Город  в  последний  раз.  Весь  наш
извилистый путь уместился  в  границах  этой  воронки,  -  таким  образом,
крупные  объекты  были  обмерены  по  периметру,  и  собранные  данные  мы
проверили и перепроверили.
     Наконец, Дентон объявил работу законченной, пришла пора  возвращаться
в  Город.  Со  своей  стороны,  я  отснял  видеокамерой  разведанную  нами
местность в разных ракурсах, чтобы Совет навигаторов, если захочет,  смог,
выбирая маршрут для Города, взглянуть на эту местность своими глазами.  Со
слов Дентона я знал, что за нами последуют другие разведчики,  составители
таких же карт-воронок. Вполне вероятно, что их карты начнутся  от  той  же
рощицы, но отклонятся от нашей  на  пять-десять  градусов  к  востоку  или
западу, или, если навигаторы сумеют наметить достаточно безопасный маршрут
в пределах обследованного  нами  сектора,  новые  карты  примут  старт  от
какого-то иного пункта и продвинут границы разведанного будущего дальше на
север.
     Мы тронулись в обратный путь. Я ожидал, что теперь, собрав данные, за
которыми нас посылали, мы  будем  скакать  день  и  ночь,  не  считаясь  с
опасностью и пренебрегая отдыхом. Но ничуть не бывало - мы ехали  все  так
же медленно, даже с ленцой.
     - Разве мы не должны спешить? - наконец не стерпел я, заподозрив, что
Дентон медлит в известной мере из-за меня; мне хотелось показать ему,  что
я вовсе не прочь поторопиться.
     - В будущем спешить некуда и незачем, - последовал ответ.
     Я не стал спорить, но ведь  наше  отсутствие  продолжалось  никак  не
меньше тридцати дней! За это время движение почвы снесло бы Город  еще  на
три мили к югу, а следовательно, он должен был переместиться  как  минимум
на три мили севернее, чтобы по крайней  мере  не  очутиться  еще  ближе  к
гибели. Неразведанная территория начиналась всего-то в одной-двух милях от
места стоянки у реки. Короче, собранные нами  данные,  как  мне  казалось,
были нужны Городу как воздух...


     Обратный путь занял у  нас  три  дня.  И  на  третий  день,  едва  мы
навьючили лошадей и снялись с ночевки, я вдруг припомнил то, что так долго
ускользало от меня. Припомнил ни с того, ни  с  сего,  как  обычно  в  тех
случаях, когда искомое запрятано глубоко в подсознании. А мне-то думалось,
что я исчерпал свою память до самого дна, однако назойливое,  бесконечное,
насилие над памятью оказалось  не  более  плодотворным,  чем  зазубривание
школьных дисциплин во время оно.
     И вдруг я понял, что ответ был дан мне на уроках предмета, который  я
вовсе не принимал в расчет!
     Это было в последние ясельные мили, когда наш  учитель  завел  нас  в
дебри высшей математики. Все математические дисциплины неизменно  вызывали
у меня отрицательную реакцию - мне было неинтересно,  и  моя  успеваемость
оставляла желать лучшего, - а такое пережевывание абстрактных понятий  тем
более.
     Мы приступили к изучению функций, и нам показали, как чертить графики
этих функций. Именно графики и дали мне  теперь  ключ  к  ответу:  у  меня
всегда были кое-какие способности к рисованию, и  даже  абракадабра  в  ее
графическом выражении вызывала у меня известный интерес. Впрочем, на  этот
раз интерес угас через пару-тройку  дней,  как  только  обнаружилось,  что
график нужен не сам по  себе,  а  для  того,  чтобы  лучше  разобраться  в
свойствах функции... а я так и не взял в толк, что это за штука.
     Один график обсуждали особенно долго и до оскомины детально.
     График изображал кривую решений некоего уравнения, где  одно  решение
было обратным, противоположным,  другому.  Кривая  называлась  гиперболой.
Одна часть графика размещалась  в  положительном  квадранте,  другая  -  в
квадранте  отрицательном.  В  обоих   квадрантах   кривые   стремились   к
бесконечности, как вверх и вниз, так и в стороны.
     Учитель принялся рассуждать о том, что произойдет, если вращать  этот
график вокруг одной из его осей. Мне было непонятно, ни зачем вообще нужен
график, ни тем более зачем его надо вращать, и я впал в дремоту. Но все же
заметил, что учитель нарисовал на  большом  листе  картона  тело,  которое
могло бы получиться в результате подобного вращения.
