в какой мере? Когда  что-то  во
всеуслышание объявляют доступным немногим избранным, остальных  тем  самым
толкают на всяческие догадки. И никакие установления не могут  быть  столь
незыблемыми, чтобы простое удаление непосвященных из зала  удержало  их  в
неведении о том, что произошло. Насколько я мог судить, часовых  у  дверей
не ставили - и если кто-нибудь дерзнул бы подслушивать в момент,  когда  я
произносил клятву, что могло бы ему помешать?..
     К счастью, времени на размышления у меня уже почти не было: оживление
в зале нарастало с каждой минутой. Люди  собирались  группами  и  дружески
беседовали, и шум все густел по мере того,  как  длинный  стол  заполнялся
тарелками с едой и множеством разнообразных напитков. Отец водил  меня  от
одной группы к другой, и я перезнакомился  с  такой  бездной  народу,  что
окончательно потерял способность воспринимать новые титулы и имена.
     -  А  что,  родителям  Виктории   меня   разве   не   представят?   -
поинтересовался я, увидев мостостроителя Леру, который отошел в сторону  с
женщиной-администратором, наверное, своей женой.
     - Нет, нет... это позже.
     Отец повел меня дальше, и я опять жал руки новым и новым знакомым.
     Но где же Виктория? Теперь, когда с церемонией приобщения  к  гильдии
покончено, пора бы и объявить о нашей помолвке. Да и я,  пожалуй,  был  не
прочь повидать невесту. Отчасти из любопытства, а более всего потому,  что
появился бы  хоть  кто-то,  кого  я  знал  и  раньше.  Я  чувствовал  себя
подавленным: все вокруг превосходили  меня  и  возрастом  и  опытом,  а  с
Викторией мы все же были ровесники. Она тоже едва вышла  из  яслей,  знала
тех же людей, что и я, прожила на свете столько же, сколько и я. И в  этом
зале, полном гильдиеров, она стала бы для  меня  приятным  напоминанием  о
том, что  навсегда  позади.  Я  сделал  сегодня  такой  гигантский  шаг  к
зрелости, что для одного дня его, мне казалось, вполне достаточно.
     А время шло. Я не ел с тех самых пор, как Брух разбудил меня,  и  при
виде  пищи  понял,  что  чертовски  голоден.   Но   и   эта   куда   более
соблазнительная часть программы не сумела приковать мое внимание. На  меня
свалилось слишком много впечатлений сразу. Еще полчаса, не меньше, я  тупо
следовал за отцом, разговаривал без особой охоты со всяким,  к  кому  меня
подводили, но чего я на самом деле жаждал - так это  хоть  минутку  побыть
наедине с собой и попытаться как-то осмыслить все пережитое.
     Но наконец отец оставил меня с группой администраторов службы синтеза
(эта  служба,  как  выяснилось,  отвечает  за  производство   всевозможной
синтетической  пищи  и  органических  материалов,  необходимых  Городу)  и
направился туда, где находился Леру.  Я  заметил,  как  они  перебросились
двумя-тремя фразами и Леру кивнул.
     Спустя мгновение отец вернулся и отозвал меня.
     - Подожди здесь, Гельвард, - распорядился он. - Я намерен объявить  о
твоей помолвке. Когда введут Викторию, подойдешь ко мне снова.
     Отец быстро подошел к Клаузевицу и что-то сказал ему. Навигатор вновь
уселся в кресло на помосте.
     - Гильдиеры и администраторы! - возвестил Клаузевиц,  перекрывая  гул
голосов. - У нас сегодня есть еще  один  повод  для  торжества.  Предстоит
помолвка нового ученика с дочерью мостостроителя Леру. Разведчик  будущего
Манн, не угодно ли вам взять слово?
     Отец прошел вперед и остановился перед помостом. Торопясь и сбиваясь,
он произнес посвященную мне короткую речь. Словно не хватало  всего  того,
что  уже  случилось  сегодня,  -  эта  речь  еще   более   усугубила   мое
замешательство. Мы с отцом никогда не чувствовали  себя  свободно  друг  с
другом и никогда не были так  близки,  как  следовало  из  его  слов.  Мне
хотелось как-то сдержать его, хотелось выйти из зала, пока  он  не  кончит
превозносить меня,  но  я  понимал,  что  по-прежнему  нахожусь  в  центре
внимания. Неужели гильдиеры не отдавали себе отчета в том,  что  гасят  во
мне восторженность и ощущение торжества?
