елке.
   - Я тоже. Я стараюсь, чтобы это было незаметно, но это правда.
   - Из вас получится хорошая пара. Он хороший и честный  с  виду  парень.
Но, честное слово, если он сумел спасти город, то мой парень должен суметь
спасти пол-Англии, потому что  он  справится  с  тремя  такими,  как  этот
парень, - ему не с такими приходится иметь дело. Он полицейский.  Когда  я
говорю "полицейский", так это не значит, что он один из тех жирных и тупых
фараонов. Он из тех, каких сейчас подбирают. Скоро он будет  сержантом,  а
потом инспектором. Уж я постараюсь, чтоб это было так. Вот  мы  поженимся,
тогда...
   - Вы выходите замуж?
   - Да, и очень скоро. Мне надоело возить грязь за  какими-то  мужчинами,
когда мой здоровый и крепкий парень ждет, чтобы кто-то позаботился о  нем.
А вы?
   - Нет. У меня нет жениха и вообще никого нет, и я  очень  рада,  потому
что после того, как я получила первую премию, меня  будут  испытывать  для
кино. Я хочу стать киноактрисой. Я хочу стать кинозвездой, - закончила Ида
с воодушевлением.
   - Будем надеяться, что так и будет, - мрачно заметила  горничная.  -  Я
знаю, что это значит. Мне приходилось убирать после нескольких кинозвезд и
здесь и в Брайтоне.
   Ида превратилась во внимание.
   - Вот как? А какие кинозвезды?
   Горничная назвала несколько имен.
   - Жеманные кошки половина из них. Одна или две  были  славные,  но  они
были настоящими актрисами,  выступали  на  сцене  по  нескольку  лет.  Но,
знаете, лучше убирать за ними, чем за этими, кто бывает  всегда  здесь,  -
богачками, которые за всю  жизнь  палец  о  палец  не  ударили,  а  только
бездельничают и думают, что они красавицы, и  гоняют  тебя  день  и  ночь.
Разговаривают  о  золотых  приисках  и  золотом  стандарте,  -  продолжала
горничная с яростью. -  Была  бы  моя  воля,  я  бы  показала  им  золотой
стандарт. Я бы заставила всех их поработать для  разнообразия,  а  женщин,
измотанных работой, послала бы сюда. Пусть о  них  позаботятся  как  надо.
Половина этих богачек с Пикадилли. Отнимите у них деньги, и они пойдут  на
Пикадилли [улица, на  которой  живет  лондонская  аристократия  и  которую
особенно посещают проститутки].
   - Вы ведь не  большевичка?  -  спросила  Ида,  смущенная  этим  суровым
негодованием.
   - Мой парень всегда говорит, что я большевичка, а я не большевичка.  Во
всяком случае, я не думаю, что я большевичка. Мне нет дела до русских, как
вообще до всех иностранцев. В гостинице их полно,  их  всегда  помещают  в
такие вот гостиницы, они такие лощеные, что от них  тошнит.  Некоторые  из
них хуже большевиков, попробуй поговори с ними, они просто тебя  ненавидят
за то, что ты заставила их что-то ждать. А самые грязные из них -  есть  и
такие, - это те, кто вечно липнет к тебе.  Кое-кому  из  этих  Марселей  и
Иоганнов я уже говорила, что я думаю о них, получали  они  от  меня  и  по
физиономии. Сколько вам лет?
   - Двадцать четыре.
   - Где вы живете и что делали дома?
   Ида рассказала ей.
   - А почему с вами не приехала мать на конкурс? - спросила горничная.
   - У меня нет мамы. С нами живет тетушка Агги. Она верит в бога и вообще
не хотела, чтобы я ехала на конкурс. Отец, наверное, был бы  рад  поехать,
но он не мог - нельзя бросить работу, а я  довольна  -  все  равно  бы  он
ничего не понял здесь, а брат и сестра моложе меня и тоже работают, и я не
хочу, чтобы они были здесь, потому что они смеялись  надо  мной,  когда  я
приняла участие на конкурсе, все смеялись, не переставая, а оказалось, что
не я, а они дурачки. А я так рада!  Вечером  театр,  самая  большая  ложа,
потом меня повезут в кафе "Помпадур". Вы видели серебряную  розу,  которую
мне дали, как часть первой премии? Она здесь. Вот она.  Правда,  чудесная?
Вы были бы рады, если бы были на моем месте?
