не провели серию  скрупулезных  испытаний.  Лица  их
продолжали оставаться  напряженно  сосредоточенными  и  тогда,  когда  они
сообщили во всеуслышание, что мост выдержит. За ночь Город  подготовили  к
перемещению. И едва забрезжил рассвет,  по  сигналу  одного  из  движенцев
серая громада с  беспредельной  осторожностью,  дюйм  за  дюймом  поползла
вперед.
     Я выбрал себе наблюдательный пункт на одной из несущих башен с  южной
стороны расселины; передние колеса Города вкатились на мост, цепи  приняли
на себя  нагрузку,  башня  завибрировала  -  и  устояла.  В  слабом  свете
восходящего солнца я все же не мог не заметить, как под исполинским  весом
опустились и натянулись цепи, как под чудовищной тяжестью прогнулось  само
железнодорожное полотно. Я  посмотрел  на  гильдиера  из  мостостроителей,
который притулился на той же башне в двух-трех  ярдах  от  меня.  Все  его
внимание было  поглощено  прибором,  присоединенным  к  цепям  над  нашими
головами, который измерял нагрузку. Никто из наблюдавших, что толпились по
сторонам, не шевелился и не произносил ни слова, будто малейший  звук  мог
нарушить непрочное равновесие всей системы. А Город все катился вперед,  и
вскоре мост принял на себя его вес целиком.
     Тишина оборвалась внезапно. С оглушительным треском  -  крутые  стены
расселины отозвались громоподобным эхом - лопнул один из тяговых  канатов.
И с дикой силой хлестнул прямо по  цепи  охранявших  мост  стражников.  По
конструкциями моста пробежала крупная дрожь,  а  из  недр  Города  донесся
истошный визг лебедки, вдруг избавленной от  напряжения.  Визг  оборвался:
движенцы у пульта  управления  отключили  мотор.  Теперь  Город  продолжал
ползти на четырех лебедках, еще медленнее, чем раньше. На северной стороне
расселины лежал, свернувшись, лопнувший канат, а под  ним  -  пять  убитых
стражников.
     Наконец, самые рискованные минуты остались позади. Город  протиснулся
меж северных башен и лениво заскользил  по  эстакаде  к  канатным  опорам.
Затем он затормозил, но никто не нарушил молчания - ни  криков  торжества,
ни вздохов облегчения. Трупы стражников подняли  на  носилки  и  прикрыли,
прежде чем унести в  Город.  Да  и  Город  -  был  ли  он  хоть  теперь  в
безопасности?  Строительство  моста  вызвало  длительную  задержку,  и  от
оптимума нас отделяли четыре с половиной мили. А  сколько  еще  предстояло
сделать: снять рельсы, латать  разорванный  канат,  демонтировать  несущие
башни и цепи и сберечь их для возможных будущих нужд...
     Но скоро, неизбежно скоро Город двинется в путь опять - все дальше  и
дальше  на  север,  вслед  за  оптимумом,  который  тем  не  менее  всегда
ухитряется ускользнуть от нас, убежав на несколько миль вперед.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     Гельвард Манн скакал верхом. Привстав не стременах, склонившись к шее
крупной каурой кобылы, он весь отдался скачке:  ветер,  треплющий  волосы,
грохот  копыт  по  каменистой  почве,  дрожь  мускулов  на  боках  лошади,
подспудная боязнь, что она вот-вот споткнется и выкинет его  из  седла,  -
все сливалось в дивное ощущение скорости.  Путь  лежал  на  юг,  прочь  от
убогих деревушек, где они только что побывали, через холмы  и  по  равнине
обратно в Город. Когда за очередным  гребнем  он,  наконец,  показался  на
горизонте, Гельвард перевел лошадь  на  легкий  галоп  и  повернул  ее  по
широкой дуге обратно на север. Вскоре она перешла на шаг, а  когда  солнце
стало припекать, он и вовсе спешился и двинулся рядом, держа ее в поводу.
     Он думал о Виктории: ее беременность длилась уже более  десяти  миль.
Выглядела она совершенно здоровой и  даже  похорошевшей,  и  администратор
медицинской службы заверил его, что  все  протекает  нормально.  Гельварду
теперь разрешали проводить в Городе больше времени,  и  он  иногда  целыми
днями оставался с женой. Им повезло - Город опять  перемещался  по  ровной
местности. Ведь появись необходимость строить новый мост,  возникни  любые
другие  чрезвычайные  обстоятельства,  и  время,  какое  он  мог   уделить
Виктории, тут же резко сократилось бы.
