о. Ведь насколько я мог судить, странные превращения,  происходившие
с моими подопечными в крайней южной зоне,  казались  превращениями  только
мне, сами они их даже не замечали.
     Здесь, вблизи оптимума,  линейные  искажения  не  наблюдались  -  или
наблюдались в самой незначительной степени, - и и мартышки  не  улавливали
разницы  между  собой  и  нами.  Только  если   бы   им   удалось,   пусть
непреднамеренно, задержать нас настолько, что никакие лебедки не смогли бы
противостоять силе, тянущей к югу, только тогда  мартышки  сообразили  бы,
что это смертельно и для Города, и для его обитателей.
     Даже при нормальных условиях местность, лежащую впереди, следовало бы
оценит как нелегкую: за холмами, закрывшими горизонт на севере,  вероятно,
прячутся другие холмы, ничуть не ниже. Как прикажете  догонять  оптимум  и
мыслимо ли это вообще?
     Правда,  в  настоящий  момент   Город   находится   в   относительной
безопасности. С одной стороны река, с  другой  -  постепенно  повышающаяся
равнина, где агрессору не найти никакого укрытия. Стратегически мы  заняли
выгодную позицию, во  всяком  случае  удовлетворительную  с  точки  зрения
охраны путевых работ.
     Мелькнула мысль, что следовало бы  использовать  предоставленный  мне
час для того, чтобы сменить одежду, - ведь я не  снимал  ее  ни  днем,  ни
ночью бог знает как давно. Мысль эта вновь напомнила мне о  Виктории:  как
она, бывало, морщила нос, когда я являлся к ней в форме после долгих  дней
практики! Лучше бы, решил я, не встречаться с ней до отъезда...
     Еще раз посетив  штаб-квартиру  разведчиков,  я  навел  справки.  Да,
действительно,  форму  можно  время   от   времени   менять:   мне,   ныне
полноправному гильдиеру, даже полагался новый комплект, но, как назло,  ни
одного  подходящего  не  оказалось.  Правда,   мне   пообещали   подыскать
что-нибудь пристойное к моменту, когда мы вернемся в Город.
     Когда я спустился в конюшню,  Дентон  уже  поджидал  меня.  Мне  дали
лошадь, и мы без лишних задержек тронулись на север.



                                    3

     Дентон оказался спутником не из самых словоохотливых.  Он  безотказно
отвечал на любой мой вопрос, но от ответа до ответа хранил молчание. Я  не
испытывал большого неудобства: мне хотелось  подумать,  и  Дентон  мне  не
мешал.
     Старое правило гильдиеров оставалось  в  силе  -  я  понял  так,  что
должен, как и прежде, наблюдать и делать собственные выводы, не  полагаясь
ни на чью помощь.
     Мы проехали вдоль намеченной линии полотна, обогнули  холм,  миновали
проход, заметный издали от реки, и поднялись на седловину. Отсюда путь вел
вниз вдоль крохотного ручейка. Впереди виднелась  роща,  а  за  ней  новая
гряда холмов.
     - Дентон, почему мы покинули Город в такой момент? - спросил я. - Там
сейчас каждый человек на счету...
     - Работа разведчиков всегда важна.
     - Даже важнее защиты Города?
     - Несомненно.
     Потом, пока мы ехали вдоль ручейка, он пояснил мне, что за  последние
мили разведка оказалась запущенной - отчасти  из-за  стычек  с  туземцами,
отчасти из-за вечной нехватки народу в нашей гильдии.
     - Мы обследовали местность только до тех холмов, - сказал он.  -  Вон
та роща, конечно, не вызовет у путейцев восторга, да и мартышкам там легче
спрятаться, но Городу нужна древесина.  За  холмы  наши  коллеги  заезжали
примерно на милю, а дальше - дальше начинается неразведанная территория.
     Он показал мне карту,  начерченную  на  длинном  бумажном  свитке,  и
напомнил значение отдельных символов. Наша работа, как я понял,  сводилась
к тому, чтобы продолжить карту  на  север.  У  Дентона  был  геодезический
инструмент на деревянной треноге, время от времени он слезал с  лошади  и,
установив треногу, вымерял что-то через глазок и делал пометки на карте.
