приехал Хэббл, и Кинни, который ни на секунду не  переставал
ломать голову над своей горькой, сводящей с ума проблемой, был  послан  за
ним. Были ли у него какие-нибудь улики? Нет, даже намека на них. Может  ли
Джилл завести себе любовника  вроде  сэра  Грегори,  старше  ее  на  целых
двадцать пять лет? Нравятся ли ей такие вот мужчины? Ничего  этого  он  не
знал и от этого сходил с ума. Он ничего не знал и будто бродил в кромешной
тьме. Даже если он и начнет расспрашивать ее об этом, он был уверен, что и
на милю не подойдет к истине. Черт бы их побрал обоих!
   Наряженный во все новое Чарли выглядел щеголем. Это укололо  Кинни,  он
считал, что Чарли его детище и что без его разрешения он не имеет права ни
с того ни с сего появляться расфранченным, как сердцеед. "А что, -  горько
сказал себе Кинни, - если привести этого парня домой? Может  быть,  завтра
же Джилл пустит его к себе в постель, что бы ни делал и как бы ни старался
узнать бедняга и глупец муж".
   - Живей! - грубо сказал он. - Опаздываете. Хьюсон,  вы  не  нужны.  Шеф
ждет.
   Они вошли в кабинет, и сэр Грегори запаясничал,  вовсю  пуская  пыль  в
глаза незнакомцу. На каждого нового человека, не делая исключения даже для
мальчишки-посыльного, он старался произвести впечатление.
   "Шарлатан", - выругался про себя Кинни.
   - Так вот каков наш герой, а, Кинни? Рад вас видеть, рад  познакомиться
с вами.  Присаживайтесь,  присаживайтесь.  Полагаю,  вы  теперь  начинаете
подумывать, что вы "личность". - Чарли пробормотал что-то в  ответ.  Брови
сэра Грегори резко опустились, потом опять взлетели. - Отлично  выглядите.
Отлично выглядит, а, Кинни?  Неплохо  зарабатываете?  Пользуетесь  благами
жизни? Хотя, пожалуй, еще рановато Нет отбоя от женщин? Не  будет,  теперь
не будет. Обычная история. Кинни подтвердит.  -  И  он  коротко  и  хрипло
засмеялся.
   Кинни попытался принять вид  человека,  которому  тоже  весело,  но  не
сумел. Что он хотел сказать этой пошлятиной  о  женщинах?  Может  быть,  и
ничего. В конце концов, он всегда говорит такое.  Кинни  вновь  безнадежно
спросил себя, какие у него были улики? Чепуха! Мучать себя из-за какого-то
пошлого  подозрения.  Но,  решив  так,  он  тотчас  же   представил   себе
расплывчатую, но бесконечно мучительную картину, как его юная жена  и  сэр
Грегори вместе смеются над ним.
   - "Трибюн" и я кое-что делаем для вас, - говорил сэр Грегори Хэбблу,  -
и я надеюсь, что вы не откажетесь что-нибудь сделать для меня и  "Трибюн",
а? Хорошо. И для империи. Вы ведь интересуетесь делами империи, не так ли?
   - Нет, - спокойно ответил Чарли. - Не сказал бы что интересуюсь.
   - Что? То есть как это?
   - Знаете, говоря по правде...
   - Молодец. Нам именно это и надо - чтобы вы говорили правду.
   "Боже мой, - про себя застонал Кинни, - ты  прав.  Но  как  узнать  ее,
правду".
   - ...Если бы я когда-нибудь видел империю, или если бы  она  что-нибудь
сделала для меня, я бы, наверно,  интересовался.  А  пока  -  нет.  Мы  не
очень-то думаем о ней.
   - А надо бы! - пролаял сэр  Грегори.  -  Вы  -  британцы,  и  это  ваша
империя.
   - Знаете, я, правду  говоря,  не  очень  задумывался  над  тем,  что  я
британец. Там, откуда я приехал, я не слышал, чтобы  люди  о  таких  вещах
много говорили. Конечно, мы англичане. Англичане, это - да.
   - Это одно и то же. Читайте "Трибюн" повнимательней. - Это было сказано
строго, и брови вновь сдвинулись, подтвердили строгость, затем всякий след
строгости мгновенно исчез с лица: прищурились голубые глаза, растянулся  в
улыбку  злой  рот,  весело  заметались  брови.   Эффект   от   этого   был
разоружающий, поразительный.