     Ученичество подходило к концу. Он поработал не за страх, а за совесть
со всеми гильдиями, кроме одной-единственной - своей  собственной  гильдии
разведчиков будущего. Меновщик Коллингс уже сообщил ему вполне официально,
что дело близится к развязке и  что  сегодня  к  вечеру  его  вызовет  сам
Клаузевиц для подведения итогов практики. Гельвард не мог  дождаться  этой
минуты. Все еще не утратив юношеского пыла и наивности, по  меркам  Города
он уже считался взрослым - и  вполне  подтвердил  это  тяжким  трудом.  Он
осознал, что Город должен двигаться вперед во что бы то ни стало - пусть и
не вполне еще понял почему, - и готов  был  принять  звание  полноправного
гильдиера. За последние несколько миль он похудел, но мускулы его  набрали
силу, а кожа покрылась ровным золотистым загаром. Он  больше  не  падал  в
изнеможении после каждого трудового дня,  напротив,  завершение  очередной
нелегкой задачи приносило ему удовлетворение  и  ощущение  полноты  жизни.
Большинство  гильдиеров,  под  началом  которых  ему  довелось   работать,
относились  к  нему  уважительно  и  даже  тепло,  оценив  его  готовность
трудиться честно и без лишних вопросов; семейная жизнь  с  Викторией  тоже
складывалась как нельзя лучше, и мало-помалу  окружающие  признали  в  нем
равного себе, достойного принять  на  свои  плечи  заботу  о  безопасности
Города.
     Особенно добрые,  дружеские  отношения  установились  у  Гельварда  с
Коллингсом. Когда он отслужил обязательные пятнадцать  миль  -  по  три  с
каждой из пяти гильдий, не считая  своей  собственной,  -  ему  предложили
самому выбрать, в какой из них пройти дополнительную пятимильную практику,
и он тут же попросился  к  меновщику.  Работа  меновщиков  привлекала  его
прежде всего тем, что позволяла узнать кое-что о жизни местного населения.
     Район,  по  которому  Город  полз  в  настоящий  момент,  был   голым
высокогорьем. Почвы здесь не отличались плодородием, поселения встречались
редко, а те, что попадались, представляли собой жалкую кучку хижин  вокруг
каких-нибудь  развалин.  Нищета  была  ужасающей,  людей  косили  болезни.
Никакой централизованной власти  здесь,  по-видимому,  не  было  -  каждая
деревушка придерживалась собственных  обычаев  и  правил.  Иногда  горожан
встречали с неприкрытой враждебностью, но чаще - с полным безразличием.
     Успех в работе меновщиков во многом зависел от их способности  быстро
и трезво оценивать по внешнему впечатлению нужды той или иной общины  и  в
зависимости от этого решать,  стоит  ли  вступать  в  переговоры.  Хотя  в
большинстве  случаев  такие  переговоры,  как  бы  искусно  их  ни   вели,
заканчивались безрезультатно: если между  деревушками  и  было  что-нибудь
общее, то  хроническая  летаргия.  Когда  Коллингсу  удавалось  разжечь  в
местных жителях искру интереса, их нужды выявлялись в  мгновение  ока.  По
большей части Город мог  удовлетворить  эти  запросы  без  труда.  Высокая
организованность и техническое развитие горожан позволили им на протяжении
сотен миль накопить солидные запасы продовольствия, лекарств и  химикалий,
а опыт научил предвидеть очередность  спроса.  И,  предлагая  антибиотики,
семена, химические удобрения, средства для очистки воды, а иногда и прямую
помощь в ремонте заброшенных сооружений, меновщики вели дело к тому, чтобы
предъявить туземцам свои требования.
     Коллингс пытался  выучить  Гельварда  говорить  по-испански,  но  тот
оказался неспособным к языкам. Он усвоил десяток расхожих фраз,  но  стать
помощником Коллингсу в переговорах, зачастую длительных и трудных,  так  и
не смог.
