о  чем.  Надо  было  только  работать  и
работать, монотонно и тяжело. Сначала вытащить костыли, крепящие  рельс  к
шпалам, и сложить их в сторонку. Затем таким же образом освободить  другой
рельс. Потом мы принимались за шпалы - они крепились к бетонным основаниям
скобами, каждую из которых надо было расшатать и  вынуть  вручную.  Каждую
шпалу, отделенную от основания, надлежало уложить на тележку,  поджидавшую
на следующем отрезке рельсов. Затем наступал черед самих оснований -  они,
как я  понял,  были  отлиты  заранее  и  предназначены  для  многократного
использования, и теперь мы выкапывали их из земли  и  также  поднимали  на
тележку. И наконец, два стальных рельса аккуратно укладывались  на  особую
стойку, приделанную к тележке сбоку.
     Затем  Мальчускин  или  я  перегоняли  тележку  на  соседний  участок
рельсов, и все повторялось сызнова. Нагрузив тележку доверху, вся  бригада
карабкалась на нее и переезжала под стены Города, где тележку  ставили  на
тормоза,  чтобы  перезарядить  батареи,  подсоединяя  кабель  к   розетке,
укрепленной специально для этой цели на городской стене.
     На то, чтобы загрузить тележку и подогнать ее к Городу,  у  нас  ушло
почти целое утро. Руки у меня саднило так, словно их  выдернули  из  плеч,
спина отчаянно ныла. С головы до ног я был покрыт липкой грязью  и  потом.
Мальчускин, который и сам работал не меньше других  -  да  нет,  наверняка
усерднее наемных помощников, - глянул на меня и усмехнулся:
     - Ну вот, сейчас разгрузимся и начнем сначала.
     Я посмотрел на  рабочих.  Они  выглядели  не  лучше  моего,  хоть  я,
вероятно, выдохся больше; ведь для меня все это было внове, и я  не  успел
еще научиться тратить силы рационально.  Почти  вся  наша  бригада  лежала
навзничь в скудной тени под стеной.
     - Ладно, - откликнулся я.
     - Да нет, я пошутил. Уж не думаешь ли ты, что эта банда  способна  на
что-нибудь, пока не набьет себе животы?
     - Нет, не думаю.
     - И правильно. Тогда обед.
     Он сказал что-то Рафаэлю и зашагал назад к своей хижине.  Я  поплелся
за ним, и мы вместе пообедали  подогретой  синтетической  пищей  -  ничего
другого он предложить не мог.


     Вторая половина дня началась с разгрузки. Шпалы, бетонные  подушки  и
рельсы перетащили на другую  повозку,  также  работавшую  от  батарей,  но
поставленную на большие надувные колеса. Покончив с этим, мы отогнали свою
тележку назад к концу пути и в том же порядке принялись за  дело  сызнова.
День был жаркий, люди двигались медленно. Даже Мальчускин  как-то  приутих
и,  как  только  тележка  была  заполнена  вторично,  объявил,  что   пора
закругляться.
     - Хорошо бы, конечно, сделать сегодня еще и третий рейс,  -  произнес
он, основательно отхлебнув из бутылки с водой.
     - Я готов, - откликнулся я.
     - Допустим. Хочешь проделать все от начала до конца в одиночку?
     - Согласен, - ответил я, не желая признаться в  том,  что  совершенно
измотан.
     - Ты  и  так  завтра  будешь  неработоспособен.  Нет,  разгрузим  эту
тележку, отведем ее назад - и шабаш.
     На поверку программа оказалась  изложена  не  совсем  точно.  Отогнав
тележку на юг, Мальчускин приказал бригаде закидать последний отрезок пути
слоем песка и грязи.  Слой  этот  надлежало  сделать  как  можно  толще  и
вытянуть вдоль пути ярдов на двадцать.
     Я поинтересовался, зачем он нужен.
     Вместо ответа Мальчускин показал на один  из  соседних  путей,  левый
внутренний. В конце  его  поднимался  массивный  бетонный  буфер,  надежно
вкопанный в почву.
     - Ты что, предпочел бы взамен возводить такую штуку?
     - А что это?
     - Амортизатор. Вдруг канаты лопнут все разом, и  Город  покатится  по
рельсам назад. В общем-то, амортизаторы вряд ли остановят  его,  но  лучше
никто не придумал.
     - А что, было уже так, чтобы Город покатился назад?
     - Однажды было.