     К большой моей радости, отец, кое-как закончив речь, задержался возле
помоста. На другом конце зала  Леру  объявил,  что  хотел  бы  представить
присутствующим свою дочь. Открылась дверь, и в зале в сопровождении матери
появилась Виктория.
     Как и наказывал отец, я подошел к нему и встал рядом.  Он  пожал  мне
руку. Леру поцеловал Викторию. Отец в свою очередь чмокнул ее  в  щечку  и
подарил колечко. Пришлось выслушать еще одну  речь.  В  конце  концов  мне
все-таки дозволили приблизиться к невесте. Но поговорить у нас не было  ни
малейшей возможности.
     Празднество шло своим чередом.



                                    2

     Мне вручили ключ от яслей, сказав, что я  вправе  пользоваться  своей
прежней каютой до  тех  пор,  пока  мне  не  подберут  жилище  в  квартале
гильдиеров,  и  вновь  напомнили  о  принесенной  клятве.   Я   немедленно
отправился спать.
     Разбудил меня затемно один из гильдиеров, встреченных накануне. Звали
его разведчик Дентон. Он подождал,  пока  я  облачусь  в  новенькую  форму
ученика гильдии, и вывел меня из яслей. Но пошли  мы  не  тем  путем,  что
накануне, а стали карабкаться по лестницам все выше и выше. В Городе  было
тихо. По дороге я бросил взгляд  на  стенные  часы  и  убедился,  что  еще
чудовищно рано - чуть больше половины четвертого утра.  Коридоры  казались
вымершими, плафоны на потолке были притушены.
     Наконец  мы  добрались  до  последней  винтовой   лестницы,   которая
упиралась в массивную стальную дверь. Разведчик Дентон вытащил из  кармана
фонарь и включил его. Дверь  была  заперта  на  два  замка;  отомкнув  их,
гильдиер жестом приказал мне идти вперед.
     Меня охватил холод и мрак, холод такой пронзительный,  а  мрак  такой
густой, что я ощутил их как мучительный удар. Дентон закрыл дверь за собой
и снова запер ее. Потом посветил фонарем вокруг, и я увидел, что  стою  на
небольшом уступе, окруженном перильцами фута в три высотой. Шаг, другой  -
и мы подошли к перильцам вплотную. Дентон выключил фонарь, и  нас  окутала
кромешная тьма.
     - Где мы? - прошептал я.
     - Молчите. Просто ждите... и смотрите в оба.
     Но я при всем желании не видел ровным счетом ничего. Глаза, привыкшие
к относительно яркому свету коридоров, играли со мной  злые  шутки,  то  и
дело выискивая во тьме какие-то движущиеся  цветные  признаки,  -  но  это
скоро прошло.  Главной  моей  заботой  стал  не  мрак,  а  стылый  воздух,
обвевающий тело, вымораживающий его до дрожи. Сталь  перилец  у  меня  под
пальцами казалась мне  ледяной  сосулькой,  и  я  принялся  водить  руками
туда-сюда, пытаясь хоть немного ослабить неприятное  ощущение.  Надо  было
просто выпустить перильца, но я не мог этого  сделать.  В  этой  могильной
тьме они  оставались  единственным,  что  связывало  меня  с  реальностью.
Никогда еще я не был так отрезан от прошлого, никогда еще не сталкивался с
такой полной, всеобъемлющей неизвестностью. Тело помимо  воли  напряглось,
будто в ожидании внезапного толчка или удара, но так  и  не  дождалось  ни
того, ни другого. Вокруг были только холод и мрак - и ошеломляющая тишина,
если не замечать свиста ветра в ушах.
     По мере того как текли минуты и глаза начинали привыкать к темноте, я
обнаружил, что могу выделить из нее какие-то смутные  образы.  Я  различил
разведчика Дентона, застывшего рядом, - высокую  фигуру  в  плаще.  А  под
уступом, на котором мы стояли, я улавливал исполинскую, неправильной формы
громаду, черневшую на фоне почти полного мрака.
     А вокруг по-прежнему лежала непроглядная тьма. И у меня  все  еще  не
было  никаких  ориентиров,  которые  позволили   бы   дорисовать   в   уме
какие-нибудь формы или контуры.  Это  пугало,  нет,  скорее  потрясало  до
оторопи - я ведь не  чувствовал  прямой  физической  угрозы.  Подчас  мне,
бывало,  снилось  что-то  подобное,  и,  очнувшись,  я  долго  еще  ощущал
воздействие полученных во  сне  впечатлений.  Теперь  это  был  не  сон  -
невозможно мысленно ощутить такой режущий  холод,  не  может  пригрезиться
такая пугающая ясность новых представлений о  пространстве  и  времени.  Я
знал одно: это мой первый выход за пределы Города - что же еще  это  может
быть? - и это решительно не походит на любые догадки, какие  я  когда-либо
строил.