     Поклажи у нас была куча, лошадям приходилось несладко.  В  придачу  к
большому запасу пищи и спальным принадлежностям каждому из  нас  полагался
арбалет с полным колчаном стрел; кроме того,  мы  везли  лопаты  и  кирки,
походную химико-геологическую лабораторию и видеокамеру с запасом  пленок.
Камеру  Дентон  доверил  мне,  предварительно  проинструктировав,  как  ею
пользоваться.
     Обычный метод разведки, по его словам, заключался в том, что в один и
тот же отрезок времени гильдиеры поодиночке или группами выезжали на север
разными маршрутами. Возвращаясь  в  Город,  каждый  представлял  детальную
карту местности, по которой проехал, и  видеозапись  основных  вех  своего
маршрута. Все материалы передавались в Совет навигаторов, который,  сличив
данные из разных источников, и выбирал, каким путем двигаться дальше.
     Перед вечером Дентон остановился, наверное, в шестой раз и начал опят
возиться с треногой. Вымерил высоту окружающих  холмов,  затем  с  помощью
гирокомпаса точно установил, где север. И наконец, прикрепил к крючочку на
треноге свободно качающийся маятник. Маятник представлял  собой  грузик  с
нацеленным вниз острием, и, когда он перестал  качаться  и  замер,  Дентон
сунул под нашу  треногу  градуированную  шкалу-мишень  с  концентрическими
кругами.
     Острие почти точно касалось центра мишени.
     - Мы в районе оптимума, - сообщил Дентон.  -  Вам  понятно,  что  это
значит?
     - Не вполне, - признался я.
     - Вы же побывали в прошлом, не  так  ли?  -  Я  подтвердил,  что  да,
побывал. - В этом мире все время приходится бороться с центробежной силой.
Чем дальше на юг, тем отчетливее она проявляет себя. Вернее  сказать,  она
присутствует в любой точке к югу от оптимума, но в радиусе двенадцати миль
отсюда практически нам не мешает. Вот если бы  Город  отстал  от  оптимума
больше, чем на двенадцать миль, тогда начались бы настоящие беды. Впрочем,
если вы испытали действие центробежной силы  на  себе,  то  знаете  это  и
сами... - Он еще повозился со своим инструментом.  -  Восемь  с  половиной
миль. Таково сейчас расстояние от оптимума до Город,  расстояние,  которое
предстоит наверстать...
     - Но как устанавливается точка оптимума? - поинтересовался я.
     - По нулевому гравитационному искажению. Оптимум нужен нам как  точка
отсчета для вычисления скорости движения Города. А вообще-то это не точка,
а линия, кольцом опоясывающая мир.
     - И оптимум все время смещается?
     - Нет. Оптимум неподвижен, это почва непрерывно перемещается с севера
на юг.
     - Ах, да, верно...
     Мы упаковали свое снаряжение и поехали дальше на север. Перед закатом
мы не спеша разбили лагерь на ночь.



                                    4

     Рутинная  процедура  разведки  будущего  не  требовала  пока   особых
умственных усилий. Мы не торопясь продвигались к северу,  и  единственное,
что я делал более или менее постоянно, - озирался по сторонам: не прячутся
ли  где-нибудь  злокозненные  туземцы?  По  мнению  Дентона,   вероятность
нападения на наш отряд была очень мала, и все же мы держались настороже.
     Я до сих пор не мог отделаться от  благоговейного  ужаса  тех  минут,
когда вся планета расстелилась передо мной и подо мной. Да, я пережил это,
но пережить - еще не значит понять.
     На третий день пути я неожиданно для себя стал припоминать,  чему  же
меня учили в детские и юношеские мили. Сам не знаю, что именно навело меня
на такие воспоминания;  наверное,  целая  вереница  впечатлений,  и  не  в
последнюю очередь - шок, испытанный в те минуты, когда я стоял  над  голой
рамой, не так давно служившей фундаментом для яслей.
     С того самого дня, как меня вывели  из  яслей,  я  не  слишком  часто
задумывался, какое же образование мне  там  дали.  В  свое  время,  как  и
большинство  сверстников,  я  воспринимал  все,  чему  меня   учили,   как
совершеннейшую ерунду, которую  можно  было  одолевать  разве  что  из-под
палки. Но теперь, оглядываясь назад, я убеждался, что  знания,  навязанные
нам против нашей воли, на службе интересам Города обретали  как  бы  новую
глубину.
