тило привидение разочарованного
контральто. А может быть, виноват воскресный вечер. В воскресные вечера  у
меня часто такое настроение. Я  еду  в  Сохо,  туда,  где  живет  вся  эта
иностранщина. Накропаю рассказик и заработаю гинею,  проще  пареной  репы.
Поедешь со мной, как выступишь?
   - Поеду, - буркнул Чарли. Он встретился взглядом с  глазами  Хьюсона  и
уловил в них легкую насмешку. - Не знаю, сегодня прямо все не по  душе.  А
так вообще - все в порядке.
   - Устал и надоело. С вами, знаменитостями, всегда так. Был бы,  как  я,
работягой, - узнал бы. Да, я принес тебе письма из редакции.
   - Можешь взять их себе.
   - Э, нет, не могу. Глянь-ка. - Хьюсон стал перебирать их. -  Начинай  с
этого.
   - Стой! - воскликнул Чарли через минуту  совсем  другим,  обеспокоенным
голосом. - Это от дяди Тома.
   - Не от того, который жил в хижине? - Хьюсон увидел, что  Чарли  чем-то
озабочен. - В чем дело?
   - От дяди Тома. Он живет на север  от  Лондона,  в  Слейкби.  Женат  на
сестре моей матери. Пишет, что она больна и хотела бы повидать  меня.  Она
ко мне всегда хорошо относилась. У нее, у тетки Нелли, я был любимчиком. Я
тоже ее любил. Сейчас она свалилась. Им там здорово тяжело. Как бы там  ни
было, а она меня увидит. И очень скоро. Все, еду.
   - Прямо сейчас?
   - Прямо сейчас. Может, успею на ночной поезд. Туда идет  ночной  поезд?
Да, точно, идет. Заеду за чемоданом и - на вокзал.
   - Ты хочешь сказать, Хэббл, - начал серьезно Хьюсон, - что  собираешься
уехать, не выступив на митинге, который организовал сэр Грегори Хэчланд?
   - Собираюсь. Пошел он к черту, ваш митинг.
   - Ну и здорово! - заорал Хьюсон.
   - Я не хочу, чтобы тебе всыпали за меня, дружище, - сказал Чарли, вдруг
поняв, что Хьюсон - его единственный приятель в Лондоне.
   - Если ты уедешь, они не прицепятся  ко  мне  за  то,  что  я  тебя  не
задержал. Ты подумай, какая это будет сенсация!
   - А черт, опять сенсация! Мне надоели ваши сенсации. Ладно, мне нет  ни
до кого дела.
   - Я провожу тебя до гостиницы. Помогу, чтобы  успел  на  поезд.  Как  с
деньгами?
   - Неплохо. Деньги есть. Я обменял чек, часть оставил в банке,  часть  у
меня.
   По дороге в гостиницу Чарли сказал:
   - Выжми все, что сможешь, из этой сенсации, как ты говоришь.  Наверное,
это последняя, что вы получите от меня.
   - Вполне возможно. И потом, - задумчиво продолжал Хьюсон,  -  возможно,
она будет последняя, которая нам будет нужна от тебя. Пресса, знаешь,  как
женщина, долго ручаться за нее нельзя. Сколько ты там пробудешь?
   - Не знаю. Все зависит от того, как они там.
   - Что ж, когда приедешь, не удивляйся,  если  мы  все  станем  другими.
Например, я могу превратиться в длинного костлявого парня с пышными  усами
и шотландским акцентом. Что бы там ни  было,  приедешь  -  приходи.  Может
быть, меня пошлют посмотреть, как ты там  у  черта  на  куличках,  но  это
только "может быть". Шансов мало, о той части страны  мы  предпочитаем  не
писать. Даже если бы твой дядя и захотел, худшего места он бы  не  выбрал.
Из-за него ты больше не будешь героем газет.
   - Что ж, он живет там, где живет большинство людей.
   - Так. И, уж если говорить прямо, лучших людей, мой друг.
   Чарли успел на поезд, отходивший в 10:45 от Кингс-кросс. В  конце  ночи
ему предстояла пересадка в Йорке. В Слейкби он приедет ночью, но  это  его
не беспокоило. Он очень любил и уважал свою тетку и сейчас волновался о ее
здоровье, но когда поезд  набрал  скорость  и  помчался,  разрывая  ночную
темноту гудками, он  почувствовал,  что  с  его  плеч  свалилась  тяжесть,
которая угнетала его весь вечер. Он снова мог дышать. Он очень  устал,  но
на душе у него было удивительно легко и покойно.