     Едва в сознании упрочилась эта мысль, как холод,  мрак  и  отсутствие
ориентиров потеряли всякое значение. Я попал наружу - свершилось то,  чего
я так долго ждал!
     Дентону больше не было нужды призывать меня к молчанию: я  и  так  не
мог ничего вымолвить, а  попытайся  -  слова  застряли  бы  в  глотке  или
затерялись на ветру. Все, что мне оставалось, - смотреть, смотреть во  все
глаза и не видеть ничего,  кроме  глубокой  таинственной  чаши  земли  под
облачным саваном ночи.
     И тут новое открытие потрясло меня: я почувствовал запах  грунта!  Он
не походил ни на один из запахов, какие мне случалось вдыхать в Городе,  и
мозг незамедлительно вызвал к жизни чуждый мне образ тучной  бурой  почвы,
повлажневшей в ночи. В моем распоряжении не было способов распознать  этот
запах - может, с почвой он и не имел ничего общего, -  но  образ  богатой,
плодородной земли я вынес из учебника, прочитанного еще в яслях.  Довольно
было представить себе ее, и владевшая  мной  лихорадка  еще  усилилась,  я
словно чуял очищающее дыхание диких, неисследованных просторов за Городом.
Мне предстояло столько увидеть, столько сделать... и даже не в этом суть -
здесь, на краю уступа, я  на  несколько  бесценных  секунд  задержал  свое
будущее во власти собственной фантазии. По правде сказать, я и не нуждался
в зрении: один-единственный бесконечно важный шаг из городских теснин -  и
мое воображение разыгралось до пределов, на какие  и  посягнуть  не  смели
читанные мною авторы...
     Мало-помалу окружающий мрак словно бы таял, пока небо над головой  не
приобрело темно-серый  оттенок.  Вдалеке  я  различил  линию,  где  облака
встречаются с горизонтом, и почти сразу же заметил, как на  кромке  одного
из облачков выступила бледно-розовая кайма. И словно подстегнутое  светом,
это облачко, а вслед за ним и все остальные медленно двинулись над нами  -
казалось, ветер  уносит  их  от  подступающей  зари.  По  небу  разливался
румянец, на мгновение догонял уплывающие облака, а позади них  открывалась
широкая полоса прозрачности, которая  и  сама  постепенно  окрашивалась  в
сочный оранжевый цвет. Все мое внимание без остатка  было  поглощено  этим
зрелищем, - прямо скажем, за всю свою жизнь я не видел ничего  прекраснее.
Оранжевая краска разливалась по небу все  шире  и  одновременно  светлела;
облака, скользящие вдаль, еще были опалены красным, а  там,  где  горизонт
соприкасался с небом, зарождалось крепнущее с каждой минутой сияние.
     Оранжевое  сходило  на  нет.  Куда  быстрее,  чем  я  мог   бы   себе
представить, этот цвет растворялся в небе, а  сияние  разгоралось  ярче  и
ярче. У горизонта небо налилось такой  бледной  ослепительной  голубизной,
что казалось белым.  И,  как  бы  вырастая  из-за  горизонта,  в  середине
голубизны поднялось блистающее  световое  копье,  чуть  склоненное  набок,
будто шпиль заброшенной церкви. Копье вытягивалось, утолщалось,  полнилось
светом и спустя считанные секунды  раскалилось  так,  что  на  него  стало
больно смотреть.
     Разведчик Дентон вдруг схватил меня за руку.
     - Глядите! - произнес он, указывая куда-то левее светового пятна.
     Слева  направо,  медленно  взмахивая  крыльями,  поле  моего   зрения
пересекал строй птиц, развернутый изящным  клином.  Мгновение  -  и  птицы
долетели до вздымающейся в  небо  колонны  света  и  на  несколько  секунд
пропали из виду.
     - Что это? - спросил я охрипшим от волнения голосом.
     - Просто гуси...
     Вот они снова стали видны, неторопливые вольные птицы и голубое  небо
за ними. А через минуту или  около  того  строй  исчез  за  поднимающимися
поодаль холмами.