     Тело  было  непредставимым:  диск  бесконечного  диаметра   с   двумя
гиперболическими остриями вверху и внизу, сужающимися к бесконечно далекой
точке. Разумеется, сие была  математическая  абстракция,  и  я  уделил  ей
внимания  не  больше,  чем  она,  на  мой  взгляд,  заслуживала.  Но   эту
математическую абстракцию нам демонстрировали не  просто  так,  и  учитель
рисовал ее не ради любви к рисованию. В окольной манере,  в  какой  велось
все наше обучение в яслях, нам в тот день показали мир,  где  мне  суждено
жить.



                                    5

     Мы с Дентоном проехали рощицу у ручейка. Впереди открылся  тот  самый
проход между холмами.
     Я невольно натянул поводья и остановил лошадь.
     - Город! - воскликнул я. - Где же Город?..
     - Надо думать, по-прежнему у реки.
     - Тогда, выходит, Город разрушен!..
     Я не видел никакого другого объяснения. Город  за  все  эти  тридцать
дней не сдвинулся с места. Что могло задержать  его?  Только  новая  атака
туземцев. В противном  случае  он  по  меньшей  мере  достиг  бы  прохода,
лежащего перед нами.
     Дентон наблюдал за мной, еле сдерживая улыбку.
     - Вы, наверное, прежде не бывали  далеко  на  север  от  оптимума?  -
осведомился он.
     - Нет, не бывал.
     - Но вы путешествовали в прошлое. Что случилось, когда вы вернулись?
     - На Город напали туземцы.
     - Да, конечно, но сколько миль прошло за время вашего отсутствия?
     - Семьдесят три.
     - То есть гораздо больше, чем вы ожидали?
     - Много больше. Я же отсутствовал всего несколько дней, две-три  мили
от силы.
     - То-то и оно. - Дентон тронул поводья, и мы двинулись дальше. - А на
север от оптимума все наоборот.
     - Что наоборот?
     - Вам никогда не говорили о субъективном восприятии  времени?  -  Мой
взгляд, тупой и недоуменный, был красноречивее ответа. - К югу от оптимума
субъективное время замедляется. Чем  дальше  на  юг,  тем  заметнее.  А  в
Городе, пока он находится вблизи оптимума, время  течет  более  или  менее
нормально, и когда вы возвращаетесь из прошлого, вам  представляется,  что
Город переместился куда дальше и быстрее, чем вы ожидали.
     - Но мы сейчас ездили на север...
     - Да, и добились  прямо  противоположного  эффекта.  На  севере  наше
субъективное время ускорилось, и нам кажется, что Город застрял на  месте.
По опыту предполагаю, что, пока мы  с  вами  прохлаждались  на  севере,  в
Городе прошло дня четыре. Точнее сказать не могу, поскольку  сам  Город  в
настоящий момент отстал от оптимума и находится южнее, чем обычно.
     Я  довольно  долго  молчал,  стараясь  переварить  услышанное.  Потом
спросил:
     - Значит, если бы Город обогнал оптимум, ему не пришлось  бы  гнаться
за милями с той же скоростью? Он мог бы остановиться?
     - Нет. Город остановиться не может.
     - Но как же? Если время на севере течет иначе, Город мог бы  выгадать
на этом.
     - Нет, - повторил он. - Разница  в  субъективном  восприятии  времени
относительна.
     - Ничего не понимаю, - признался я.
     Мы подъезжали к проходу. Коль  скоро  Город  действительно  там,  где
предсказывал Дентон, то через какие-нибудь десять минут мы увидим его.
     - Взаимодействуют два фактора. Один фактор - движение почвы, второй -
субъективные  изменения  в  восприятии  времени.  Оба  фактора  безусловно
реальны, но, по нашим данным, не обязательно прямо связаны между собой.
     - Тогда почему...
     - Постарайтесь понять. Почва движется - в  прямом  физическом  смысле
слова. На севере она движется медленно  -  и  чем  дальше  на  север,  тем
медленнее, на юге скорость  ее  движения  возрастает.  Если  бы  мы  могли
забраться очень далеко на север, то в конце  концов,  вероятно,  нашли  бы
точку, где почва не движется совсем. И  напротив,  на  юге,  как  мы  себе
представляем, скорость движения почвы непрерывно возрастает, пока у  самых
дальних пределов этого мира не достигает бесконечно больших величин...