     В  селении,  которое  они  посетили  только  что,  удалось  заключить
выгодное соглашение. Старейшины обязались  выделить  двадцать  мужчин  для
путевых работ, а затем добавить к этим двадцати  еще  десять  из  какой-то
другой деревушки, затерянной глубже в горах. В придачу к этому пять женщин
согласились - Гельвард не был  уверен,  добровольно  ли,  а  Коллингса  не
спросил  -  переселиться  на  время  в  Город.  Теперь  они  с  Коллингсом
возвращались, чтобы отобрать обещанные поселянам припасы и предупредить  о
близящемся пополнении. Меновщик  решил,  что  всех  вновь  прибывших  надо
подвергнуть  обязательному  врачебному  освидетельствованию,   а   значит,
следовало предупредить и медицинскую службу.
     Гельварду нравилось работать к северу от Города. Придет день,  и  эта
территория станет его профессиональной вотчиной - ведь  именно  здесь,  за
оптимумом, делали свое дело его  будущие  коллеги-разведчики.  Нередко  он
видел гильдиеров-разведчиков, они ехали верхом  на  север,  в  неизвестные
дали, куда рано или  поздно  переместится  и  Город.  Раз-другой  он  даже
встретил отца, и  они  обменялись  несколькими  фразами.  В  глубине  души
Гельвард  надеялся,  что  теперь,  когда  он  прошел  школу   ученичества,
натянутость,  омрачавшая  их  прежние  отношения,   рассеется,   но   отец
по-прежнему явно тяготился обществом сына. Очевидно, тому не было каких-то
глубинных, тайных причин; неспроста же Коллингс,  заведя  однажды  речь  о
разведчиках,  укоризненно  отозвался  о   Манне-старшем:   "До   чего   же
неразговорчив! Неплохой человек, когда узнаешь его поближе, но  уж  больно
замкнутый..."
     Через полчаса Гельвард снова сел на лошадь и  направил  ее  шагом  по
недавнему пути. Вскоре  он  заметил  Коллингса,  отдыхавшего  в  тени  под
скалой. Гельвард подъехал к наставнику, спешился, и они перекусили.  Глава
сельской общины в знак доброй воли подарил им большой ломоть свежего сыра,
и они отдали ему должное,  радуясь  нарушению  своей  повседневной  убогой
диеты из безвкусной синтетической пищи.
     - Если они едят такие вещи, - заявил Гельвард, - на кой черт им  наша
преснятина?
     - Не думаешь ли ты,  что  они  едят  сыр  изо  дня  в  день?  Ломоть,
наверное, был одним-единственным, да и то его украли в какой-нибудь другой
деревне. Я что-то не видел тут скота.
     - Тогда зачем же его отдали нам?
     - Мы им нужны.
     Еще немного спустя они продолжили свой путь к Городу. Оба шли пешком,
ведя лошадей под  уздцы.  Гельвард  испытывал  смятение:  ему  и  хотелось
вернуться в Город, и неожиданно взгрустнулось по отошедшим в прошлое  дням
ученичества. К тому же - ведь  они  с  Коллингсом,  вероятно,  виделись  в
последний раз - откуда-то вновь поднялось давнее  и,  казалось,  позабытое
желание потолковать с ним о том, что время от времени тревожило  душу:  из
всех,  с  кем  привелось  общаться  за  стенами   Города,   Коллингс   был
единственным, кому Гельвард мог доверить свой секрет. И все равно он долго
обсуждал проблему с самим собой, прежде чем решил, наконец, открыться.
     - Что-то ты сегодня какой-то притихший? - вдруг спросил Коллингс.
     - Верно. Извините меня. Я все думаю о  том,  что  пришла  пора  стать
гильдиером. И не уверен, что готов к этому.
     - Почему же нет?
     - Это не просто выразить. Скорее всего смутная догадка.
     - Ты хочешь обсудить ее со мной?
     - Да. Если вы позволите.
     - Почему же я должен возражать?
     - Ну... обычно гильдиеры не любят, когда ученики  пристают  к  ним  с
вопросами. Я был совершенно ошарашен, когда меня впервые вывели из Города,
но потом меня приучили держать свои вопросы при себе.
     - Все зависит от того, что за вопросы.
     Гельвард решил, наконец, что можно и не оправдываться.
     - Вопросов два, - сказал он. - Оптимум и клятва. Не могу  разобраться
ни в том, ни в другом.
     - И не удивительно. Я перевидел на своем  веку  десятки  учеников,  и
всех беспокоило одно и то же.
     - Так вы просветите меня?
     Коллингс покачал головой.
     - Не в том, что касается оптимума. Тут ты  должен  все  выяснить  для
себя сам.
     - Но я знаю лишь, что он всегда движется вперед.  Это  что,  условное
понятие?