     Мальчускин предложил мне выбор - вернуться в Город, к себе  в  каюту,
или переночевать у него в хижине. По его тону я понял, что выбора у меня в
сущности нет. Было очевидно, что путеец придерживается невысокого мнения о
тех, кто живет под защитой  городских  стен,  и  сам  он,  по  собственным
словам, старался бывать в Городе как можно реже.
     - Там слишком уютно, - заявил он. - Половина народу в Городе и  знать
не знает, что творится снаружи, и не думаю, чтобы им очень-то хотелось  об
этом узнать.
     - А зачем им знать? В конце концов, если у нас все идет  гладко,  это
просто не их забота.
     - И то верно.  Но  если  бы  городские  людишки  почаще  высовывались
наружу, мне бы, может, не приходилось возиться с этими местными бестиями.
     В расположенных неподалеку от нашей хижины спальных  бараках  наемные
рабочие шумно судачили о чем то, иногда принимались петь.
     - Вы не хотите иметь с ними ничего общего?
     - Я использую их, и только.  А  остальное  -  дело  меновщиков.  Если
рабочие совсем никуда не годятся, я их увольняю  и  требую,  чтобы  наняли
новых. Это не сложно. Работы в здешних краях днем с огнем не сыщешь.
     - Что значит - в здешних краях?
     - А про это ты уж спрашивай не меня, а своего отца и его  гильдию.  Я
годен только на то, чтобы выкапывать старые шпалы.
     Я чувствовал, что в действительности Мальчускин не так уж отчужден от
Города, как хочет показать. Да, несомненно, его  относительно  независимое
существование внушало ему известное презрение к тем, кто заперт в  четырех
стенах, - и в то же время, насколько я мог судить, его никто  не  обязывал
торчать здесь, в хижине, дни и ночи  напролет.  Конечно,  бригада  была  с
ленцой, да и пошуметь любила, однако в общем  и  целом  вела  себя  вполне
пристойно. В нерабочее время Мальчускин  и  не  пытался  присматривать  за
подчиненными, так что спокойно мог  бы  жить  в  Городе,  если  бы  только
захотел.
     - Это ведь твой первый день снаружи? - внезапно спросил он.
     - Так точно.
     - Хочешь посмотреть на закат?
     - Не-ет... а зачем?
     - Обычно все ученики смотрят.
     - Ладно.
     Нехотя, словно для того, чтобы угодить старшему, я выбрался из хижины
и бросил взгляд мимо громады Города на северо-восток.  Мальчускин  подошел
ко мне и встал рядом.
     Солнце клонилось к горизонту, и я  уже  ощущал,  как  спины  коснулся
прохладный ветерок. Облака предыдущей  ночи  не  возвращались,  небо  было
чистым и синим. Я следил за солнцем, не отрываясь,  -  теперь,  когда  его
лучи рассеивались в толще атмосферы, на него опять можно было смотреть, не
раня  глаз.  Оно  имело  форму  сплющенного  оранжевого  диска,   как   бы
наклоненного к нам. Сверху и снизу из него вырастали мощные колонны света.
И на наших глазах оно медленно утонуло за горизонтом -  последним  исчезло
верхнее острие светового копья.
     - Если ночуешь в Городе, этого не увидишь, - заметил Мальчускин.
     - Очень красиво, - согласился я.
     - Видел утром восход?
     - Угу.
     - Они всегда так, - кивнул Мальчускин.  -  Едва  посвятят  ребенка  в
гильдию - и сразу  швырнут  его  в  воду,  на  самую  глубину.  И  никаких
объяснений, так? Выведут наружу, в темень, и ждут, пока не взойдет солнце.
     - Но зачем, зачем им это надо?
     - Так установлено системой.  Считается,  что  это  кратчайший  способ
заставить ученика понять, что солнце на самом деле не такое,  как  учат  в
яслях.
     - При чем тут солнце?
     - Какое оно по учебнику?
     - Круглое.
     - Значит, так учат и по сей день. Ну, а теперь ты убедился,  что  оно
другое. Понял, что это значит?
     - Нет.
     - Ну так думай. Пойдем поужинаем.
     Мы вернулись в хижину, и Мальчускин велел мне подогреть еду, пока  он
навинтит раму для второй койки над той, которую занимает сам.  Выкопав  из
шкафа еще один ком белья и одеяло, он швырнул их на матрас.
     - Будешь спать здесь, - он показал на верхнюю койку. - Ворочаешься по
ночам?
     - Кажется, нет.
     - Попробуем сегодня так.  Если  выяснится,  что  ты  юла,  поменяемся
местами. Не люблю, когда меня беспокоят во сне.