     - Я побывал там, - вставил я, - у самых дальних пределов.
     - Вы побывали... где? На  сколько  миль  вы  удалились  от  Города  -
примерно на сорок? Или, по стечению обстоятельств,  чуть-чуть  дальше?  Ну
что ж, этого довольно, чтобы ощутить возрастание скорости  на  себе...  но
поверьте, это только цветочки. Мы говорим сейчас о расстояниях в  миллионы
миль. Да, да, миллионы. А иные полагают, что и миллионы - еще не то слово.
Основатель Города, Дистейн, считал, что этот мир велик бесконечно.
     - Но ведь Город мог бы переместиться всего-то на восемь-десять миль и
очутился бы к северу от оптимума.
     - Да, и наша жизнь сразу стала бы намного  легче.  Город  по-прежнему
пришлось бы перемещать, но не так часто и не так быстро. Корень зла в том,
что мы должны всеми силами держаться вровень с оптимумом.
     - Да что, этот ваш оптимум медом помазан, что ли?
     - Оптимум - это полоса, где условия  максимально  близки  к  условиям
жизни на Планете Земля. У самой  линии  оптимума  субъективное  восприятие
времени свободно от искажений, день равен ровно двадцати четырем часам.  В
любой  другой  точке  этого  мира  дни   субъективно   растягиваются   или
укорачиваются. Почва в районе оптимума движется со скоростью примерно миля
за десять дней. Оптимум  важен  для  нас  потому,  что  в  мире,  где  все
переменчиво, нам нужно хоть что-то постоянное. Не путайте мили  расстояний
с милями времени. Мы говорим, что Город переместился на столько-то миль, а
на самом деле имеем в  виду,  что  прожили  столько  раз  по  десять  дней
продолжительностью по двадцать четыре часа. В общем, заберись мы на  север
от оптимума - реального выигрыша мы все равно не получим.
     Мы доехали до седловины - и перед нами выросли канатные опоры.  Город
находился в процессе перемещения. Куда ни глянь, повсюду стояли  стражники
- и вокруг самого Города, и вдоль путей. Мы решили, что скакать  вниз  нет
резона, и спешились у опор, поджидая, пока перемещение не закончится.
     - Вы читали Директиву Дистейна? - вдруг спросил Дентон.
     - Нет, не читал. Но слышал о ней. Она упоминается в клятве.
     - Совершенно верно. У Клаузевица есть копия.  Теперь,  раз  вы  стали
гильдиером, вам надо с  ней  познакомиться.  Дистейн  разработал  основные
правила, как выжить в этом мире, и никто с тех пор не выдвинул против  них
разумных возражений. Прочтите Директиву, она  поможет  вам  разобраться  в
окружающем чуть получше.
     Миновал еще час, прежде чем перемещение было  завершено.  Туземцы  на
Город не нападали, да, по правде сказать, их было не видно  и  не  слышно.
Зато  иные  стражники  теперь  обзавелись  ружьями,  вероятно  трофейными,
подобранными на поле брани подле поверженных врагов.
     Когда мы попали в Город, я первым  делом  направился  к  центральному
календарю  и  выяснил,  что  за  время  нашего  отсутствия  здесь   прошло
всего-навсего три с половиной дня.


     После короткого совещания у  Клаузевица  нас  с  Дентоном  повели  на
аудиенцию к навигатору Макгамону. Мы довольно подробно описали  местность,
которую изъездили вдоль и поперек, указывая главные  ориентиры  на  карте.
Дентон изложил свои  соображения  о  том,  какой  маршрут  можно  было  бы
наметить  для  Города,  деловито  перечисляя  естественные  препятствия  и
обходные пути, позволяющие их миновать. В общем и целом, разведанный  нами
сектор был благоприятным. Правда, холмы не позволяли двигаться  строго  на
север, зато на всем пути почти не встречалось  крутых  уклонов,  и,  более
того, дальний край сектора лежал на несколько сот  футов  ниже,  чем  наша
нынешняя стоянка у прохода.
     - Немедленно пошлите на север две новые  разведывательные  группы,  -
распорядился навигатор, обращаясь к Клаузевицу. - Одну  на  пять  градусов
восточнее, другую на пять градусов западнее. Люди у вас найдутся?