   Горничная  посмотрела  на  серебряную  розу,  отсвечивающую  отраженным
цветом  розовой  комнаты  Потом  она  взглянула  на  девушку,   радостную,
раскрасневшуюся, с потемневшими и ставшими от этого  еще  глубже  голубыми
глазами, отчего она стала еще красивее, чем была  несколько  минут  назад,
когда горничная пришла в номер.
   - Наверное, да, - ответила горничная, чуть улыбаясь. - Столько  о  тебе
разговоров.  Первый  раз  в  Лондоне   и   вообще...   Наслаждайтесь.   Не
отказывайтесь ни от чего, что вам будут давать.  Но  запомните:  считайте,
что все это - праздничный отпуск. Не  воображайте,  что  теперь  это  ваша
настоящая жизнь. Такая жизнь ни для кого не бывает  настоящей.  Тем  более
для вас. Скажите себе: "Это - на неделю, на две, а потом конец ей" А когда
наступит конец, забудьте о ней. Поезжайте домой. Не верьте тому,  что  вам
будут расписывать и обещать. И, запомните, не ложитесь спать ни с  кем  до
тех пор, пока вам действительно не надо будет сделать это.
   - Не буду, - воскликнула девушка, густо покраснев. - Не буду, даже если
это будет нужно. Мне не будет это нужно.
   - Потому, что это не приводит ни к чему хорошему, - спокойно продолжала
горничная, - во всяком  случае,  к  чему-нибудь  стоящему.  Найдутся,  кто
захочет  этого,  конечно  же.  И  очень  скоро,  да.  Мужчины   со   злыми
вытаращенными глазами, похожими на капли сулемы, эти  -  самые  худшие,  и
вообще никому из них не доверяйте до самой свадьбы. Не дайте себя провести
тем, кто будет говорить, что его  жена  не  дает  ему  развод.  И  помните
всегда,  это  не  настоящая  жизнь,  не  настоящая.  Пожалуй,  надо  будет
попросить своего другого постояльца - героя из этого коридора - посмотреть
за вами. Правда, он попроще вас, но  у  него  открытый  честный  взгляд  и
волосы у него рыжеватые, а это - хороший признак.
   - Нет, не смейте этого делать, пожалуйста. Я ведь  не  знакома  с  ним.
Кроме того, я попаду в очень глупое положение, и я сама хорошо  позабочусь
о себе.
   - Тогда присматривайте за ним, - сухо ответила горничная.  -  Вообще-то
это будет одно и то же. А теперь, мисс, могу  ли  я  быть  еще  чем-нибудь
полезна вам? Миссис Саврони выйдет на работу завтра утром. Благодарю вас.
   И сказав это своим служебным безликим  голосом,  горничная  улыбнулась,
подмигнула и исчезла.
   Некоторое время Ида чувствовала себя  оглушенной.  Она  стала  говорить
себе, что горничная просто не победила на конкурсе красоты, и о  том,  что
бывает с победительницами конкурса красоты, знает не больше, чем она сама.
Но сам по себе факт, что в такое время ей преподнесли подобный совет,  был
оглушителен. Разговоры такого сорта принадлежали миру, который она чудесно
оставила позади. Услышать их здесь было так же неприятно,  как  поехать  в
кафе "Помпадур" и увидеть там в качестве  мрачного  распорядителя  веселья
свою собственную  тетушку  Агги.  Ида  испытывала  раздражение,  вызванное
рыжеволосой горничной, которая, будучи помолвлена с полисменом,  очевидно,
считала, что должна сама стать полисменом. Если подумать как следует,  так
она нахально сует нос куда не  надо,  даже  если  она  сначала  относилась
по-дружески и напудрила спину. И потом, советовать не спать ни с  кем.  За
кого она ее принимает?
   Но огорчение и раздражение продолжалось недолго. Она взглянула на  себя
в высокое зеркало, и сказка тотчас же началась  вновь.  Перед  ней  стояла
приятнейшая из задач - сделать себя еще привлекательней. Она выключила все
освещение, оставив только две лампочки над трельяжем туалетного столика, и
минут десять сидела  в  замечательном  экстазе  творчества,  приводя  свою
внешность в соответствие с той особой, которая столько  лет  виделась  ей.
Она не думала о людях, об их восхищении и обожании, она  сама  была  своим
зрителем; гостиница, город ушли из ее памяти. Сейчас она  была  принцессой
средневекового замка, воспетой рыцарями.
   Она вернулась в мир, чтобы аристократически  или,  как  это  принято  у
кинозвезд, легко поужинать грейпфрутами, бульоном и корочками поджаренного
хлеба.
   Мистер Грегори, отвратительный своими толстыми очками,  длинным  носом,
редкими волосами с перхотью - она усыпала весь  воротник  его  смокинга  -
заехал за ней, чтобы отвезти ее в театр "Кавендиш".