6. ЗА ВРАТАМИ РАЯ

   В Слейкби было  холодно  и  тихо.  Тяжело  поднималось  солнце,  обещая
хороший день, но когда Чарли вышел из  вокзала,  было  еще  очень  рано  и
по-зимнему холодно. Ежась и вздрагивая, Чарли торопливо шел по улицам.  Он
искал кафе, где можно было бы перекусить и выпить чаю. Идти  к  дяде  было
слишком рано, там встанут не  раньше,  чем  через  час.  Последний  раз  в
Слейкби Чарли был семь лет назад, но город,  хотя  и  смутно,  помнил.  Он
совсем мальчишкой приезжал сюда несколько раз в  те  времена,  когда  дядя
работал на большом заводе и зарабатывал хорошие деньги.  Сейчас  в  городе
стояла такая тишина, что шум от повозки или грузовика казался грохотом,  а
когда кто-нибудь стукал неосторожно молочными бидонами, Чарли просто хотел
бежать к нему и просить не стучать. Наконец, он отыскал кафе, которое  уже
было открыто, и заказал большую чашку чаю и сандвич.
   Единственным человеком в кафе помимо Чарли был его  владелец,  толстый,
неряшливый и грустный человек. На нем  поверх  мятой  рубахи  была  надета
засаленная жилетка. Он принес Чарли чай и сандвич, закурил, поставил локти
на стойку и принялся безнадежно рассматривать улицу.
   После нескольких глотков Чарли почувствовал, что начал  согреваться,  и
счел необходимым обменяться парой-другой слов.
   - Тихо у вас, - начал он. - Наверное, потому что рано.
   - Угу, рано, -  ответил  хозяин,  выпустив  клуб  дыма  и  издав  звук,
изображающий презрение.
   Но Чарли хотелось поговорить.
   - Что ж, время не стоит. Но город ка вид вроде бы немного мертвый.
   - Вроде бы, говорите, - вышел из  оцепенения  хозяин.  -  Не  вроде,  а
совершенно мертв. Все, что ему осталось, так это закоченеть и  отправиться
на кладбище.
   - Неужели дело так плохо?
   - Да, плохо! - выкрикнул хозяин, будто Чарли не соглашался с ним.  -  Я
знаю, что говорю. А хотел бы не знать. Знаете,  почему  я  все  вожусь  со
своим кафе?
   Чарли не знал.
   - Да потому, что у меня ума ни на грош! Никогда его не было и не будет.
   Чарли по этому поводу сказать не мог ничего и промолчал, налегая на чай
и сандвич.
   - Если бы у меня были мозги, - продолжал хозяин, глядя опять на  улицу,
- я бы давно бросил это занятие, пока были кое-какие  другие  возможности.
Но я был ослом. Самым настоящим ослом. - И, покачивая головой, он негромко
и  неторопливо  обозвал  себя  несколькими  обидными  прозвищами.   Сделав
окончательный вывод, он посмотрел на Чарли и спросил:
   - Еще что-нибудь? Нет? Тогда с вас пять пенсов.
   Пожалуй, подобная встреча вряд ли сможет ободрить,  но  горячий  чай  и
сандвич сделали свое дело, и когда Чарли вышел на улицу,  он  почувствовал
себя значительно бодрее. Стало теплее, и улицы немного ожили.  Но  идти  к
дяде было все еще рано. Чарли  закурил  и,  неторопливо  шагая,  дошел  до
главного моста через реку. Он облокотился на  перила  и  осмотрелся.  Река
была такой же грязной, как и раньше, хотя причин к этому  сейчас  не  было
никаких. Он увидел всего одно судно,  небольшой  пароход  для  прибрежного
плавания, а когда-то здесь они плавали дюжинами. Куда делись все  верфи  и
стапели, которые, помнил  он,  тянулись  вдоль  берегов?  Остались  только
сараи, несколько кранов - и все. Остальное пропало, исчезло. Он  посмотрел
на фабричные трубы  на  берегах.  Большинство  из  них  стало  уже  просто
памятниками - даже легчайший дымок не  курился  над  ними.  Часть  городов
Средней Англии пострадала от депрессии, но этот она  доконала  совершенно.
Что-то необычное зеленело между вытянувшимися по берегам сараями и  речной
грязью. Он присмотрелся. Зеленела трава. Трава  росла  там,  где  когда-то
строили корабли. Теперь это уже был не  промышленный  город,  а  кладбище,
зарастающее травой, на котором обелисками стояли холодные заводские трубы.
