замечали,  Мастер,  что  зеркала  не  просто
отражают?  Вернее,  не  только.  Вам  никогда   не   приходилось   ощущать
посторонний взгляд из, казалось  бы,  равнодушного  стекла?  Стесняться  в
присутствии зеркала, чувствуя, что вы в этот момент не один?
     Мне ли, актеру, было не знать этого?
     Неоднократно в пустой гримерной, вглядываясь в собственное отражение,
я ловил себя на том, что за моими гримасами наблюдает кто-то посторонний и
немало, наверное, потешается, видя, как я выпучиваю или прищуриваю  глаза,
кривлю рот, репетируя надменность, или скалю зубы в  деланном  веселье.  А
иногда, даже просто бреясь, я вдруг видел в зеркале, почти уверен в  этом,
чужую, совершенно не похожую на мою физиономию. Но ведь это  все  мистика!
Полная чепуха и расстроенные нервы.
     -  Конечно,  можно  считать  подобные  ощущения  мистикой,  -  словно
прочитал мои мысли Овид. - Так обычно говорят люди, не желающие  сознаться
себе  в  том,  что  мир  не  только  материален.  Но  любой  более   тонко
организованный человек вольно или невольно начинает постепенно убеждаться,
что кроме материального  существует  и  иной  мир,  где  действуют  другие
законы. Вы ведь понимаете сейчас, Мастер, что находитесь как раз  в  одном
из них?
     - Да, - покорно согласился я, хотя, надо признаться,  не  понимал  ни
черта. - Я теперь что, дух?
     Овид искренне и совсем по-детски расхохотался, и  даже  табурет,  эта
дубовая деревяшка, скрипуче захрюкал, чем окончательно вывел меня из себя.
     - Дух бесплотен. Попробуйте, например, пройти  сквозь  эту  стену,  и
набьете шишку на лбу. Но если применить правильное заклинание, то возможны
и не такие фокусы.
     Мы подошли почти вплотную к дому на опушке леса. Дом был странным. Ни
одного окна, зато дверей сразу несколько.
     - Любое зеркало как бы впитывает отражения. Некоторые из них навсегда
запечатлеваются на амальгаме. Своеобразный фотоснимок на память. Он  может
храниться вечно, если, конечно, амальгаму не разрушить. Но  иногда,  когда
подобное отражение не бесстрастно и сопровождается  сильным  эмоциональным
напряжением, его воздействие настолько мощно, что проникает за амальгаму и
создает свой собственный, похожий на  реальный,  но  совершенно  особенный
мир. Теперь вам все стало понятно, Мастер?
     - Понятно, но при чем тут я! Причем  тут  Людмила!  И,  черт  возьми,
почему ты все время называешь меня Мастером!
     - Потому что вы - Мастер. У вас руна Зеркальной Двери. Я  всего  лишь
соблюдаю субординацию.
     - В таком случае отвечай - где девушка?
     - Но я этого  не  знаю.  Пока  понятно  одно  -  Натяжение  нарушено.
Пронесся смерч. И это здесь, у Коллектора, где никогда не меняется погода.
Девушка могла быть вброшена в этот мир, когда лопнула  амальгама,  и,  где
она находится, сейчас не знает, пожалуй, даже Дер-Видд.
     Стыдно признаться, но в этот момент я заорал так, что табурет присел,
а потом затрусил в сторону, как нашкодивший щенок.
     - Дер-Видд! Этот старый...  Старый!..  -  я  попытался  подыскать  не
чересчур резкое определение, но вскоре отказался от этого. - Зачем он меня
сюда засунул!
     - Ну зачем так кричать,  Мастер.  Зато  теперь  вы  способны  всласть
попутешествовать по миру, в который  имеет  доступ  далеко  не  каждый.  С
вашими полномочиями вы можете  войти  в  любую  из  этих  дверей.  Девушка
находится за одной из них.
     - И не забывай, что тебе велено собрать осколки, -  сварливо  заметил
табурет, оставаясь на безопасном расстоянии.
     - И, конечно, собрать осколки, - спокойно  продолжил  Овид.  -  После
этого входное зеркало будет восстановлено и вы сможете вернуться обратно.