     - Нет, безусловное... но больше я ничего тебе не скажу. Обещаю  тебе,
что ты узнаешь все, что хочешь знать, и очень скоро. Ну,  а  с  клятвой-то
что тебе неясно?
     Гельвард помолчал, прежде чем ответить:
     - Предположим, вы обнаружили бы - вот сейчас, сию  минуту  обнаружили
бы, - что я нарушил клятву. Вы убили бы меня, так?
     - Теоретически так.
     - А практически?
     - Я бы, конечно, встревожился,  обдумал  бы  все  хорошенько,  потом,
наверное, посоветовался бы с кем-то из  друзей-гильдиеров.  Но  ты  же  не
нарушал клятвы?
     - Если бы я был в этом уверен!
     - Ну-ка, расскажи мне лучше все по порядку.
     Гельвард начал перечислять вопросы, с которыми Виктория приставала  к
нему с первых дней, пытаясь при этом не уточнять характер  своих  ответов.
Однако Коллингс  хранил  молчание,  и  мало-помалу  молодой  человек  стал
пересказывать их подробнее, пока не припомнил все, чем  поделился  с  ней,
почти слово в слово. Когда он, наконец, выдохся, Коллингс заметил:
     - Признаться, не вижу во всем этом беды.
     Гельвард испытал мгновенное облегчение, но расстаться в одну  секунду
с сомнениями, месяцами терзавшими его душу, было трудно.
     - Как же не видите?
     - То, чем ты делился с женой, никому не причинило вреда.
     Они подошли к точке, откуда Город был виден во весь свой  исполинский
рост; вокруг, на путях, кипела обычная суета.
     - Но это не  может  быть  так  просто!  -  воскликнул  он.  -  Клятва
сформулирована очень жестко, и наказание, предусмотренное  ею,  легким  не
назовешь...
     - Верно... но мы, сегодняшние гильдиеры,  унаследовали  ее  от  наших
предков. Клятву передали нам наши отцы, а мы передаем ее вам. И вы, придет
день, передадите ее своим детям. Это отнюдь не значит, что  все  гильдиеры
согласны с ней, но никто до сих пор не предложил ничего лучшего.
     - Значит, гильдиеры,  как  только  смогут,  сами  отменят  клятву?  -
спросил Гельвард.
     Коллингс усмехнулся.
     -  Этого  я  не  говорил.  История  Города  уходит  в  глубь  времен.
Основателем Города был человек по имени Фрэнсис  Дистейн,  считается,  что
текст клятвы придумал именно он. Из документов того времени,  дошедших  до
нас, следует, что тогда сохранение тайны было оправданным  и  необходимым.
Но сегодня... сегодня наша жизнь, надо думать, уже не так сурова.
     - Однако клятва существует.
     - Да, и, на мой взгляд, в ней по-прежнему есть смысл. В Городе полным
полно людей, которые знать не  знают,  что  творится  за  его  стенами,  и
которым  нет  нужды  это  знать.  Например,  те,  кто   занят   в   разных
внутригородских службах. Время от времени они встречаются с  негорожанами,
хотя бы с женщинами-переселенками, и если позволить им трепаться, то мы  и
глазом моргнуть не успеем, как вся наша подноготная станет  известна  всей
округе. У нас и так хватает неприятностей с местными, с "мартышками",  как
их  называют  стражники.  Видишь  ли,  существование  Города   связано   с
определенным риском, а этот риск надо уменьшить любой ценой.
     - Нам угрожает опасность?
     - В настоящий момент особой опасности нет. Но в случае  саботажа  она
возникнет немедленно, и сразу  станет  неотвратимой.  Мы  и  без  того  не
пользуемся особой любовью, так стоит ли в таких условиях обнаруживать нашу
уязвимость?
     - Выходит, я могу быть с женой более откровенным?
     - Решать тебе. Она ведь дочь мостостроителя Леру? По-моему, девочка с
головой. Пока она не делится с  другими  тем,  что  ты  ей  рассказываешь,
тревожиться не о чем. Но не вздумай откровенничать направо и налево.
     - Чего не собираюсь, того не собираюсь, - заверил Гельвард.
     - И не говори никому, что оптимум движется. Это не так.
     Гельвард не сумел скрыть удивления.
     - Но мне сказали, что он движется!
     - Тебя дезинформировали. Оптимум остается на одном месте.
     - Тогда почему же Город никак не может достичь его?
