север совсем короткими и тянуть Город лебедками  на  пониженной  скорости,
зато без перерывов.  Разумеется,  то  одну,  то  другую  лебедку  придется
отключать для осмотра  и  ремонта,  но  с  учетом  благоприятного  рельефа
местности,  в  основном  идущей  под   уклон,   средняя   скорость   будет
достаточной, чтобы догнать оптимум на  протяжении  двенадцати  -  двадцати
пяти миль.
     Серьезных возражений  против  предложения  движенцев  ни  у  кого  не
возникло, хотя председатель и распорядился  представить  Совету  подробный
проект с расчетами и обоснованиями.  Провели  голосование:  за  -  девять,
против - шесть.  Выходит,  как  только  будет  готов  требуемый  проект  и
проведена необходимая подготовка, лебедки станут крутиться день и ночь.



                                    8

     Мне предстояла новая поездка на север. Утром меня отозвали из путевой
бригады, и Клаузевиц  провел  краткий  инструктаж.  Выехать  надлежало  на
следующий день; задание заключалось в том, чтобы  разведать  местность  на
глубину двадцать пять миль за оптимумом и уточнить расположение и характер
поселений. Памятуя о недавнем и таком приятном  знакомстве  с  Блейном,  я
попросил разрешения выехать вместе с ним.
     Уезжал я с охотой. Я больше не чувствовал себя обязанным тратить силы
на работу с  путейцами:  те,  кого  впервые  выпустили  за  стены  Города,
пообвыклись, сдружились и добивались таких успехов,  какие  и  не  снились
бригадам, составленным из наемных рабочих.
     Последняя ночная атака туземцев казалось, ушла далеко в прошлое.  Все
были веселы: мы благополучно миновали проход между холмами и впереди лежал
длинный путь под уклон вдоль ручья. Погода стояла прекрасная, и настроение
было таким же безоблачным, как небо.


     Вторично в этот день я вернулся в Город уже под вечер.  Мне  хотелось
потолковать о предстоящей разведке  с  Блейном,  а  потом  переночевать  в
кабинете разведчиков чтобы выехать на заре.
     И вдруг, шагая по коридору, я увидел Викторию.
     Она  сидела  одна  в  крохотной  комнатушке:  возилась   с   какой-то
писаниной, роясь в толстой кипе бумаг.  Повинуясь  мгновенному  порыву,  я
переступил порог и прикрыл за собой дверь.
     - А, это ты, - тихо сказала она.
     - Не возражаешь?
     - Я очень занята.
     - Я тоже.
     - Тогда не беспокой меня и занимайся своим делом.
     - Нет, - заявил я. - Нам надо поговорить.
     - Как-нибудь в другой раз.
     - Не можешь же ты прятаться от меня до бесконечности!
     - А сейчас нам говорит не о чем.
     Я выхватил у нее перо, точнее, выбил его у  нее  из  пальцев.  Бумаги
посыпались на пол. У Виктории от изумления перехватило дыхание.
     - Что случилось,  Виктория?  Почему  ты  не  дождалась  меня?  -  Она
смотрела на бумаги, разбросанные на полу, и молчала. - Ну,  не  молчи  же,
ответь...
     - Это было так давно. Разве это еще имеет значение?
     - Для меня имеет.
     Теперь она взглянула на меня, а я на нее. Да, она  изменилась,  стала
гораздо старше. Она казалась более уверенной в себе, более  независимой...
и все же я нет-нет да и узнавал милые прежние  привычки  -  чуть  склонить
голову набок, сжать кулачок, но не до конца, а оттопырив два пальца...
     - Гельвард, поверь, мне очень жаль, если я сделала тебе  больно,  но,
поверь, мне и самой пришлось многое пережить. Теперь ты удовлетворен?
     - Нет, и ты прекрасно знаешь, что нет. А как же все, о чем мы с тобой
говорили?
     - Например?
     - Все, что не предназначалось для посторонних.
     - Твоя клятва не пострадала, можешь не волноваться.
     - Да я вовсе не об этом! -  вскипел  я.  -  Было  же  и  другое,  что
касалось только тебя и меня...
     - Сладкие шепотки в постели?
     Я поморщился.
     - Хотя бы и они.
     - Это было давно, - повторила она. Видимо, мне не удалось скрыть, что
ее безразличный тон причиняет мне боль: она внезапно смягчилась. - Извини,
я вовсе не хотела тебе грубить.