   Еще семь лет назад, когда  Чарли  был  здесь,  он  слышал  разговоры  о
начинающемся большом кризисе. Но тогда он был мальчишкой, был глуп, и  это
его не касаюсь. Позднее он узнал от тетки Нелли, что им  пришлось  тяжело.
Он жалел их, но особенно не задумывался. Даже если  бы  он  приехал  всего
неделю назад, он не переживал бы того, что переживал сейчас, пожалуй, и на
заметил бы столько. Но фантастические  события  потрясли  его,  вывели  из
обычных для него  работы  и  развлечении.  Он  приехал  в  Слейкби  не  из
Бендворса или Аттертона, а  из  Лондона,  и  лондонский  Вест-Энд  начинал
казаться ему каким-то далеким прошлым, городом из сумасшедшего кинофильма,
в котором он, Чарли Хэббл, подчиняясь капризу судьбы, играл роль  безумца.
Сейчас он словно впервые увидел Слейкби и от этого словно сам стал другим,
тем Чарли, который видит намного больше, чем тот, прежний, рабочий. И  все
время, что он пробыл в Слейкби, он  оставался  все  тем  же  внимательным,
растерянным молодым парнем, у  которого  болит  сердце,  кто,  только  что
приехав из Лондона, рано утром стоит на мосту и никак не может примириться
с тем, что видит, так же, как не может легко  и  просто,  не  задумываясь,
принять всерьез свою жизнь в "Нью-Сесил отель".
   Уйдя с моста,  он  бесцельно,  только  для  того,  чтобы  убить  время,
слонялся по городу и думал  о  родственниках.  Ему  было  немного  стыдно,
потому  что  все  они  очень  хорошо  относились  к  нему,  когда  он  был
мальчишкой, а он последнее время почти не вспоминал, а в  эти  дни  вообще
забыл о них. Тетушка Нелли, одна из тех смуглых, маленьких, но неутомимых,
словно двужильных, женщин, была самой веселой  и  жизнерадостной  из  всех
родственников. Большим удовольствием для нее было видеть, как развлекается
молодежь. На ее вечеринках всегда были хорошо и весело. Конечно, в те  дни
у них водились деньги. Ему вспомнились их поездки за  город,  обеды,  лицо
тетушки. Оно было или самым грустным или самым веселым  из  всех.  Слейкби
казался тогда большим шумным городом, в котором было все, что душе угодно.
А теперь между тем и этим умершим городом  трудно  было  найти  что-нибудь
общее. Чарли вспоминал Тома Аддерсона,  своего  дядю,  и  думал  о  нем  с
большой приязнью и уважением. Дядя был совершенно не похож на  свою  жену:
был спокойный, очень уравновешенный, строгий и по-своему - Чарли  даже  не
решался определить как именно - религиозен.  Нет,  он,  Том  Аддерсон,  не
посещал церковь, но в то же время чувствовалось, что он  по-своему  сурово
религиозен. Мальчишкой Чарли побаивался и глубоко почитал  этого  высокого
костлявого механика и даже сейчас не мог бы сказать себе,  что  не  боится
его. У них было двое детей, его двоюродные брат и сестра: Мэдж  и  Джонни.
Джонни был моложе Чарли, сейчас ему должно быть двадцать  два  -  двадцать
три, Мэдж - около двадцати. Он хорошо помнил их такими,  какими  они  были
семь лет назад Джонни - смуглый, как мать, и  высокий,  худой,  как  отец,
Мэдж - с каштановыми кудряшками и голубыми глазами -  настоящая  маленькая
женщина. Он как-то провел здесь с ними рождество...
   Сейчас они жили на Фишнет-стрит, дом восемнадцать. Он не  бывал  еще  в
этом доме, но, спросив у прохожих, вспомнил, что та часть  города  у  реки
ему знакома. Смотреть на дома в этом районе было тягостно  -  сразу  можно
было догадаться, что денег у людей, живущих в них, почти нет. Но  вот  уже
без нескольких минут девять. Наверное, все уже встали. Пора идти.
   На его стук из дома восемнадцать вышел очень плохо одетый,  сгорбленный
человек в очках со стальной оправой. Весь он  был  каким-то  серым:  серые
волосы, такая же щетина на подбородке, серые впалые щеки.
   - Вам кого?