   Кинни не раз видел этот трюк, но сейчас он не  остался  только  в  роли
наблюдателя. Он был свидетелем того, как сэр  Грегори  кнутом  и  пряником
действовал на женщин и какой результат производил этот  метод  на  десятки
женщин, на Джилл, его жену.  Строгость  разрушала  внешние  укрепления,  а
улыбка выманивала женщину из внутреннего бастиона,  обезоруживала,  делала
ее податливой. Он представил себе  его  большую  жадную  руку,  обнимающую
Джилл.
   - Я создаю "Лигу имперских йоменов", - говорил  босс,  -  чтобы  спасти
империю. Угу. Кинни вам расскажет о ней. Скоро состоится  большой  митинг.
Хочу, чтобы вы выступили.
   - Ну, знаете! - воскликнул Чарли, сразу насторожившись.
   Странно, но Чарли боялся шефа меньше, чем его, отметил про себя  Кинни.
Может быть, потому, что он уже успел глотнуть Лондона,  почувствовал  себя
увереннее. Но Кинни сознавал, что дело  было  не  только  в  Лондоне.  Для
Хэббла Хэл Кинни что-то значил в то время, как сэр Грегори не  значил  для
него ничего. Да, это было  так,  и  прийти  к  подобному  заключению  было
приятно. Читатель знал его, Кинни.
   - Мы скажем вам, что вы будете говорить. Несколько слов - о том, что вы
вступаете в Лигу. Ничего страшного.  Вам  понравится.  Люди,  приветствия.
Возможно, съездите на  один-два  митинга  в  провинцию.  Заботятся  о  вас
хорошо? Развлекайтесь. Считайте себя сотрудником  "Дейли  трибюн",  своим.
Одним из "Счастливого братства", а, Кинни?
   Это было его, Кинни, выражение. Ему показалось, что оно было сказано  с
тонкой издевкой. Кинни стало не по себе.
   Хэббла отпустили, а Кинни остался. Сэр Грегори  желал  обсудить  с  ним
статью, которая забьет тревогу всеми своими  абзацами  и  искусным  концом
подведет к "Лиге имперских йоменов".
   - На этот раз что-нибудь близкое и понятное каждому, Кинни. Ваш  конек,
понимаете? Не  затрагивая  особенно  широких  вопросов.  Например,  семья,
любящая жена, ребятишки. Надо взять  именно  такое.  Никто  лучше  вас  не
справится. Угроза тем, кто нам дорог, а? Вот именно.
   Кинни хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать что-нибудь о жене.
Но в конце концов у него не было доказательств. Возможно, все это  чепуха.
И в то же время... в то же время... что-то такое было...
   - Хорошо, сэр Грегори. Сделаю. Материал будет сильным. - И  он  говорил
правду. Он уже видел, как статья приобретает контуры, цвет,  теплоту.  Что
скажете вы о жене, о ваших ребятишках, о вашем доме, о том, что для вас  -
все, что для вас - наследие Любви?


   Джимми Баск, джентльмен, ведающий театральной рекламой, сидел  в  своем
крохотном кабинете и благоговейно смотрел на мисс Хупер, своего секретаря.
Он был небольшого роста полный  молодой  человек  с  влажными  глазами,  -
казалось, он готов был расплакаться в любую минуту, но Джимми  никогда  не
плакал и почти никогда не  смеялся,  скорее,  он  всегда  был  задумчив  и
печален, как романтический юноша, которому сказали, что  в  мире  уже  нет
неоткрытых островов. Наверно, в Джимми жил человек, который  вечно  бродил
по неоткрытым островам. Но его оболочка проводила почти все  время  в  тех
небольших краях, которые включали Трафальгар-сквер у его южного  полюса  и
северные зоны Кэмбридж Серкус. Насчет этих  земель  у  Джимми  иллюзий  не
было.
   Джимми Баск знал все. Он мог сказать, почему такой-то вложил  деньги  в
"Голубого гуся", почему было столько ссор на репетиции "Надоеды",  сколько
дохода получил "Империал" и какие убытки понес "Фриволити", и  был  всегда
хорошо осведомлен об изменениях в справочнике жизни за  кулисами,  который
можно было бы назвать "Театральный кто с кем".