     - Да что там! Говори, что тебе вздумается.
     - Нет, нет... все в сущности очень просто. Я вообще не чаяла  увидеть
тебя снова. Тебя не было так долго! Я думала, что ты погиб,  и  никто,  ну
никто не хотел даже говорить со мной о этом!
     - К кому ты обращалась?
     - К твоему начальнику, Клаузевицу. И все, что он соизволил  ответить,
- что ты уехал из Города.
     - Но я же говорил тебе, куда меня посылают! Говорил, что  отправляюсь
далеко на юг...
     - И что вернешься через несколько миль.
     - Я и вправду так думал. Но я ошибся.
     - Что же произошло?
     - Я... меня задержали.
     Объяснять что-либо было бесполезно. Я и не пытался.
     - И только-то? Тебя задержали, и все?
     - Это оказалось гораздо дольше, чем я ожидал.
     Она принялась рассеянно перебирать бумаги,  наводя  какое-то  подобие
порядка. По существу это было  бесцельное  движение:  броня  самообладания
треснула.
     - Ты так и не видел Дэвида...
     - Дэвида? Ты назвала его Дэвидом?
     - Он был... - Она подняла на меня  глаза,  полные  слез.  -  Пришлось
отдать его в ясли, на меня навалили  так  много  работы.  Я  навещала  его
каждый день, но тут на нас напали. Меня поставили на пост у гидранта, и  я
не могла, я не успела... Потом мы побежали туда...
     Я отвернулся к стене и зажмурил глаза.  Она  закрыла  лицо  руками  и
зарыдала. Через несколько секунд не выдержал и я.
     В комнатушку заглянула какая-то женщина,  увидела  нас  и  отпрянула,
притворив дверь за собой. Я подпер  дверь  плечом,  чтобы  нас  больше  не
беспокоили.
     Потом Виктория сказала:
     -  Я  решила,  что  ты  уже  не  вернешься.  В  Городе  была   полная
неразбериха, но  я  разыскала  кого-то  из  твоей  гильдии.  Он  отказался
откровеннее и проболтался, что  там,  на  юге,  убили  много  учеников.  Я
рассказала ему, когда ты уехал и как долго  тебя  нет,  он  не  стал  меня
разуверять. Ведь я же ничего не знала, кроме одного: когда мы  виделись  в
последний раз и когда ты обещал вернуться. А прошло целых два года...
     - Меня предупреждали. Только я не мог в это поверить.
     - Отчего же?
     - Мне предстояло пройти всего-то миль восемьдесят в оба конца. Я  был
убежден, что обернусь в несколько дней. И никто из гильдиеров не  объяснил
мне, почему это невозможно.
     - А они знали?
     - Без сомнения.
     - Могли бы по крайней мере подождать до рождения ребенка.
     - Меня вынудили подчиниться приказу.  Это  расценивалось  как  важная
часть моей подготовки.
     Виктория понемногу  совладала  с  собой,  слезы  полностью  смыли  ее
первоначальную и, быть может, напускную антипатию  ко  мне,  и  мы  обрели
способность говорить, не теряя логики. Она подняла  рассыпанные  бумаги  и
убрала их в ящик. Я опустился на стул у стены.
     - А знаешь, системе гильдий скоро конец, - заявила она.
     - Ну уж, не преувеличивай.
     - Систем разваливается. И ее  надо  сломать  до  конца.  Да  оглянись
вокруг - сам видишь, насколько  все  изменилось.  Каждый  волен  выйти  за
пределы Города когда угодно. Ясное дело,  навигаторы  будут  цепляться  за
старое, потому что живут в прошлом, но мы...
     - Не такие уж они твердолобые, - возразил я.
     - Можешь не сомневаться, они постараются вернуться  к  секретности  и
угнетению, как только сумеют.
     - Ты ошибаешься, - произнес я  тихо  и  твердо.  -  Точно  знаю,  что
ошибаешься.
     - Допустим, ошибаюсь. И все равно нужны и другие перемены.  В  Городе
не осталось никого, кто бы не понимал, что  наша  жизнь  под  угрозой.  Мы
крадемся по земле исподтишка, как воры, и тем самым лишь умножаем  угрозу.
Пришла пора, наконец, остановиться.
     - Виктория, ты просто не...