     Думаю, оснований тревожиться за свой покой у него сегодня не было.  Я
так устал, что мог бы уснуть на голой скале. Мы разделили безвкусный ужин,
а потом Мальчускин принялся  толковать  о  том,  как  организована  работа
путейцев. Я не без труда делал вид, что слушаю  его,  и  спустя  несколько
минут водворился на койке. Послушал еще чуть-чуть - и тут же заснул.



                                    4

     Проснулся я утром оттого, что  Мальчускин  бродил  по  хижине,  гремя
оставшейся после ужина посудой. Едва очнувшись, я  попытался  спрыгнуть  с
постели - и тут же рухнул обратно,  сраженный  острой  болью  в  спине.  Я
охнул. Мальчускин поднял глаза и спросил с усмешкой:
     - Что, несладко?
     Я  перекатился  на  бок  и  попытался  подтянуть  колени.  Ноги  тоже
одеревенели и ныли, однако я все же, хоть и с  немалым  трудом,  ухитрился
сесть. Какое-то время я сидел не шевелясь - во мне еще теплилась  надежда,
что это просто судорога и что боль скоро пройдет.
     - Всегда с  вами,  городскими  детками,  одно  и  то  же,  -  заметил
Мальчускин беззлобно. - Являетесь сюда и набрасываетесь на  работу,  чтобы
выслужиться передо мной. А на следующий день ни рукой, ни ногой шевельнуть
не можете. Ты хоть какие-нибудь физические упражнения в Городе делал?
     - Делал... В гимнастическом зале.
     - Ну, ладно. Спускайся вниз и позавтракай. А после завтрака  топай-ка
лучше в Город. Прими горячую ванну и  постарайся  найти  кого-нибудь,  кто
сделал бы тебе массаж. Потом возвращайся ко мне.
     Преисполненный благодарности, я кивнул и кое-как  сполз  с  койки  на
пол. Это оказалось ничуть не легче и не менее болезненно, чем любое другое
движение. Как выяснилось, руки, шея и плечи у меня одеревенели  точно  так
же, как и остальные части тела.
     Полчаса спустя - Мальчускин как раз принялся орать на  рабочих,  чтоб
пошевеливались, - я вышел из хижины и,  прихрамывая,  поплелся  в  сторону
Города.
     В сущности, с той самой минуты, как меня вывели из Города, я  впервые
оказался предоставленным самому себе.  И,  как  водится,  оставшись  один,
сразу замечаешь вокруг куда больше, чем  в  компании.  Хижина  Мальчускина
отстояла от Города ярдов на пятьсот, и расстояние было  подходящим,  чтобы
составить представление о его облике и размерах.  Тем  не  менее  за  весь
предыдущий день я лишь иногда успевал бросить в сторону Города  мимолетный
взгляд. Он оставался для меня бесформенной серой громадой,  господствующей
над окружающей местностью, - и только.
     Теперь, ковыляя в  одиночестве  к  этой  громаде,  я  мог  наконец-то
разглядеть ее более подробно.
     Из опыта, накопленного мной в стенах Города, я при  всем  желании  не
смог бы заключить, на что он похож снаружи, - да и, по правде сказать,  не
слишком-то и задумывался об этом. Само собой  подразумевалось,  что  Город
огромен,  однако  в  действительности  его  размеры  оказались,   пожалуй,
скромнее  моих  ожиданий.   На   северной   стороне   Города   поднимались
внушительные башни,  которые  достигали  приблизительно  двухсот  футов  в
высоту, остальная же часть его представляла собой хаотичное  нагромождение
прямоугольников и кубов, то резко вздымающихся вверх, то совсем невысоких.
Все эти прямоугольники и кубы, тускло-коричневые и серые, были  сработаны,
насколько я мог судить, из разных сортов древесины. Бетон, как  и  металл,
здесь почти не применялся - и  все  наружные  стены  были  некрашеными.  В
общем, снаружи облик Города резко отличался  от  того,  к  чему  я  привык
внутри: там, по крайней  мере  в  тех  помещениях,  какие  мне  доводилось
видеть, все сверкало яркими красками и чистотой. О ширине Города я  судить
не мог - хижина Мальчускина располагалась точно к западу от него, и я  шел
по прямой, - а в длину он протянулся, по моей оценке, примерно на  полторы
тысячи  футов.  Издали  Город  был  на  редкость  безобразен  и   выглядел
удивительно старым. Вокруг суетилось множество людей, особенно с  северной
стороны.