     - Тогда почему бы этому дряхлому друиду  самому  не  заняться  сбором
осколков, а заодно и не вернуть девушку в нормальную действительность?
     - Никак невозможно, Мастер, -  печально  заметил  Овид.  -  Верховный
Друид должен оставаться там, где он сейчас и находится. А  то  ведь  сюда,
пользуясь тем, что Натяжение нарушено, захочет  пролезть  масса  ненужного
народа. Вот обратно, правда, пока пути нет.
     Я взял себя в руки и сосредоточился.
     - Ты говоришь, что ты  послушник?  Но  ведь  здесь  не  монастырь.  И
почему, собственно, друиды. Чушь собачья. Их нет давным-давно.
     - Все так считают. Считают, что нет древних  религий,  не  существует
магии, а на самом деле  попросту  не  знают  или  не  хотят  знать  многих
очевидных вещей, - очень рассудительно возразил мне Овид. - Учению друидов
не одна тысяча лет. Мы научились жить долго,  почти  вечно.  Мы  научились
тому, что скрыто пока даже для ваших философов, потому  что  они  доверяют
лишь самой примитивной логике. Но друиды давно  поняли,  что  имеется  три
вида познания - природы, каждой вещи, причин и  влияний.  Есть  три  вещи,
которые постоянно уменьшаются, - темнота, ложь и смерть. И есть три  вещи,
которые постоянно увеличиваются, - свет, жизнь и истина. Я не  утомил  вас
лекцией, Мастер?
     - Ладно, понял, - уныло сознался я. - Обратно  хода  нет.  Но  какого
дьявола, если ты послушник, то ходишь с оружием. Да и костюм у тебя, как у
мушкетера. Хоть бы тунику надел, что ли.
     Овид коротко заметил, что так удобнее и дальше  ничего  объяснять  не
стал.
     Постепенно я смирился с неизбежным.  И  даже  начал  оглядываться  по
сторонам.
     Впрочем,  ничего  особо  интересного   и   при   более   внимательном
рассмотрении обнаружить не удалось. Обычная большая поляна. Трава,  цветы,
лес за поляной, похоже, лиственный: дубы по  краям,  а  дальше  выше  крон
дубов поднимаются вязы. Солнце почти в зените, значит полдень. Вот  только
дом несколько странный. Не бывает домов без окон, а у этого - одни  двери.
Раз, два, с каждой стороны по две двери - всего восемь.
     - Это Коллектор, - пояснил Овид. - Мир Хезитат не един, он включает в
себя несколько миров. В каждый из них можно войти через  одну  из  дверей.
Переход  здесь.  Каждый  раз,  если   возникает   необходимость,   следует
возвращаться к Коллектору и  переходить  в  следующий  мир.  Так  куда  вы
направитесь, Мастер? Выбирайте.
     - А если я никуда не пойду? Останусь здесь и подожду,  вдруг  Людмила
сама выберется на поляну.
     - Остаться-то можно, но вряд ли  вам  понравится  месяцами,  а  то  и
годами лежать на травке и жмуриться на солнце. Кроме  того  не  забывайте,
что следует собрать осколки, иначе вы просто не попадете обратно.
     Я понял, что обречен.
     Немного  подумав,  я   живо   представил   себя   путешествующим   по
неизведанным мирам в сопровождении табурета. В более  глупом  положении  я
еще никогда не оказывался.
     - А вот этот, - я указал на табурет, - что, так и будет таскаться  за
мной?
     - Не таскаться, а сопровождать, - вежливо поправил меня табурет. -  И
почему "этот", у каждого мыслящего существа должно быть  имя.  Подумал  бы
лучше над этим.
     - А тебе какое больше нравится?  -  равнодушно  спросил  я.  -  Пень?
Колода? Чурбан?
     - Вот только без оскорблений.  Мне  всегда  нравилось  имя  Эммануил.
Звучно и красиво. Знаешь, философ такой был, Эммануил Кант.
     - Может тебя просто Кантом и называть? - не удержался и съязвил я.  -
Потом Кант  не  единственный  философ.  Вот  был  еще  один,  связанный  с
чертовщиной. Хома Брут. Решено, буду называть тебя Хомой.