     К примеру, нам преподавали предмет, нагонявший  на  нас  непроходимую
тоску, - учителя называли эту тоску "география". На уроках  нам  частенько
талдычили про технику геодезических и картографических работ; в  замкнутом
пространстве яслей знания оставались по существу чисто  теоретическими.  А
теперь,  спустя  мили  и  годы,  эти  тоскливые   часы   оказались   вдруг
проведенными не  без  пользы.  Немного  сосредоточься,  чуть  покопайся  в
сравнительно недавней, хоть и не слишком отзывчивой памяти -  и  все,  что
мне втолковывал Дентон, усваивалось без труда.
     И другие предметы, в свое время казавшиеся теоретическими, на поверку
имели практическое применение. Ученику любой  гильдии  еще  до  выхода  из
яслей исподволь давали представление о работе, которая его  ожидает,  а  в
придачу и сведения о конструкции Города и деятельности других  гильдий.  Я
был, конечно же, совершенно не подготовлен к каторжному физическому  труду
у путейцев, зато без всякого напряжения, почти инстинктивно понял принципы
действия механизмов, которые тащат Город по рельсам. Точно  так  же  нашло
свое  объяснение  и  то,  почему  на  уроках  истории  учителя   назойливо
вдалбливали нам азы военной стратегии и тактики: у меня лично  бесконечные
тренировки стражников не вызывали ничего, кроме отвращения, но  им  самим,
профессионально посвятившим себя защите Города, эти уроки пошли на пользу.
     Подобная логика привела меня к мысли: а не было ли в моем образовании
каких-то  штрихов,  которые  исподволь  готовили  бы  меня  к   восприятию
диковинной формы этого мира?
     На  уроках,  специально  посвященных  астрономии  и  астрофизике,   о
планетах всегда говорили как о телах шарообразных. Земля - Планета  Земля,
а не Город Земля - описывалась как слегка сплющенный  у  полюсов  сфероид,
нам даже показывали карты отдельных  участков  ее  поверхности.  На  этом,
впрочем, особенно не задерживались, предоставляя нам расти в  заблуждении,
что планета, на которой находится Город Земля, - такой же шар, как Планета
Земля. Ни один урок,  ни  одно  слово  учителей  не  противоречили  такому
допущению; в сущности, природа мира, в котором  мы  жили,  не  обсуждалась
вообще.
     Мне было известно, что Планета Земля входит в состав системы  планет,
обращающихся вокруг шарообразного Солнца. В свою очередь,  вокруг  Планеты
Земля  вращается  шарообразный  спутник  -  Луна.  Опять-таки,   вся   эта
информация казалась чисто теоретической.  Ее  практическая  неприменимость
ничуть не всполошила меня и тогда, когда я попал за стены Города: уж очень
отчетливо и сразу выявилось, что мы существуем в ином, несходном мире.  Ни
солнце, ни луна здесь  не  были  шарообразными,  не  была  шарообразной  и
планета, на которой мы жили.
     Но где же все-таки мы находимся?
     Ответ на этот вопрос, вероятно, следовало искать в прошлом.
     Что я знал о прошлом? Довольно много, хотя на уроках истории в  яслях
нам рассказывали исключительно о прошлом Планеты Земля. По преимуществу ее
история сводилась  к  военным  походам,  возвышению  и  падению  отдельных
государств и правительств. Нас просветили,  что  время  на  Планете  Земля
измерялось в годах и столетиях  и  что  достоверно  изученная  ее  история
охватывала период более двух тысяч лет. У меня  сложилось  прочное,  хотя,
быть может, и не слишком обоснованное впечатление, что  жизнь  на  Планете
Земля  была  не  очень-то   привлекательной:   сплошные   распри,   войны,
территориальные  притязания,  экономические  кризисы.   Была   разработана
концепция цивилизации: цивилизованные люди, как нам объяснили, стекались в
города.  Отсюда  следовало,  что  и  мы,  жители  Города   Земля,   вполне
цивилизованны, хотя наша жизнь вовсе не напоминала бытие тех  землян.  Там
цивилизация была насквозь пропитана жадностью и эгоизмом: те,  кто  жил  в
цивилизованном  состоянии,  беспощадно  эксплуатировали   тех,   кто   жил
по-другому. На Планете Земля не хватало  элементарных  жизненных  благ,  и
люди из цивилизованных стран монополизировали эти  блага,  поскольку  были
экономически  сильнее.  Экономическое  неравенство  и  лежало   в   основе
всевозможных распрей.