     Когда я приблизился к Городу вплотную, меня вдруг  обожгла  мысль:  а
как я, собственно, туда попаду? Да, разведчик Дентон  вчера  утром  провел
меня вокруг  Города,  но  я  был  настолько  захвачен  впечатлениями,  что
пропустил почти все его пояснения мимо ушей.  Все  выглядело  тогда  таким
непривычным...
     Единственное, что я  четко  помнил,  -  дверь  на  площадке,  где  мы
наблюдали восход. Я решил найти ее; впрочем, и  это  оказалось  отнюдь  не
легким делом.
     Я обогнул Город с юга, переступая через  пути,  на  которых  трудился
накануне,  и  двинулся  вдоль  западной  стены:  где-то  здесь,  как   мне
помнилось, была цепочка металлических лесенок, по которым  мы  с  Дентоном
спустились на землю. После долгих поисков я  обнаружил  нижнюю  лесенку  и
принялся карабкаться вверх. Несколько раз я сбивался с дороги,  мучительно
ползал по подвесным мосткам и  взбирался  по  узким  ступенькам,  пока  не
достиг цели. Только для  того,  чтобы  убедиться,  что  дверь  по-прежнему
заперта.
     Теперь, хочешь не хочешь, приходилось обращаться за помощью. Я  сполз
по ступенькам вниз и отправился на  юг,  туда,  где  Мальчускин  со  своей
бригадой опять, как накануне, разбирали старые пути.
     Удрученно, хотя и терпеливо, выслушав меня, Мальчускин передал бразды
правления Рафаэлю и показал мне,  что  делать.  Он  повел  меня  по  узкой
дорожке меж двух внутренних путей прямо под нависшую  над  нами  городскую
стену. Под Городом было прохладно и темно.
     Мы остановились у стального трапа.
     - Наверху находится лифт, - сказал путеец. - Знаешь, что это такое?
     - Знаю.
     - Ключ гильдиера у тебя есть?
     Я порылся в кармане и вытащил  кусочек  металла  неправильной  формы,
который дал мне Клаузевиц. Ключ отпирал двери, связывающие ясли с  внешним
миром.
     - Вот этот?
     - Этот. На дверях лифта тот же замок. Поднимись на четвертый уровень,
разыщи администратора и попроси разрешения принять ванну.
     Чувствуя  себя  последним  идиотом,  я  поступил,   как   мне   велел
Мальчускин. А тот громко хохотал, вышагивая обратно к дневному свету. Лифт
я отыскал без труда, повернул ключ в замке, однако  двери  и  не  подумали
открываться. Я ждал, не ведая, что предпринять. Внезапно  двери  открылись
сами собой, и из лифта вышли два гильдиера. Не обратив  на  меня  никакого
внимания, они спустились по трапу на землю.
     Тут двери снова пришли в движение - теперь они начали закрываться,  и
я бросился в кабину. Прежде  чем  мне  удалось  хотя  бы  сообразить,  как
управлять  лифтом,  он  пошел  вверх.  На  стенке  возле   дверей   кабины
располагался ряд кнопок с прорезями под ключ, на кнопках были выбиты цифры
от одного до семи. Я воткнул  свой  ключ  в  кнопку  под  номером  четыре,
уповая, что не ошибся и что  мне  нужна  именно  она.  Кабина  шла  вверх,
казалось, целую вечность, затем резко остановилась.  Двери  раскрылись,  я
сделал шаг вперед и очутился на площадке, а мимо меня в кабину вошли сразу
три гильдиера.
     В этот момент мне на глаза попалась надпись на стене напротив  лифта:
"УРОВЕНЬ 7". Я забрался слишком высоко. И в ту самую секунду, когда  двери
готовы были захлопнуться, успел юркнуть обратно в кабину.
     - Тебе куда надо, ученик? - спросил один из гильдиеров.
     - На четвертый.
     - Ладно, не суетись.
     Он коснулся кнопки номер четыре своим собственным ключом,  и  на  сей
раз  кабина  остановилась  на   нужном   уровне.   Я   пробормотал   слова
благодарности и наконец-то покинул кабину.