     - Да, сэр.
     - Я сегодня же соберу Совет, и мы утвердим предложенный вами  маршрут
как   временный.   Если   новые   разведгруппы   отыщут   что-либо   более
привлекательное,  мы  успеем  пересмотреть  наши  планы.  Как   скоро   вы
предполагаете наладить работу разведчиков по нормальному графику?
     - Как только нам вернут гильдиеров,  мобилизованных  в  стражу  и  на
путевые работы, - ответил Клаузевиц.
     -  Это  пока  не  представляется  возможным.  Придется   ограничиться
посылкой двух групп. Возобновите ваше ходатайство,  как  только  положение
станет спокойнее.
     - Слушаюсь, сэр.
     Навигатор забрал нашу карту и видеозаписи,  и  мы  удалились  из  его
покоев. Не теряя времени, я обратился к Клаузевицу:
     - Сэр, разрешите мне отправиться с одной из двух новых групп.
     Глава гильдии покачал головой.
     - Нет. Вам положено три дня отпуска, затем  вы  вернетесь  в  путевую
бригаду.
     - Но, сэр...
     - Таковы правила, продиктованные спецификой гильдии.
     Клаузевиц повернулся и вместе с Дентоном направился обратно в кабинет
разведчиков. Формально этот кабинет был теперь и моим, но я  вдруг  ощутил
себя здесь лишним. Оказалось, что мне в  буквальном  смысле  слова  некуда
деться. В течение тех нескольких дней, что я по возвращении с юга  работал
вне Города, я спал в одной из казарм рядом со стражниками;  ныне,  получив
непрошеный отпуск, я вдруг спросил себя: а где мне,  собственно,  жить?  В
кабинете разведчиков вроде бы были выдвижные койки, и, наверное, я мог  бы
там переночевать, но первым делом следовало бы повидаться с Викторией. Я и
так откладывал объяснение слишком долго,  -  срочные  задания  за  стенами
Города давали мне для этого удобный повод. Я даже не  пытался  представить
себе, к чему поведет такое объяснение, но, так или  иначе,  встреча  стала
неизбежной. Я получил обещанную мне новую форму и принял душ.



                                    6

     За три с половиной  дня  особых  изменений  в  Городе  не  произошло;
администраторы внутренней и медицинской службы все  так  же  ухаживали  за
раненными перестраивали помещения под спальни, - в общем, были  заняты  по
горло.  Лица  встречных,  пожалуй,   слегка   просветлели,   в   коридорах
поубавилось мусора, и все же момент для выяснения  семейных  дел  выдался,
видно, не самый подходящий.
     Разыскать Викторию оказалось  не  так-то  просто.  Наведя  справки  у
администратора внутренней службы, я спустился в одну из  временных  спален
на втором уровне, но жену не застал. Пришлось обратиться к дежурной.
     - Вы ее бывший муж?
     - Как будто так. Где она?
     - Она не желает вас видеть.  И  кроме  того,  она  занята.  Она  сама
свяжется с вами, когда сможет.
     - Но я хочу ее видеть, - настаивал я.
     - У вас ничего не получится. Извините, меня ждут дела.
     Дежурная повернулась ко мне спиной и углубилась в какие-то бумаги.  Я
осмотрелся: в одном углу спали работники, свободные от вахты, в другом  на
грубых койках метались раненные. Между койками ходили два-три человека, но
Виктории среди них действительно не было.
     Оставалось одно - подняться обратно в кабинет разведчиков. Правда,  я
не успел придти к определенному решению: слоняться по Городу без  цели  не
имело ни малейшего смысла, лучше уж не медля  присоединиться  к  одной  из
путевых бригад.  Но  сначала  следовало  все-таки  взять  у  Клаузевица  и
прочесть пресловутую Директиву Дистейна.
     В кабинете не оказалось никого из  знакомых;  единственный  гильдиер,
который сидел там, представился мне как разведчик Блейн.
     - Вы ведь сын старика Манна?
     - Да.
     - Рад познакомиться. Уже побывали в будущем?
     - Да, - вновь односложно ответил я.
     Блейн мне понравился. Он был ненамного старше меня,  и  у  него  было
свежее,  открытое  лицо.  Он  откровенно   радовался   тому,   что   нашел
собеседника;  по  его  словам,  ему  предстояло  несколько  часов   спустя
отправиться по одному  из  альтернативных  разведывательных  маршрутов,  а
следовательно, провести в одиночестве десятки дней подряд.