     Я вновь взглянул на восходящее солнце. За тот короткий  срок,  что  я
провожал  глазами  птиц,  оно  преобразилось.  Из-за  горизонта  появилась
главная  его  часть  и  повисла  над  миром,  длинная,  блюдцеобразная,  с
выпирающими вверх и вниз перпендикулярными остриями, раскаленными  добела.
Я почувствовал, как в лицо пахнуло теплом. Да и ветер утих.
     Я стоял с Дентоном на узком уступе, глядя  вниз  на  землю.  Я  видел
Город, вернее, ту  его  сторону,  которая  примыкала  к  уступу,  и  видел
последние облака, удирающие от солнца за горизонт. Теперь  солнце  светило
на нас с чистого неба, и Дентон снял с себя плащ.
     Потом он кивнул мне и жестом показал, что нам предстоит спуститься  с
уступа по начинающейся прямо у наших ног  цепочке  металлических  лесенок.
Гильдиер показывал путь, я двигался следом. Когда я одолел всю  цепочку  и
впервые ступил на настоящую почву, птицы, свившие себе гнезда в расщелинах
под крышами Города, завели свою утреннюю песнь.



                                    3

     Дентон повел меня вокруг Города, но, едва  мы  торопливо  обошли  его
один  раз,  разведчик  направился  к  кучке  каких-то   временных   хижин,
возведенных ярдах в пятистах от городских стен.  Здесь  Дентон  представил
меня гильдиеру-путейцу по фамилии Мальчускин, а сам поспешил обратно.
     Путеец, коренастый и весь  заросший  волосами,  имел  заспанный  вид.
Впрочем, он, кажется, не рассердился на нас за  вторжение  и  обошелся  со
мной довольно учтиво.
     - Ученик гильдии разведчиков, как я погляжу?
     Я кивнул.
     - Только что из Города - и прямо к вам.
     - Впервые попал наружу?
     - Так точно.
     - Завтракал?
     - Нет... Разведчик поднял меня с постели, и мы сразу пошли сюда.
     - Заходи... Я хоть кофе сварю.
     Внутри хижина-времянка оказалась неопрятной и захламленной  -  полная
противоположность тому, что я  привык  видеть  в  Городе.  Там  чистоте  и
порядку  придавали  первостепенное  значение  -  а  в  хижине  Мальчускина
объедки, грязная одежда, немытые кастрюли и сковородки валялись где и  как
попало. В углу кучей лежали железные инструменты и  приспособления,  а  на
койке, приткнувшейся к стене, громоздился ком смятого белья. И  надо  всем
этим висел запах несвежей пищи.
     Мальчускин налил в котелок воды и поставил  его  на  плитку.  Отыскал
где-то под барахлом две кружки, ополоснул их в бочке, стряхнул капли прямо
на пол. Потом засыпал в кофейник синтетический кофе и, как только вода  на
плитке запузырилась, залил его кипятком.
     В комнате нашелся всего один стул. Мальчускин снял со стола  какие-то
увесистые стальные штуковины и перебросил их на койку. Усевшись  на  стол,
он знаком показал, чтобы я забирал  стул  себе.  Минуту-другую  мы  сидели
молча, прихлебывая кофе. Кофе был в точности такой же, как варят в Городе,
и все-таки казался иным.
     - Не больно-то много учеников принимал я за последнее время.
     - Почему же? - осведомился я.
     - Кто его разберет. Не присылают. Тебя как зовут?
     - Гельвард Манн. Мой отец...
     - Угу, я его знаю. Толковый человек. Мы с ним вместе воспитывались  в
яслях.
     Я поневоле нахмурился. Выходит, он ровесник отца - но такого, конечно
же, быть не может. Мальчускин заметил мое недоумение.
     - Пусть это тебя пока не беспокоит, -  произнес  он.  -  Со  временем
поймешь. Выяснишь на своем горбу, потом и кровью - других методов обучения
эта чертова система гильдий не  признает.  Странная  у  вас,  разведчиков,
жизнь. Она не по мне, но ты, по-моему, выдюжишь...
     - А почему вы не захотели стать разведчиком?
     - Кто тебе сказал, что не захотел? Просто мне выпала другая доля. Мой
отец был путейцем. Опять система гильдий. Но если ты твердо решил добиться
своего, тебя послали по верному адресу. Руками-то хоть работать умеешь?
     - Не-ет, - протянул я.
     Он расхохотался.