   - Это я, дядя, Чарли. Чарли Хэббл...
   - А... Я, паренек, тебя не узнал. Заходи.
   Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо  было  сделать  с  Томом
Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это -  дядя,  то  что  же
тогда с теткой!


   Джонни - совсем не тот подросток, которого он видел семь лет  назад,  -
был дома. Это был рослый парень, но что-то в  нем  было  неладно.  Он  был
слишком худ, неуклюж, очень плохо  одет,  а  в  его  глазах  и  линии  рта
сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.
   - Ты же лондонская знаменитость, - сказал он. - Герой и так далее.  Что
тебя заставило приехать?
   - Я просил его, - сказал отец. - Мать будет рада.
   - Что ж, я не виню ее. - Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. -
Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось  обижаться!  Мы  тут,
знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, - как ты вот.
   - А где тетушка? - спросил  Чарли,  благоразумно  пропуская  мимо  ушей
последнее замечание Джонни.
   - В верхней комнате, лежит, - ответил дядя, понижая голос. - Ничего, ей
не хуже. Нам приходится воевать с  ней,  чтобы  она  не  вставала.  Доктор
приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей  велят.
Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она  много  слышала  о  тебе,
очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори
ей об этом, иначе она  меня  заест.  Скажи,  что  сам  приехал.  Ей  будет
приятно, и мне не попадет.
   - Хорошо, дядя. Как она сейчас?
   - Плохо, чего уж там говорить.
   - А чем она болеет?
   - Да так... - колебался дядя. - Доктор говорит...
   - Я тебе скажу  прямо,  -  грубо  перебил  Джонни.  Все  это  проклятая
голодовка, домашняя работа с утра и до ночи - нам она ничего не  разрешает
делать - и заботы.
   - Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе.  Есть  люди,
которым приходится хуже, чем нам.
   - Ну и что из этого? - ответил Джонни. - Нам от этого не легче.
   - Где Мэдж? - спросил Чарли.
   - На работе.
   - Только она одна и  работает,  -  сказал  Джонни,  -  в  кондитерской.
Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски  больше,  чем  могу
заработать я. Но все равно мы их не получаем.
   - Почему?
   - Да  потому,  что  одиннадцать  шиллингов  шесть  пенсов  вычитают  из
пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.
   - Нет, не одно и то же, - дядя встал. - У  нас  в  семье  один  человек
работает, а это что-то да значит. Пойду,  Чарли,  посмотрю,  может,  тетка
проснулась.
   С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:
   - Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери  будет  хоть  немного  легче  на
душе. Она читала про тебя  и  хочет  узнать,  что  значит  быть  героем  в
Лондоне. Поживешь немного?
   Чарли ответил, что поживет,  и  объяснил,  что  его  багаж  остался  на
вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.
   - Это просто, - сказал Джонни. - Я сам знаю несколько  домов,  а  мать,
наверное, куда больше. Что ж, съезжу за  твоим  багажом.  Ничего,  ничего,
все-таки хоть чем-нибудь займусь.
   - Монета есть, Джонни?
   Джонни мрачно усмехнулся.
   - Туда и обратно заплатить хватит.
   -  Возьми  у  меня,  -  предложил  Чарли  голосом,  которым  просят  об
одолжении, и дал ему шиллинг.
   Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.
   Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было
приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая.
Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли  до
того, чтобы снести все в ломбард. А это что-то значит.
   - Я как раз думал, дядя, - говорил он через минуту, - что  помню  почти
все эти вещи. Все идет как будто ничего, а? - Голос  его  звучал  бодро  и
оживленно.
   Дядя покачал головой.
   - Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы  не  было,  если  бы
нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут.  Все
ломбарды давно переполнены. Здесь  каждый  готов  что-нибудь  продать,  да
покупать некому.
   Лицо Чарли потемнело.
   - Я не подумал об этом.
   - О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и  учишься
понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь.  Иди,  поговори  с
теткой. И не забудь нашего уговора.
   Поднимаясь по узкой и темной  лестнице,  Чарли  сначала  услышал  голос
тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его.  Он  почувствовал,  что
странно слабеет, как будто сердце у него в груди  таяло.  Первое,  что  он
увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые  черные  глаза,  только
сейчас они были больше, чем когда-либо.
   - Чарли! Ах, Чарли!
   - Тетушка Нелли!