   Его обязанности заключались  в  поставке  рекламы  в  виде  фотографий,
новостей и слухов тем учреждениям, на содержании которых он  находился,  и
наблюдением за тем, чтобы у младших театральных критиков и тех, кто  пишет
о театральных сплетнях, в первые дни спектаклей и  в  иные  особые  вечера
было достаточно бесплатной выпивки.
   Обычно он зарабатывал на этом от десяти до двенадцати гиней  за  первые
три недели представления и по пять гиней за каждую последующую  неделю,  а
так как он, как правило, работал сразу на несколько театров, а расходы его
были невелики (даже его еда оплачивалась заметками, которые  он  время  от
времени печатал), дела его шли очень неплохо. Его  успех  объяснялся  тем,
что он нравился Флит-стрит, почти  всегда  был  трезв  и  не  влюблялся  в
актрис, которых он вне сцены считал сырым и обычно не  оправдывающим  себя
материалом для рекламы.
   Самое сильное отвращение он питал к так называемым театралам - не к той
широкой публике, от которой зависит долгая  жизнь  пьесы,  а  к  тем,  кто
толкается в театральных фойе и треплет там языками. С другой  стороны,  он
любил действительно хорошие пьесы, но они попадались ему не часто.
   В душе, в самой ее глубине, он удивлялся своему  процветанию,  и  жизнь
представлялась ему сказкой, но у него было достаточно здравомыслия,  чтобы
не  проявлять  внешне  даже  самого  слабого  мерцания  этого   радостного
заблуждения.
   Мисс Хупер молчала, зная, что в эту минуту он  смотрит  не  на  нее,  а
сквозь нее. Он ловил идею. Какая-то идея, словно кузнечик, прыгала  где-то
в его голове.
   - Есть идея, - наконец объявил он.
   Мисс Хупер зашевелилась.  Все  становилось  на  свои  места.  Маленький
кабинет заполнили движения и звуки.
   - Какая идея? - спросила она.
   - В "Кавендиш" выступает Суси Дин. И очень  плохо.  "Кавендиш"  здорово
завяз. Даже знатоки перестали ходить. А народ так и валит в  центр,  да  и
спектакль сам по себе хорош, хотя, на мой взгляд, последний для Суси  Дин,
как я и сказал об этом Брейлю.
   - Он опять звонил утром.
   - Ему нужен хороший материал, и он у меня  есть.  Я  видел  Хьюсона  из
"Трибюн". Он обещал мне привезти на любой спектакль героя, с  которым  они
сейчас носятся. Все это хорошо, но я чувствую, что это не зазвучит.
   - Он еще не был в театре? Тогда это хорошо.
   - Да, но это еще не будет звучать. Ну, а если я  добуду  ту  девушку  и
посажу их вместе в ложу? Тогда это будет материал.
   - Какую девушку?
   -  Девушку,  которую  сейчас  рекламируют  в  "Морнинг  пикчерал".  Она
получила премию на их конкурсе - "Мисс Англия", "Серебряная Роза". Вот эту
девушку. Давайте-ка, созвонитесь.
   - С Грегори?
   - Попробуйте с ним. Если он не занимается этим делом, то скажет кто.
   И затуманившиеся карие глаза Джимми, устремились за тысячи лье  от  его
маленького мирка, что не мешало  ему  негромко  и  тщательно  высвистывать
мелодию из "Кавендиш".
   Тем временем мисс Хупер, как всегда энергично, взялась за телефон.
   - Они говорят, - наконец сообщила она, -  что  ею  занимается  Грегори,
что, возможно, они сейчас в "Нью-Сесил".  Кто-нибудь  платит  за  то,  что
живет в "Нью-Сесил?"
   - Пока что немногие. И похоже, что дальше вряд ли будут платить.  Ну  и
денег ухлопано в эту гостиницу, ну и денег! Узнайте, там ли они. Если там,
то я поеду.
   Они были там.
   - Что передать Брейлю? - спросила мисс Хупер.
   - Как только я заполучу ее на сегодняшний вечер, попросите  Брейля  или
администратора  узнать,  можно  ли  забронировать  на  сегодня  ложу  "А".