   Он тотчас же заявил, что она очаровательна, но особого обожания  к  ней
не проявил. Поместить мистера Грегори в сказку было трудно,  разве  только
отвести ему роль гнома. Его улыбка смущала ее, и она воспринимала его  как
нечто безликое, не существующее в жизни.
   В театр они  приехали  чуть  позднее  условленного  времени.  Некоторые
женщины были в великолепных  вечерних  туалетах,  мужчины  все  до  одного
казались высокими,  краснолицыми  и  не  гармонировали  со  своими  белыми
жилетами  и  белыми  галстуками.  Иде  они  все  показались  генералами  и
баронетами. Все было просто восхитительно, хотя поначалу на нее  никто  не
обращал  особого  внимания.  Потом  в   комнате,   сияющей   позолотой   и
украшениями,   похожей   на   гостиную,   она   увидела   журналистов    и
фоторепортеров. Ида была представлена сэру Хьюсону,  тоже,  как  и  мистер
Грегори, журналисту, но только тоньше и  опрятней,  и  молодому  человеку,
совершившему тот героический поступок, имя которого было Чарли Хэббл.
   Не успели они познакомиться, как им сразу же надо было стать рядом  (он
был выше  ее  всего  на  один-два  дюйма)  и  фотографироваться,  а  лампы
фоторепортеров вспыхивали чуть ли не перед самыми их  лицами.  Как  в  это
время смотрели на них и переговаривались!
   Ида почувствовала, что она еще больше знаменита, горда и красива,  хотя
в душе была напугана. Сам директор театра, джентльмен с  красивыми  седыми
усами и нежным белым цветком в петлице, подошел к ним и пожал им  руки,  а
когда фоторепортеры настроили опять свои аппараты и лампы, он подарил  Иде
громадную коробку шоколадных конфет, самую большую в ее  жизни.  Потом  он
проводил их по устланному толстым ковром коридору с маленькими дверьми  по
одну его сторону. У крайней двери их ждала программ-герл [девушка, которая
помогает зрителям занять места]. Дверь  открылась  в  большую  ложу,  тоже
похожую своей позолотой и отделкой на маленькую гостиную, и она  и  мистер
Хэббл сели в первом ряду, а перед ними, как сквозь легкий туман,  предстал
огромный  зал,  наполненный  людьми.  Оркестр  играл   красивую   мелодию,
некоторые зрители на балконе стали им аплодировать, и  все  это  было  так
чудесно, что Ида почувствовала, что по спине у нее забегали мурашки, и она
должна была с силой прижать пальцы к ладоням, чтобы не расплакаться.
   В огромной ложе они были  только  вдвоем,  и  Ида  взглянула  на  него.
Встретив ее взгляд, он торопливо и смущенно улыбнулся. Увидев его впервые,
она заметила,  что  он  выглядел  чистым  и  свежим,  а  темный  костюм  и
белоснежная   рубашка   оттеняли   его   песочного    цвета    волосы    и
голубовато-зеленые глаза. Увидеть его в  такой  обстановке  было  довольно
странно, он  совершенно  не  походил  на  всех  тех  мужчин,  которых  она
встретила в Лондоне. Он сейчас же напомнил ей дом в Пондерслее, она  знала
нескольких парней, очень похожих  на  него,  он  был  таким,  каких  часто
встречаешь, и это было ей неприятно, не потому, что она была сама по  себе
требовательна - она знала, что он совершил  что-то  очень  отважное,  -  а
потому что она не желала, чтобы ей напоминали о доме. Ей стало обидно, что
в течение этого часа, двух часов, ей надо было делить все это  великолепие
с человеком, который с одной стороны заслуживал это, а  с  другой  как  бы
представлял  отца,  тетушку  Агги,  Хэндзхау  и   Пондерслей.   Ей   вдруг
показалось, что то, кем он был, портило все.
   Сидя рядом с ней в ложе, он чувствовал себя куда неувереннее. Лицо  его
покраснело, лоб поблескивал от выступившего пота. Он  смущался.  Он  то  и
дело засовывал палец между воротничком и шеей... Она улыбнулась в ответ на
его улыбку. Она вспомнила, что говорила о нем  горничная,  и  согласилась,
что горничная была права. Он был славный.
   Он откашлялся.
   - Как вам нравится представление? - спросил он с таким  знакомым  ей  -
так говорят дома - акцентом.
   - Мне кажется, что все просто чудесно. А вам?
   - Мне... - он заколебался. - Для вас, конечно, это так.