     - Мы что, обычно ездим в будущее в одиночку? - спросил я.
     - Обычно да. Разрешается работать парами, если Клаузевиц даст  добро,
но большинство  разведчиков  предпочитают  разъезжать  где  вздумается  на
собственный страх и риск. Я-то ка раз не принадлежу к их числу, мне скучно
без компаньона. А вам?
     - Я пока что был в будущем только однажды. С разведчиком Дентоном.
     - Ну и как вы с ним ладили?
     Беседа текла  дружески,  без  той  подчеркнутой  сдержанности,  какая
осложняла разговор почти с любым гильдиером. Я и сам невольно перенял  эту
суховатую  манеру  и  поначалу,  наверное,  показался  Блейну  застенчивым
дурачком. Однако минут через десять его откровенность заразила и  меня,  я
нашел ее очень привлекательной, и вскоре мы болтали как старые друзья.
     Оттого-то я и признался ему, что сделал видеозапись заката.
     - Надеюсь, вы стерли ее?
     - Что значит - стер?
     - Использовали этот кусок пленки повторно?
     - Нет... а что, надо было использовать?
     Он рассмеялся.
     - Ну, если навигаторы  увидят  вашу  запись,  вы  схлопочете  хороший
нагоняй... Не полагается тратить  пленку  ни  на  что,  кроме  контрольных
съемок местности.
     - А навигаторы непременно заметят это?
     - Может, и нет. Может, их удовлетворит составленная вами карта и  они
просмотрят лишь отдельные кадры. Вряд ли они станут  прогонять  пленку  из
конца в конец. Но если вздумают прогнать...
     - Но что я сделал плохого?
     - Это запрещено. Пленка - штука  ценная,  и  ее  нельзя  тратить  как
попало. Да в  общем-то  не  расстраивайтесь.  Но  зачем  вам  понадобилось
снимать закат, если не секрет?
     -  Хотел  проверить  одну  занимающую  меня  мысль.  У  солнца  такая
интересная форма.
     Блейн взглянул на меня с удвоенным любопытством.
     - Ну, и к какому выводу вы пришли?
     - Опрокинутый мир.
     - Верно. Но как вы догадались? Кто-нибудь подсказал вам?
     - Нет, просто вспомнил кривую, про которую нам толковали  на  уроках.
Гиперболу.
     - А каковы следствия? Вы продумали их до конца? Например,  что  можно
сказать о поверхности планеты?
     - Разведчик Дентон говорил, что она очень велика.
     -   Это   неточно,   -   поправил   Блейн.   Не   очень   велика,   а
б_е_с_к_о_н_е_ч_н_о_ велика. К северу от Города поверхность прогибается до
тех пор, пока не становится - почти - и все же не вполне  вертикальной.  К
югу от Города она становится почти - но  не  вполне  -  горизонтальной.  А
поскольку планета вращается вокруг своей оси, то, обладая  бесконечным  по
величине  радиусом,  она  на  экваторе  вращается  с  бесконечно   большой
скоростью.
     Он произнес все это ровным голосом, без всякого выражения.
     - Вы шутите! - воскликнул я.
     - Если бы шутил! Я говорю всерьез.  Тут,  вблизи  оптимума,  вращение
планеты вокруг оси влияет на нас примерно так же, как если бы мы  жили  на
Планете Земля. Дальше на юг, хотя  угловая  скорость  вращения  неизменна,
влияние ее стремительно  нарастает.  Там,  в  прошлом,  вы  ведь  испытали
действие центробежной силы на себе?
     - Испытал.
     - Попади вы хоть немного дальше, мы с вами сегодня не беседовали  бы.
Центробежная сила - жестокая и неоспоримая реальность.
     - Нас учили, - сказал я, - что ни одно тело не может достичь скорости
большей, чем скорость света.
     - Опять верно. Ни одно  материальное  тело.  Теоретически  окружность
планеты по экватору бесконечно велика, и любая точка на экваторе  движется
с бесконечной скоростью. Но с другой стороны, есть, или  по  крайней  мере
должен быть, предел, где материя перестает  существовать,  и  этот  предел
можно рассматривать как экватор. На  экваторе  этой  планеты  скорость  ее
вращения фактически равна скорости света.
     - Значит,