     - Не встречал еще ученика, который умел бы. Ничего, привыкнешь. -  Он
поднялся на ноги. - Пора начинать. Рановато, конечно, но раз уж ты вытащил
меня из постели, что толку тянуть резину? У  меня  тут  и  так  лентяй  на
лентяе...
     С этими словами он вышел из хижины. Торопясь и обжигая язык, я  допил
кофе и рванулся за ним. Он шагал в сторону двух построек барачного типа. Я
догнал его.
     Выходя из хижины, он прихватил с собой тяжелый гаечный ключ и  теперь
принялся что есть мочи колотить ключом по дверям бараков, крича  тем,  кто
был внутри, чтоб пошевеливались. По  отметинам  на  косяке  я  понял,  что
колотить по дверям чем-нибудь железным у него вошло в привычку.
     В бараках послышалась возня.
     Мальчускин вернулся к своей хижине и принялся разбирать инструменты.
     - Не вздумай слишком якшаться с этими, - предупредил он меня.  -  Они
не из Города. Бригадиром у них я назначил  малого  по  имени  Рафаэль.  Он
слегка кумекает по-английски и может быть переводчиком. Если  тебе  что-то
от них  понадобится,  скажи  ему.  А  лучше  обратись  ко  мне.  Вообще-то
непохоже, чтобы они затеяли беспорядки, но если вдруг -  тогда  тоже  меня
зови. Договорились?
     - Какие еще беспорядки?
     - Ну, например, вдруг они не захотят делать то, что им велели  я  или
ты. Им платят, чтобы они  беспрекословно  выполняли  все,  что  нам  надо.
Бывает, что они отказываются, - это и есть беспорядки. Но с нынешними беда
одна - они просто до одури ленивы. Потому-то мы и  поднимаемся  так  рано.
Позже, когда станет припекать, от них и вовсе ничего не добьешься.
     Уже и сейчас становилось  тепло.  За  те  полчаса,  что  я  провел  с
Мальчускиным, солнце взобралось высоко в  небо,  и  глаза  у  меня  начали
слезиться. Они не привыкли к такому яркому свету. Я  попытался  разглядеть
солнце, как на  рассвете,  но  смотреть  на  него,  не  смежая  век,  было
решительно невозможно.
     - Ну-ка, забирай...
     Мальчускин передал мне целую охапку стальных ключей, и  я  пошатнулся
под их тяжестью, выронив два или три наземь.  Он  молча  следил  за  мной,
видимо, пораженный моей неловкостью.
     - Куда нести? - спросил я.
     - К Городу, разумеется. Вас там что, совсем ничему не учат?
     Я поплелся в направлении Города. Мальчускин наблюдал за мной с порога
хижины.
     - На южную сторону! - крикнул он вдогонку. Я остановился,  беспомощно
оглядываясь. Пришлось ему подойти ко мне. - Вон туда, - показал он.  -  На
юг от Города тоже лежат пути. Дошло, наконец?
     - Дошло.
     Я побрел, куда приказали, выронив по дороге еще  один,  всего-навсего
один ключ.
     Через час-полтора  я  начал  понемногу  понимать,  что  имел  в  виду
Мальчускин,  когда  говорил  о  рабочих.  Они  останавливались  под  любым
предлогом, и только  окрик  Мальчускина  или  сердитые  понукания  Рафаэля
способны были стронуть их с места.
     - Кто они? - спросил я, когда мы сделали перерыв на пятнадцать минут.
     - Местные.
     - Неужели нельзя было нанять других?
     - Да они все одинаковы.
     До какой-то степени я им  даже  сочувствовал.  Работать  на  открытой
местности, где не сыскать и пятнышка тени, оказалось мучительно трудно.  И
хоть я то и дело приказывал себе не раскисать, физическое напряжение  было
куда большим, чем я мог вынести. И уж наверняка  -  самым  непосильным  из
всего, что мне доводилось испытывать до сих пор.
     К югу от Города пути тянулись примерно на полмили  и  обрывались,  не
приводя никуда. Всего путей было четыре, каждый состоял из  двух  рельсов,
положенных на деревянные  шпалы,  которые  в  свою  очередь  опирались  на
утопленные в грунт бетонные основания. Два пути стараниями  Мальчускина  и
его бригады уже существенно укоротились, и теперь мы  трудились  на  самом
длинном из оставшихся - на так называемом правом внешнем пути.  Мальчускин
пояснил  мне,  что  если  встать  к   Городу   лицом,   пути   различаются
соответственно как два левых и два правых, внутренний и внешний  в  каждой
паре.
     Думать было, по существу, не