     - Ты только взгляни на разрушения! Убито  тридцать  девять  детей!  А
убытков и не сосчитать!.. Неужели ты веришь, что мы способны уцелеть, если
местные будут нападать на нас снова и снова?
     - Все улеглось. Мы контролируем обстановку.
     Она покачала головой.
     - Не  так  уж  важно,  как  обстоит  дело  сию  минуту.  Я  говорю  о
перспективе. Все наши беды оттого, что Город  перемещается.  Это  само  по
себе чревато опасностями. Мы вторгаемся на земли, принадлежащие другим, мы
покупаем рабов,  чтобы  они  настилали  рельсы,  мы  вымениваем  женщин  и
заставляем их спать с людьми, едва им знакомыми. И все  ради  того,  чтобы
Город двигался, двигался, двигался...
     - Город не может остановиться, - заявил я.
     - Вот-вот! Ты уже стал частью системы. Всегда одно и  то  же,  всегда
это тусклое, сухое заявление, и никто даже не пытается взглянуть  на  вещи
шире. Город должен  перемещаться,  Город  должен  перемещаться...  Почему?
Разве движение может быть аксиомой?
     -  Это  аксиома,  Виктория.  Мне  известно,  что  будет,  если  Город
остановится.
     - И что же такое будет?
     - Город будет разрушен, и мы все погибнем.
     - А чем ты это докажешь?
     - Ничем. Но мне известно, что это так.
     - Убеждена, что ты заблуждаешься, - ответила Виктория. - И не я одна.
Буквально вчера и позавчера я слышала, и не раз, как  о  том  же  говорили
другие. Люди умеют думать сами, без подсказки. Они  побывали  за  Городом,
осмотрелись вокруг. Мы жили бы в мире и покое, если бы не риск, который мы
навлекаем на себя сами.
     - Но послушай, - вставил я, - зачем  нам  рассуждать  о  таких  общих
проблемах? Я хотел поговорить о нас с тобой.
     - Одно вытекает от другого. То,  что  случилось  с  нами,  неразрывно
связано с обычаям Города. Не будь ты  гильдиером,  мы  с  тобой  могли  бы
ладить и по сей день.
     - Как ты думаешь, есть еще хоть какая-нибудь надежда?..
     - А ты бы хотел?
     - Не уверен, - честно признался я.
     - Это попросту немыслимо. Для  меня,  по  крайней  мере.  Я  не  могу
примирить свои убеждения с твоим образом мыслей.  Мы  ведь  пробовали,  но
система разъединила нас. И кроме того, я теперь живу с...
     - Что-что, а это я знаю.
     Она бросила на меня пристальный взгляд, и в ее глазах, как в зеркале,
я увидел всю глубину пропасти, что пролегла между нами.
     - Ты во что-нибудь веришь, Гельвард?
     - Прежде всего в то, что система гильдий, при всех ее недостатках,  в
основе своей разумна.
     - И ты хочешь, чтобы мы снова жили вместе? Жили наперекор  тому,  что
наши убеждения исключают друг друга? Из этого просто ничего не получится.
     Да, мы действительно изменились - не она одна, а  мы  оба.  Она  была
права: гадать, что могло бы произойти при каких-то  иных  обстоятельствах,
не имело смысла. И не было способа наладить наши отношения.
     Но я все равно предпринял еще одну попытку, силясь объяснить ей,  что
для меня все случилось  слишком  внезапно,  подыскивая  магические  слова,
которые хоть отчасти вернули бы нам былое  взаимное  влечение.  По  правде
говоря, Виктория не осталась равнодушной к моим стараниям, и  все  же  мы,
вероятно, пришли к одинаковым выводам, хоть и  с  противоположных  сторон.
После разговора с ней мне стало легче, и когда я расстался с бывшей  женой
и поднялся наверх в  кабинет  разведчиков,  то  понял,  что  последняя  из
мучивших меня проблем разрешена к обоюдному удовлетворению.



                                    9

     На следующий день я отправился на разведку на север в паре с Блейном,
и этот день знаменовал собой начало длительного периода в истории  Города,
вернувшего нам всем уверенность  в  своей  безопасности  и  вместе  с  тем
внесшего в нашу жизнь коренные перемены.
     Я наблюдал за  этим  процессом  как  бы  в  замедленной  съемке:  мое
собственное восприятие времени искажалось частыми отлучками на  север.  По
опыту я установил, что милях в двадцати на  север  от  оптимума  мой  день
равен всего-навсего часу городского времени. Но до поры я старался следить
за развитием событий в Городе, посещая все заседания  Совета  навигаторов,
на какие только успевал.