     - Ну, иногда ему это удается, - ответил Коллингс. - Не удается только
задержаться на точке оптимума. Потому что сама почва неуклонно движется на
юг.



                                    2

     Рельсы уже протянулись на север от Города  примерно  на  милю.  Когда
Гельвард с Коллингсом подошли поближе, они  встретили  движенцев,  которые
везли тяговый канат к заново смонтированным опорам. День-другой - и  Город
двинется в путь снова.
     Поднявшись вместе с лошадьми на полотно, они  приблизились  к  Городу
вплотную. Впереди показалась темная дыра - вход  в  туннель  под  северной
стеной, единственная официально открытая дорога в городские недра.
     Гельвард проводил Коллингса до конюшен.
     - Всего тебе доброго, Гельвард!..
     Гельвард  принял   протянутую   руку,   и   они   обменялись   теплым
рукопожатием.
     - Вы словно прощаетесь со мной навсегда.
     Коллингс пожал плечами в обычной своей безыскусной манере.
     - Мы теперь долго не увидимся. Желаю удачи, сынок.
     - Вы куда-нибудь уезжаете?
     - Я-то остаюсь здесь. А вот ты уезжаешь. Будь осторожен и  поразмысли
над тем, что увидишь.
     Прежде чем Гельвард успел найти ответ, меновщик  скрылся  в  конюшне.
Гельвард чуть было не бросился за ним,  но  инстинктивно  понял,  что  это
бесполезно. Наверное, Коллингс и так сказал больше, чем полагалось.
     Со смятенным сердцем Гельвард направился по туннелю дальше, к  лифту,
и вызвал кабину. Когда она появилась, он сразу же  поднялся  на  четвертый
уровень и стал искать Викторию. Дома ее  не  оказалось,  он  спустился  на
фабрику синтеза. Ее беременность уже насчитывала восемнадцать миль, но она
заявила, что будет продолжать работу до последней возможности.
     Завидев мужа, Виктория встала со своего рабочего места, и они  вместе
вернулись в комнату. До свидания с Клаузевицем оставалось  еще  два  часа,
которые прошли в разговорах о пустяках. Правда,  когда  открыли  дверь  на
площадку, они провели какое-то время на воздухе.
     В назначенный час Гельвард поднялся на седьмой уровень и был  допущен
в штаб-квартиру верховных гильдий. Ему доводилось бывать здесь  и  раньше,
однако достаточно редко, чтобы не  испытывать  в  этом  святилище  старших
гильдиеров и навигаторов благоговейного трепета.
     Клаузевиц  поджидал  его  в  кабинете,  отведенном  для   разведчиков
будущего.  Когда  Гельвард  появился  на  пороге,  глава   гильдии   тепло
приветствовал его и предложил вина.
     - Вы неплохо зарекомендовали себя, ученик Манн.
     - Благодарю вас, сэр.
     - Готовы ли вы к тому, чтобы вступить в наши ряды?
     - Да, сэр.
     - Хорошо... У гильдии нет возражений  против  вашей  кандидатуры.  Вы
заслужили о себе весьма лестные отзывы.
     - Если не считать стражников, - заметил Гельвард.
     - Пусть это вас не тревожит. Стиль жизни  стражников  не  всякому  по
вкусу.
     Гельвард вздохнул с облегчением: отношения,  сложившиеся  у  него  со
стражниками, внушали ему опасение, что те не преминут наябедничать на него
разведчикам.
     - Цель настоящей встречи, -  продолжал  Клаузевиц,  -  в  том,  чтобы
сообщить вам о дальнейшем. Вам еще предстоит трехмильная практика в  вашей
собственной гильдии, но, насколько я  могу  судить,  для  вас  это  пустая
формальность. Прежде вам придется покинуть Город. Это входит  в  программу
подготовки гильдиеров. Возможно, ваша отлучка будет довольно длительной.
     - А разрешите узнать, насколько длительной? - осведомился Гельвард.
     - Трудно сказать. Не менее десяти миль.  Вернее,  бывает  по-разному:
одни возвращаются через десять-пятнадцать миль,  другие  отсутствуют  миль
сто, а то и больше.
     - Но Виктория...
     - Да, мне известно, что она ожидает ребенка. Когда это произойдет?
     - Миль через девять.
     Клаузевиц нахмурился.
     - Боюсь, что в это время вы будете в отсутствии. Говоря по правде,  у
нас с вами нет выбора.
     - Неужели нельзя подождать до родов?
     - К сожа