     Несколько последних минут я так сосредоточенно боролся с лифтом,  что
подзабыл  о  своих  телесных  страданиях,  но  сейчас  усталость  и   боль
навалились на меня с  новой  силой.  В  этой  части  Города  все  казались
занятыми важными делами:  люди  сновали  по  коридорам,  я  ловил  обрывки
разговоров, отворялись и захлопывались двери. И все это так отличалось  от
жизни за городскими стенами  -  покойный  ландшафт  навевал  там  какое-то
небрежение временем; да, люди  двигались,  трудились  и  там,  и  все-таки
обстановка была куда более праздной.  Работа  Мальчускина  и  его  бригады
преследовала очевидную конкретную цель, - но здесь, в самом сердце верхних
уровней Города, доселе запретных для меня, все представлялось  по-прежнему
таинственным и непонятным.
     Я припомнил наставления Мальчускина и, наудачу толкнув дверь, попал в
комнату, где сидели две женщины. Когда я рассказал,  что  привело  меня  к
ним, они посмеялись, но выразили готовность помочь.
     Через десять минут я опустил свое измученное  тело  в  ванну,  полную
горячей воды, и закрыл глаза.


     На то, чтобы добраться до  ванны,  у  меня  ушло  столько  времени  и
усилий, что я сомневался, будет ли от нее хоть какой-то прок. Но  когда  я
насухо растерся полотенцем и натянул на себя одежду,  мышцы  уже  не  были
такими деревянными, как раньше. Я  еще  чувствовал  следы  онемения,  если
напрягал их, но в целом утомление, безжалостно терзавшее прежде каждую мою
клеточку, куда-то пропало.
     Неурочное возвращение в Город волей-неволей напомнило мне о Виктории.
Мимолетное наше свидание на церемонии лишь подогрело мой интерес к ней. Да
и перспектива немедленно отправиться  назад  к  Мальчускину,  чтобы  вновь
заняться выкорчевыванием старых шпал, не слишком привлекала;  я  сознавал,
что не  должен  отсутствовать  слишком  долго,  и  все  же  решил  вначале
попытаться разыскать свою невесту.
     Выйдя из ванной, я поспешил  назад  к  лифту.  Он  был  свободен,  но
пришлось вызывать его с другого  уровня.  Когда  кабина  прибыла,  я  смог
познакомиться с ее устройством тщательнее, чем  в  прошлый  раз,  и  решил
поэкспериментировать.
     Сперва я поднялся на седьмой уровень, но, пробежав по  коридорам,  не
заметил никакой ощутимой разницы с уровнем, где только что побывал. То  же
самое относилось и  к  большинству  других  уровней,  только  на  третьем,
четвертом и пятом уровнях было больше людей и  суеты.  Первый  уровень  на
поверку оказался темным туннелем, очевидно, подпирающим Город как таковой.
     Прокатившись раз-другой вверх и вниз,  я  установил,  что  расстояние
между первым и вторым уровнями поразительно велико, в  то  время  как  все
другие уровни лежат почти рядом. В конце концов я вышел на втором  уровне,
инстинктивно предположив, что ясли должны помещаться  именно  здесь,  а  в
случае ошибки я смогу продолжить поиски и пешком.
     От площадки лифта на втором уровне  короткий  лестничный  пролет  вел
вниз, к поперечному  коридору.  Я  смутно  припомнил,  что  проходил  этим
коридорчиком вместе с Брухом, направляясь на церемонию,  и  действительно,
вскоре натолкнулся на входную дверь яслей.
     Войдя внутрь, я запер дверь за собой ключом гильдиера. Все здесь было
так знакомо. Лишь тут я осознал, что до  этой  секунды  двигался  чуть  не
крадучись и только теперь попал домой. Сбежав по ступенькам и миновав  еще
один коридорчик, я очутился в зоне, которую знал  до  мелочей.  Все  здесь
выглядело иначе, чем в других частях Города, - даже запах и то был другой.
Я видел памятные ссадины на стенах, где поколения детей  задолго  до  меня
запечатлели  свои  имена,  видел  выцветшую  коричневую  краску,  потертые
настилы полов,  незапирающиеся  двери  кают.  В  силу  долгой  привычки  я
направился прямиком к своей собственной каюте и заглянул в нее. После меня
тут никто ничего не трогал. Кровать была застелена - каюта выглядела  даже
опрятнее, чем когда я спал  тут  изо  дня  в  день,  скудные  мои  пожитки
оставались на своих местах. Точно так же нетронутыми лежали и вещи Джейза,
хотя о нем самом по-прежнему не было ни слуху ни духу.
     Оглядевшись еще раз, я вернулся в  коридор.  Цель,  заставившая  меня
зайти в каюту, была выполнена: у меня не было  никакой  цели.  Я  двинулся
дальше, к классным комнатам, где нас учили наука