   - Что вы хотите этим сказать? Что для меня чудесно?
   - Что? - Он глотнул воздуха и попытался опять улыбнуться. - Я  не  взял
первую премию по красоте. Я попал в глупейшее положение и  уверен,  что  и
выгляжу глупо.
   - Нисколько. А как тогда выгляжу я?
   Когда гирлянды и созвездия золотых ламп  начали  угасать  и  откуда-то,
чуть ли не с потолка, два прожектора сначала замерцали, чтобы потом из них
хлынули  потоки  света,  который  оттенил  каждую   складку   драгоценного
занавеса, он ответил искренне и приглушенно:
   - Вы сногсшибательны.
   Оба этих ребенка нашей индустриальной цивилизации  сидели  в  маленькой
темной  комнате,  пораженные  зрелищем,  вися  между  потолком  и   полом,
зачарованные так же, как Ганс и Гретель [персонажи сказок].
   Оркестр заиграл новую мелодию, поплыл  вверх  занавес,  и  в  магазине,
похожем  на  новенький  ящик  с  красками,   молодой   красивый   мужчина,
притворяющийся  старшим  продавцом,  заскользил   вдоль   линии   двадцати
спортивного вида молоденьких женщин, притворяющихся продавщицами. Подобное
поведение нисколько не удивило  двух  наших  провинциалов,  они  и  раньше
слышали  оперетту.  Только  сейчас  она  немного  больше  была  похожа  на
действительную жизнь.


   Чарли сказал, что она сногсшибательна, и так он и думал.  Кто  поверит,
что она приехала из Пондерслея?  Таких  в  Пондерслее  не  бывает.  Ничего
удивительного, что она  получила  первую  премию.  Такая  девушка  получит
первую премию где хочешь и в любое время. Сидеть в первом ряду ложи одного
из самых больших лондонских театров уже что-то да  значило.  Но,  подумать
только, кто сидит рядом с ним? Да,  от  этого  единственного  вечера  надо
взять все. Может быть, когда-то она жила среди таких люден, как он, хоть и
этому  не  очень-то  поверишь,  но  теперь  для  нее  они  уже  больше  не
существуют. Если она не станет кинозвездой, то выйдет замуж  за  парня,  у
которого куча денег. Через неделю, самое большее  через  две,  она  просто
забудет, что видела его. А кто он такой вообще? Что он  здесь  делает?  Он
всего-навсего выдумка. А она не выдумка. Вокруг нее не просто  так  поднят
весь этот шум. Ее оценили, как самую красивую девушку в Англии, и это так.
Какой у нее вид только! В Лондоне, наверное, ее  одели,  нарядили,  как  и
его, да разве в этом дело! Дело не в одежде. Пусть она жила в Пондерслее и
ходила, как другие девушки, на работу,  но  она  родилась  для  Вест-Энда,
бриллиантов, голых плеч, театральных лож, автомобилей  и  таких  гостиниц,
как "Нью-Сесил отель". И во имя ее он был рад,  что  все  это  существует.
Такая, как она, имеет право на все, что пожелает.
   Так восторженно рассуждал сам с собой Чарли во время первого  действия.
Он смотрел на сцену, которая была удивительно близка, и  наслаждался  тем,
что видел, но каждую секунду он чувствовал, что  она  здесь,  рядом.  Хотя
между ними была почти вся ширина ложи, он ощущал, что  она  здесь,  совсем
близко, как если бы чувствовал своей  левой  рукой  ее  теплоту  и  легкую
тяжесть. И от восторга у  него  кружилась  голова.  Он  не  обернулся,  не
посмотрел на нее, пока не опустился занавес и не загорелся свет. Тогда они
улыбнулись друг другу.
   - Вам понравилось? - спросила она.
   Ее голос был таким, как раз таким, каким он должен был быть. Он был  не
визглив и не груб, как у многих этих женщин, в то же время он  не  был  по
глупому хныкающим. Нет, голос у нее был то что надо.
   - Да, - ответил он. - Хорошая вещь.
   - Даже очень хорошая. Я бы хотела уметь так танцевать и петь.
   - Я думаю, если захотите, у вас получится.
   - Нет, я буду киноактрисой.
   - Из вас будет хорошая киноактриса.
   - О, вы так думаете?
   - Да, - решительно подтвердил он. - Я часто хожу в кино.  Когда  я  вас
увидел, я сказал себе:  "Ручаюсь,  из  нее  выйдет  хорошая  киноактриса".
Честное слово, я так и сказал себе.