     Внезапно мне открылось, что наша цивилизация не  так  уж  отлична  от
той, земной. Наш Город вышел на  военную  тропу  в  результате  осложнения
отношений с туземцами, которое, в свою очередь, явилось  следствием  нашей
меновой торговли. Мы не оказывали на них прямого экономического  давления,
но располагали избытком благ - тех  же,  которых  недоставало  на  Планете
Земля:  пищи,  энергии,  сырья.  Нам  не  хватало  рабочих   рук,   и   мы
расплачивались за них благами, которые имелись у нас в избытке.
     Процесс был вывернут наизнанку, опрокинут с  ног  на  голову,  но  по
существу оставался тем же процессом эксплуатации.
     Следуя уже проторенным  путем  рассуждений,  я  понял,  что  изучение
истории  Планеты  Земля  было  особенно  полезно   тем,   кто   становился
гильдиерами-меновщиками, но к ответу на  интересующие  меня  вопросы  этот
вывод не приближал ни на шаг. История, преподанная нам в яслях, начиналась
и заканчивалась на Планете Земля, и в ней не обнаруживалось  и  намека  на
то, каким образом Город очутился в нашем опрокинутом мире, и  на  то,  кто
были его основатели и откуда они пришли.
     Одно из двух: или об этом сознательно умалчивают,  или  за  давностью
лет сами запамятовали все, что знал раньше.
     Надо полагать, многие гильдиеры бились над теми же загадками,  силясь
выстроить какую-то систему представлений, и, по всей вероятности, где-то в
недрах Города существовали либо набор готовых ответов,  либо  общепринятая
гипотеза, с которой я еще  не  сталкивался.  Но  я  уже  усвоил  неписаные
законы, укоренившиеся в сознании каждого  полноправного  гильдиера.  Чтобы
выжить в этом мире, следовало действовать,  рассчитывая  только  на  самих
себя: в коллективном плане - без устали перемещая Город на север, прочь от
зоны жутких линейных искажений, а в личном - приучаясь жить независимо  от
других. Разведчик Дентон был  именно  таким  независимым,  самостоятельным
человеком, такими же в большинстве своем были и  все  другие,  с  кем  мне
доводилось  общаться.  И  я  хотел  быть  как  все  и  делать  выводы  без
посторонней помощи. Я мог бы поделиться своими раздумьями с  Дентоном,  но
предпочел промолчать.
     Наше продвижение на север никак нельзя было назвать  ни  быстрым,  ни
прямым. Вместо того, чтобы ехать строго на север, мы ежедневно отклонялись
то к востоку,  то  к  западу.  Время  от  времени  Дентон  определял  наше
местонахождение по отношению к оптимуму, и ни разу не случилось, чтобы  мы
обогнали  его  больше  чем  на  пятнадцать  миль.   В   конце   концов   я
поинтересовался, что мешает нам забраться еще дальше.
     - Вообще говоря,  -  ответил  он,  -  обычно  мы  уезжаем  как  можно
севернее. Но Город в критической ситуации.  И  мы  ищем  не  просто  самый
легкий  маршрут,  но  еще  и  такой,  который  позволял  бы  нам   успешно
защищаться.
     Составляемая нами  карта  день  ото  дня  становилась  все  полнее  и
подробнее. Дентон разрешил мне работать с аппаратурой, когда и  сколько  я
захочу, и вскоре я наловчился  управляться  с  ней  не  хуже,  чем  он.  Я
выучился проводить геодезическую съемку местности, замерять высоту холмов,
определять положение любой точки относительно оптимума. А более всего  мне
нравилось возиться с видеокамерой  -  моему  наставнику  приходилось  даже
сдерживать мой энтузиазм, чтобы я не разрядил батареи.
     Все вокруг дышало миром и покоем, все было так несхоже с  напряженной
обстановкой в Городе, да и Дентон, даром  что  молчун,  оказался  умным  и
приятным компаньоном. Беспокоило одно: я уже потерял  счет  времени  -  во
всяком случае прошло не менее двадцати дней, а он вроде бы и не  собирался
возвращаться домой.