   Она приподнялась с подушек, обняла его и, смеясь, заплакала.  Да  и  он
готов был  заплакать:  она  так  постарела,  стала  такой  желтой,  худой,
маленькой. В эту грустную минуту ему вспомнилось  все  светлое,  что  было
связано с ней, все  радостное,  вспомнилось,  как  вспышка  молнии,  чтобы
окончиться вот этой минутой. "Ах, черт! - сказал он себе. - Ах, черт!"
   - Не смотри, на меня так, Чарли, - весело сказала тетка. - Я знаю, я  -
кожа да кости, но твоя бедная тетка никогда не была лучше, она всегда была
похожа на-кролика за четыре пенса. Ах. Чарли, я так рада, что ты  приехал.
Ты выглядишь таким молодцом! Знаешь, сейчас ты больше всего похож на мать.
Как бы она гордилась тобой! Как бы гордилась! И я горжусь тобой, Чарли, мы
все гордимся. Всем, что написано о тебе в газетах, твоими  фотографиями  -
всем, всем. А как ты  одет!  Ручаюсь,  Джонни  тебе  ужасно  завидует.  Ты
заметил это? Бедняга, он хотел бы тоже так вот одеваться, выглядел бы  так
же, как ты, но у  него  нет  возможности.  Правда,  это  несправедливо?  У
молодых людей нет никаких возможностей! И не только здесь, а везде! Ладно,
Чарли, расскажи-ка мне все с самого начала. Но почему ты оставил всех этих
важных людей в Лондоне и приехал сюда?
   Чарли сказал, что хотел повидать ее и их всех, что до этого  он  просто
не мог приехать. Потом он рассказал  обо  всем,  что  произошло  с  ним  в
Лондоне. Лицо тетушки все больше и больше сияло по  мере  того  как  Чарли
рассказывал о своих приключениях. А он должен  был  рассказывать  подробно
даже о том, что он ел и пил и какое было  белье  на  его  постели  в  этом
великолепном сказочном отеле.
   - Довольно обо мне, - наконец заявил он. - И  так  много  разговоров  о
пустяках. Я хочу послушать вас.
   Лицо тетушки омрачилось.
   - Мы, Чарли, ничего. Держимся. Пока живы, как видишь.  Заходит  доктор,
он присматривает за мной. Просто  даже  смешно.  Говорит,  что  мне  нужен
покой, а сам кричит, как здоровенный буйвол.
   - Почему?
   - Не надо смотреть на меня так, мальчик. Он один из  наших  друзей,  мы
знакомы с ним вот уже двадцать пять лет. Он кричит, потому что все ему  не
нравится. Он не может отправить меня в лечебницу, потому что  список  тех,
кто ждет своей очереди, длиной в целую руку. Да я и не очень хочу ехать  -
кто будет заботиться о моих двух непутевых мужчинах и глупенькой девчонке?
Но доктор говорит, что ехать надо и не может  отправить,  а  мы  не  можем
заплатить, вот так все и получается. Послушал бы, что он говорит. Он самый
настоящий красный, такой же, как Джонни. И голова и мысли -  все  красное,
вот какой у нас доктор. Но он - чудесный  человек.  Он  лечит  меня,  хотя
знает, что мы не можем заплатить и не имеем права на лечение по страховке.
   - Не имеете право на лечение по страховке? Как же так?
   - Потому что твой дядя без работы уже больше чем три года. А после трех
лет безработный не имеет права на бесплатное лечение по страховке и вообще
ничего не имеет. Таких доктора всегда признают безнадежными.
   - Дядя больше чем три года безработный!
   - Три года! За шесть лет он работал всего пять месяцев. Только подумай,
Чарли, твой дядя Том, Том Аддерсон,  один  из  лучших  механиков,  которые
когда-нибудь работали у Стерков, - а ведь моторы  Стерков  знают  во  всем
мире, - дошел до такого вот. Ты помнишь, каким он был?
   - Да, - подтвердил Чарли. - Он изменился, на мой взгляд.
   - Он очень переменился, мой мальчик.  С  того  времени,  когда  ты  был
здесь, он постарел на двадцать лет. Такая жизнь его просто убивает, просто
убивает. И не нужда - хотя нужда тоже ужасна, - но то, что  он  чувствует,
что он не нужен. Его убивает безделие. Я знаю, мы не должны жаловаться, мы
все-таки кое-как живем, многие живут куда хуже нас, но иногда он  говорит,
когда ему особенно  тяжело,  всякое.  Он  говорит:  "Что  ж,  Нелли,  пора
ум