     Размеренность городской жизни  -  основная  ее  отличительная  черта,
поразившая меня, едва я вышел из яслей, -  восстановилась  быстрее  всяких
ожиданий. Туземцы на нас больше не  нападали,  хотя  один  из  стражников,
посланных в разведку, был захвачен ими в плен и убит. Вскоре  после  этого
руководители гильдии стражников  оповестили,  что  противник  рассеялся  и
последние группы "мартышек" разбрелись по своим деревням. Правда,  военное
положение сохранялось еще долгое время, а точнее сказать, никогда  уже  не
отменялось официально, но мало-помалу гильдиеры, мобилизованные в  стражу,
стали возвращаться к своей основной работе.
     Как я узнал еще на том, первом для меня  заседании  Совета,  принципы
движения  Города  были  изменены.  Движенцы  сумели  преодолеть  начальные
неполадки и с помощью хитроумной системы сменных канатов перевели Город на
режим непрерывного перемещения. В конце концов, одна десятая мили в день -
не бог весть какое  большое  расстояние,  и  спустя  недолгий  срок  Город
очутился на точке оптимума.
     Это, в свою очередь,  повлекло  за  собой  небывалую  свободу  выбора
дальнейших маршрутов. Стало возможным обходить препятствия, отклоняясь  от
строго северного направления, если надо, на многие мили в сторону.
     К тому же рельеф был  в  общем  и  целом  выгодным  для  нас.  Как  и
следовало  из  докладов,  представленных  мной  и  другими   разведчиками,
местность постепенно понижалась, встречные  уклоны  попадались  все  реже.
Правда, частенько приходилось пересекать реки -  в  этом  районе  их  было
больше, чем хотелось бы навигаторам, -  и  мостостроители  не  сидели  без
дела. Но, поскольку Город вышел  на  точку  оптимума  и  при  желании  мог
перемещаться быстрее, чем двигалась почва, оставалось довольно  времени  и
на то, чтобы принять наилучшее решение, и на то,  чтобы  возвести  прочный
мост.
     Хоть и не без колебаний, Город вернулся к практике меновой  торговли.
Меновщики сделали выводы из печального опыта прошлого  и  вели  переговоры
скрупулезно, как никогда ранее. За наемный труд - нужда в нем  все  же  не
отпала - Город платил с подкупающей щедростью и старался как можно  дольше
не выменивать новых женщин.
     Регулярно посещая заседания Совета, я был хорошо осведомлен обо всем.
Семнадцать переселенных женщин, что остались с  нами  после  первых  атак,
по-прежнему не выражали ни малейшего желания вернуться домой. Но  мальчики
среди новорожденных по-прежнему преобладали, и многие гильдиеры настаивали
на  "притоке  свежей  крови".  Как,   почему   возникало   неравенство   в
распределении полов, никто не ведал,  однако  факты  -  упрямая  вещь.  За
последние несколько миль разрешились от бремени три женщины из семнадцати,
и все трое новорожденных оказались мальчиками. Высказывалась догадка,  что
вероятность появления на свет  мужского  потомства  прямо  пропорциональна
времени, проведенному переселенками в стенах Города. И опять-таки никто не
понимал почему.
     По недавним данным среди детей младшего возраста - до ста  пятидесяти
миль - насчитывалось  семьдесят  шесть  мальчиков  и  только  четырнадцать
девочек. Диспропорция неуклонно  возрастала,  прибавилось  и  приверженцев
"теории свежей крови", и наконец  меновщики  получили  приказ  вступить  в
переговоры со старейшинами попутных поселений.
     Именно  этот  приказ  и  оказался  лакмусовой   бумажкой,   выявившим
необратимость происшедших в Городе  перемен.  Политика  "открытых  дверей"
неизбежно повела к  тому,  что  разрешение  посещать  заседания  Совета  в
качестве зрителей было распространено и на негильдиеров, и не произошло  и
часа после голосования, как распоряжение набрать новых  переселенок  стало
известно всем и каждому и послышались голоса протеста. Тем не менее  Совет
оставил распоряжение в силе.