     На всем пути мы  повстречали  лишь  одну  деревушку,  приютившуюся  в
неглубокой долине. Подъезжать к ней мы не рискнули - Дентон просто пометил
ее на карте, проставив рядом ориентировочное число жителей.
     Ландшафт  становился  все  зеленее,  все  живописнее.  Солнце  палило
по-прежнему беспощадно, зато здесь чаще выпадали дожди, особенно по ночам,
и мы то и дело натыкались на ручейки и речки.  Все,  на  что  падал  взор:
естественные препятствия, особенности местности - Дентон заносил на  карту
без комментариев. В задачу разведчиков будущего не  входило  выбирать  или
рекомендовать Городу дальнейший маршрут; наша  деятельность  исчерпывалась
тем, что мы готовили точный и объективный отчет о том, что таится впереди.
     Красота окружающей нас местности успокаивала, расслабляла, притупляла
бдительность. Через полтора-два десятка миль Город минует  эти  места,  по
существу, не обратив ни на что внимания. Своеобразная эстетика путейцев  и
движенцев предпочла бы этой  цветущей,  ласкающей  взор  природе  вытертую
ветрами пустыню.
     В часы, свободные от  замеров  и  съемок,  я  по-прежнему  предавался
размышлениям. Нет, даже при желании я не  смог  бы  вычеркнуть  из  памяти
немыслимую картину мира, распростертого  передо  мной.  Томительно  долгие
ясельные годы определенно скрывали какой-то момент, который подсознательно
готовил меня к этому зрелищу, - но какой и когда? Мы живем в плену аксиом;
если нам исподволь внушали, что мир, по которому перемещается Город, ничем
не отличается от любого другого мира, то не логично ли допустить, что  нас
так же исподволь готовили к догадке диаметрально противоположной?
     Подготовка к этому немыслимому зрелищу для меня началась вроде  бы  в
то утро, когда Дентон впервые вывел меня из Города, чтобы  я  собственными
глазами убедился, что солнце похоже на что угодно, только  не  на  шар.  И
все-таки было и что-то еще... раньше, гораздо раньше.
     Я выждал еще два-три дня, вороша память всякий раз, когда  выдавалась
свободная минута, затем меня осенило.  Как-то  под  вечер  мы  с  Дентоном
разбили лагерь в открытой местности неподалеку от широкой, ленивой реки, и
тут я, взяв видеокамеру и записывающий  блок,  в  одиночку  отправился  на
пологий холм примерно в полумиле от лагеря.  С  вершины  холма  открывался
широкий вид на северо-восток.
     По мере того, как солнце склонялось к  горизонту,  атмосферная  дымка
смягчала его сияние, и, как всегда,  стали  различимы  контуры  массивного
диска с устремленными вверх и вниз  остриями.  Я  включил  камеру  и  снял
панораму заката.  Потом  перемотал  пленку  и  убедился,  что  изображение
получилось четкое и устойчивое.
     Кажется, я мог бы любоваться  закатами  без  конца.  Небо  наливалось
багрянцем, диск скрывался за горизонтом,  а  следом  стремительно  уходило
верхнее острие. Еще несколько минут в центре багрового зарева  горело  как
бы оранжево-белое пятнышко, потом оно исчезало, и наступала ночь.
     Я снова прокрутил пленку, следя за солнцем  на  крошечном  экранчике.
Остановив кадр, я снижал яркость  изображения  до  тех  пор,  пока  контур
светила не стал совершенно отчетливым.
     Передо мной в миниатюре возник  образ  мира.  Моего  мира.  И  я  был
уверен, что видел это образ неоднократно - задолго до  того,  как  покинул
тесные стены  яслей.  Странные  симметричные  изгибы  напоминали  какой-то
чертеж, который мне когда-то показывали...
     Я долго вглядывался в экранчик, потом во мне заговорила совесть, и  я
отключил питание - батареи следовало поберечь. Я даже не сразу вернулся  к
Дентону, мучительно припоминая, когда же и кто  же  нарисовал  на  картоне
четыре кривых и поднял листок над головой, чтобы мы запомнили форму  мира,
в котором борется за существование неповоротливый Город Земля.


     Карта,  которую  составляли  мы  с  Дентоном,  мало-помалу  приобрела
законченный вид. Нарисованная на свитке плотной бумаги, она  смахивала  на
длинную узкую воронку - острием воронки служила рощица примерно в миле  на
север от той точки,  где  мы  видели