Сообщите всем, кому следует. В перерыве в кабинете  Брейля.  Согласуйте  с
людьми из "Трибюн" - этим делом занимается Хьюсон, - чтобы их парень был в
театре. Если Марджори опять позвонит, передайте ей от меня, что даже  если
мы заплатим, чтобы тот материал был напечатан, никто его не возьмет.
   Джимми разыскал Грегори - мрачного остроносого человека в толстых очках
- в номере на третьем этаже, он  отделывался  от  пары  деятелей  рекламы,
старавшихся получить материал по  вопросам  красоты.  Он  был  представлен
обладательнице "Серебряной Розы" и  денежной  премии  "Морнинг  пикчерал",
небольшого роста девушке из провинции, Иде Чэтвик.
   Он разглядывал ее холодно и критически, так как в мире,  в  котором  он
жил, красота женщины была товаром - он мог бы насчитать  дюжину  красавиц,
которых знал.
   Действительно, девушка  оказалась  очень  недурна,  хотя  и  не  шла  в
сравнение с знаменитыми чародейками из театра  и  кино,  мисс  "Серебряная
Роза"  была  куда  лучше  всех  красоток  из  провинциальных  городишек  -
победительниц конкурсов. Она  была  отличным  типом  англичанки  -  ничего
экзотического: хорошая  простая  женская  красота.  Ее  волосы,  пышные  с
приятным каштановым отливом, были гладко расчесаны на обе  стороны,  концы
их слегка завивались. У нее были большие с  поволокой  голубые  глаза  под
длинными бровями. Нос ее был чуть-чуть вогнут  и  хорошо  гармонировал  со
слегка западавшими щеками, рот был мягкий, пухлый и слабый,  и  подбородок
ничуть не уменьшал этой слабости. Шея у нее была белая и нежная.  Пожалуй,
в ее фигуре, которая была хороша, хотя желательно было, чтобы ноги ее были
чуть-чуть длиннее - это придает женщине особую прелесть - шея  была  самым
примечательным.
   Все это Джимми Баск отметил в течение нескольких  секунд,  рассматривая
ее с головы до ног - на большее не  хватило  времени:  девушка  немедленно
ушла в спальню, оставив мужчин одних в небольшой гостиной.
   - Ну, Джим, что ты думаешь о нашей победительнице? -  негромко  спросил
Грегори.
   - Она ничего, - серьезно ответил Джимми. - Очень даже ничего. С ума  от
нее не сойдешь, но я видел хуже, особенно победительниц конкурсов красоты.
Откуда она?
   - Из какого-то городка, Пондерслей, что-ли, где-то  в  Средней  Англии.
Работала на фабрике, работа нетрудная - с механизмами, чистая,  аккуратная
работа. Хорошенькая девочка, но глупа. Никакого темперамента.  В  ней  нет
той изюминки, которая притягивает мужчину. Типичное английское целомудрие,
лучшая наша порода.
   - Поэтому-то она и  глупа,  -  сказал  Джимми.  Ему  часто  приходилось
дискутировать  на  эту  тему.  -  Для  того,  чтобы   английская   девушка
действительно была захватывающей, надо, чтобы в ней  была  капля  -  капли
достаточно - чужой крови. Ирландской, французской,  испанской,  еврейской.
Иначе она похожа на рисовый пудинг. Я давно это заметил.
   - Знаешь, если тебе каждый день подают пудинг, - сказал Грегори, -  так
пусть этот  пудинг  будет  рисовый.  Думай-ка  лучше  о  театре,  а  не  о
действительной жизни. Девочка здесь загорелась  тщеславием.  Раза  два  ее
сняли в кино - это тоже как премия, - она в  восторге  и  думает,  что  ее
место в Элстри и Голливуде под прожекторами.
   - А подходит она для кино?
   - Нет, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в таких  вещах.  Снимается
она плохо, и ей не хватает темперамента. Это у нее не пойдет, и я, Джимми,
знаю, что с ней будет дальше, - продолжал он с видом  энтомолога,  который
собирается коротко  набросать  жизнь  насекомого.  -  Сейчас  она  слишком
знаменита для старой работы в этом, как его? -  Пондерслее,  и  для  того,
чтобы спать в задней комнате со своей сестрой. Назад она не вернется.  Для
этого мы ее испортили. Она не  устроится  ни