     Как я уже говорил, путейцы вновь использовали наемный труд, пусть и в
меньшей мере, чем когда-то, - однако и в путевых бригадах  и  на  протяжке
канатов хватало коренных  горожан.  Неучей,  не  имевших  представления  о
работе гильдиеров вне Города, можно  считать,  не  осталось  совсем,  хотя
общая осведомленность об особенностях окружающего  мира  была  по-прежнему
невысока.
     И  вот  однажды  на  очередном  заседании   я   впервые   услышал   о
терминаторах. Мне пояснили, что так называют себя люди, возражающие против
перемещения Города на север и требующие  остановить  его.  Терминаторы  не
проявляли  излишней  воинственности  и  не  предпринимали  пока   активных
действий, но пользовались среди негильдиеров довольно широкой поддержкой.
     Совет  решил  разработать  программу   просветительных   мероприятий,
которая разъяснила бы настоятельную необходимость неустанного перемещения.
Но на следующем же заседании произошло неожиданное: в зал ворвалась группа
людей и потребовала слова. Я не  очень-то  удивился,  когда  увидел  среди
возмутителей спокойствия свою бывшую жену. После бурного спора  навигаторы
вызвали на подмогу стражников, и заседание было закрыто.
     Происшествие, как ни странно,  лишь  сыграло  терминаторам  на  руку.
Заседания Совета стали вновь закрытыми  для  широкой  публики.  Расслоение
среди негильдиеров углублялось день ото  дня.  Терминаторы  снискали  себе
популярность, хоть реальной власти и не приобрели.
     Затем  один  за  другим  последовали  неприятные  сюрпризы.  То   при
загадочных обстоятельствах  оказался  перерезанным  один  из  канатов,  то
кто-то пытался выступить перед наемными рабочими, убеждая их разойтись  по
своим деревням... но в общем-то терминаторы были для Совета не  более  чем
досадной занозой.
     Просветительная программа пользовалась  успехом.  Был  прочитан  курс
лекций о странностях и опасностях опрокинутого  мира,  и  на  посещаемость
жаловаться не приходилось. Знак четыреххвостой гиперболы был  утвержден  в
качестве эмблемы Города,  и  гильдиеры  стали  носить  его  на  груди  как
украшение и отличительный знак.
     Не знаю, все  ли  поняли  на  лекциях  рядовые  наши  сограждане,  но
нечаянно услышанные разговоры  на  эту  тему  убедили  меня,  что  влияние
терминаторов доверия к  лекторам  не  прибавляло.  Слишком  долго  горожан
воспитывали в убеждении, что мы живем в мире, во всем подобном Земле, если
не на самой Планете Земля. И реальность оказалась слишком жестокой,  чтобы
безоговорочно принять ее. Они слушали лекторов, им даже казалось, что  они
понимают услышанное,  -  но  терминаторы-то  взывали  не  к  разуму,  а  к
чувствам...
     И все-таки несмотря ни на что Город продолжал  медленно  продвигаться
вперед. В недолгие часы досуга я предавался мыслям о  его  судьбе,  судьбе
пылинки, занесенной на поверхность огромного чуждого мира,  искорки  жизни
из одной вселенной, которая напрягает все свои силы, чтобы не  угаснуть  в
другой.  Передо  мной  вставала  страшная  картина:  полный  людей  жалкий
городишко,  прилепившийся  на   сорокапятиградусной   крутизне,   пытается
удержаться там на трех-четырех ниточках ветхих канатов.


     С возвращением Города к более или  менее  размеренному  существованию
разведка будущего превратилась в рутинную процедуру. Местность к северу от
Города была поделена нами на секторы по пять градусов с общей  вершиной  в
точке оптимума. Как правило, Город  избегал  маршрутов,  отклоняющихся  от
направления строго на север  более  чем  на  пятнадцать  градусов,  однако
теперь  благоприобретенные  скоростные  качества   придали   ему   большую
маневренность и позволили выбирать самый  удобный  маршрут  независимо  от
величины отклонения.
     Мало того, что при разведке мы следовали раз и  навсегда  заведенному
шаблону, сам по себе и шаблон этот был очень несложен. Мы разъезжались  по
своим  секторам  в  одиночку  или  парами   и   представляли   навигаторам
исчерпывающие отчеты. Нас не ограничивали временем.  Все  чаще  и  чаще  в
поездках на север меня охватывало ощущение полнейшей свободы, и, по словам
Блейна, это была болезнь, общая для всей гильдии. Какой прок был  спешить,
торопиться обратно, если