   Он был вознагражден ослепительной улыбкой, очень похожей на те  многие,
что видел в кино. Ах черт, даже быть с ней было здорово похоже на кино!
   Она встала. Он тоже  встал  и  вдруг  почувствовал,  что  ему  душно  и
неудобно в накрахмаленной сорочке и воротничке.
   - Может, нам надо идти к директору? - спросила она. - Мне говорили, что
в антракте нам надо идти к нему.
   В ложу  вошла  программ-герл,  чтобы  провести  их  в  комнату  Брейля,
наполненную табачным дымом, выпивкой и мужскими и женскими представителями
прессы. Там их опять фотографировали. Две  решительного  вида  журналистки
приступили  к  допросу  Иды.  Хьюсон,  который  уже   успел   основательно
нагрузиться, взял на себя Чарли.
   - Что будешь пить, Хэббл? -  спросил  он,  делая  приглашающий  жест  к
столу.
   - Лимонад, - твердо ответил Чарли. - Я вижу, он у вас есть.
   - Есть, - с грустью подтвердил Хьюсон. - Но я  не  уверен,  что  Брейлю
понравится, что ты его пьешь. Он стоит здесь  уже  очень  давно.  Пожалуй,
даже прокис. А вот виски - свежий, как из прозрачного родника. Нет? Почему
нет?
   - Я и без выпивки взведен, а если выпью, то еще подерусь.
   - Согласен. Один из нас должен  быть  трезвым.  Хелло,  Джимми!  Иди-ка
сюда, познакомься с героем "Трибюн". Чарли Хэббл. Джимми Баск.
   - Как вам нравится это маленькое представленьице, мистер Хэббл?
   Чарли ответил, и после определенной поддержки со стороны мистера  Баска
и одного-двух журналистов из числа тех, которые окружили его, выразил свои
взгляды на театр. Он видел,  что  некоторые  журналисты  уже  основательно
выпили и что не все они так успешно справляются со спиртным, как это делал
веселый молодой джентльмен из "Трибюн". Один молодой  человек  с  длинными
волосами, небритый, в грязном коричневом свитере с глухим  воротом  стоял,
прислонившись к стене, и, закрыв глаза, держал за руку  полную  женщину  с
нахальным выражением лица,  одетую  в  плотно  обтягивающий  тело  зеленый
джемпер.
   "За что им платят деньги, не знаю, - сказал себе Чарли, - но знаю,  что
очень скоро будет с ними, если они не будут пить  поосторожней".  Одна  из
двух женщин, которые загнали мисс Иду Чэтвик в угол, была та толстая леди,
которая вчера в гостинице расспрашивала его о любовных делах. Дух  в  этой
комнате не намного отличался от атмосферы в "Колокольчике" в субботу перед
закрытием ресторана. Чарли сказал об этом Хьюсону.
   - Разница лишь в том, Хэббл, что здесь мы зарабатываем  деньги,  а  там
аттертонские дурачки тратят их.  Только  не  думай,  здесь  не  бесплатный
ресторан, хотя и похоже. Рано или  поздно  нам  придется  рассчитаться  за
выпивку, но нашей платой будут слова, слова, слова, как говорит Гамлет.  Я
как  раз  один  из  тех,  кто,  подвыпив,  считает  себя   Гамлетом.   Тип
нестерпимый.
   - Вот что, - Чарли сурово посмотрел на него, - после всего этого я вряд
ли буду верить газетам так, как раньше.
   - Ты будешь куда меньше верить им еще до того,  как  мы  расстанемся  с
тобой и твоей историей. Если  их  стряпают  в  такой  вот  кухне,  еда  не
покажется тебе вкусной, не так ли? И все же ты ошибаешься. Наоборот, когда
мы трезвы, тогда нам и нельзя верить. Кстати, раз уж зашел разговор о вере
и безверии, как тебе нравится твоя знакомая?
   - Кто? Эта девушка? Она не моя знакомая. А я бы  здорово  хотел,  чтобы
она была моей знакомой, - честно признался Чарли.
   - Ничего девчонка.
   - Ничего девчонка! Да знаешь, все, кого я  видел  в  Лондоне,  ей  и  в
подметки не годятся. Кого сравнишь с ней в театре или гостинице?
   - Что с тобой, приятель? Что случилось? Местный патриотизм или любовь с
одного взгляда?
   - Ни то ни другое, - быстро ответил Чарли. - Просто так оно и есть.  Ты
что, сам не видишь?
   - В таких случаях сам никто не видит. Пошли  спасать  ее  от  тех  двух
распухших вампиров, которые похожи на прокурорш и пишут так же,  как  они.
Не бойс