     - Но Эммануил мне нравится больше, -  запротестовал  табурет.  В  его
голосе явственно послышались расстроенные нотки.
     - Нет. Хома. Так короче.
     - Как прикажешь, Мастер.
     - И вот, что еще. Перестаньте величать  меня  Мастером.  Мне  это  не
нравится. Зовите просто - Александр.
     - Да, Мастер Александр, - проскрипел табурет.
     Я хотел пнуть его, но Хома  ловко  увернулся  и  спрятался  за  спину
Овида.


     Гостиница "Зайди и останься" оказалась третьеразрядным вертепом.
     По ночам внизу, в трактире, орали песни и дрались. Визжали  девицы  и
басили их  сутенеры.  Ближе  часам  к  трем  утра  обязательно  заявлялись
стражники и требовали своей доли. Иногда деньги  им  отдавали  безропотно,
иногда - били. Тогда, уже совсем ближе к рассвету, стражники  возвращались
с подмогой, и утром, спускаясь по  шаткой  лестнице  из  своего  номера  в
трактир для завтрака, я брезгливо перешагивал через черепки посуды и пятна
крови.
     На четвертый день я уже был сыт своими  приключениями  по  горло,  но
ничуть не приблизился к цели - разыскать осколки зеркала и найти Людмилу.
     Даже Овид мало чем мог помочь, хотя, надо признаться, если бы не  он,
пришлось совсем туго.
     В первый момент Овид решительно заявил, что его дело нести караульную
службу, - кстати, и смена скоро, - а не шастать со мной по  всем  мирам  в
качестве сопровождающего. Но к этому времени я уже уяснил, что  руна  дает
право не только просить, но  и  приказывать,  так  что  послушник,  ворча,
впрочем, и чертыхаясь, все же последовал за мной.
     О Хоме  и  говорить  нечего,  он  с  самого  начала  был  придан  мне
Дер-Виддом в качестве постоянного спутника. Через день или два я привык  к
ходячему и разговаривающему табурету настолько, что и не помышлял  даже  о
том, чтобы от него избавиться, несмотря на его скверный характер.
     Сами жители называли свою страну Микст, хотя я немедленно окрестил ее
Помойкой. Грязь на улицах царила необыкновенная.
     Собственно и страной в полном смысле Помойку  можно  было  назвать  с
трудом. Микст состоял из  столицы,  которая  также  именовалась  Микст,  и
предместий с нескольким десятков ферм.  Что  находилось  дальше,  не  знал
никто,  да  это  никого  и  не  волновало.  Окружающий  и  замкнутый   мир
воспринимался как данность.
     Для того, чтобы устроиться даже в  такую  скверную  гостиницу,  Овиду
пришлось сразу же продать на базаре свою замечательную шпагу.
     Расставался он с ней почти со слезами.
     "Настоящая толедская сталь, - бормотал он. - Из настоящего мира."
     О настоящем мире в Миксте знали немногие, но вещи  из  него  ценились
очень  дорого.   Их   происхождение   приписывали   сильному   колдовству,
запрещенному законом, в отличие от бытовых  заклинаний,  которые  как  раз
были здесь делом самым обычным.
     Овид объяснил, что о настоящем мире знают только посвященные, так как
друиды тщательно следят за тем, чтобы никто из  жителей  мира  Хезитат  не
проник сквозь зеркальный вход в реальную действительность.
     - Возникнет лишняя путаница, - строго читал мне лекцию Овид.  -  Итак
некоторые постоянно заглядывают в настоящий мир через  зеркала  с  помощью
заклинаний. Они пользуются зеркалами, как окнами, и таких  окон  много,  а
вот дверь всего одна.
     - Теперь ни одной, - сварливо напомнил Хома.
     Табурет стал в последнее время невыносимо раздражительным и постоянно
пилил меня за то, что не ищу осколков, а я просто не знал с чего начать, и
это также не улучшало моего настроения. Мы постоянно ссорились.
     Из рассказов Овида ясно было пока  лишь  одно  -  осколки  зеркальной
двери в Хезитат не дают отражения и кажутся обыкновенными стеклами. В  них
могут отражаться только люди  и  предметы  из  настоящего  мира.  С  одной
стороны, это облегчало поиск, но, с другой -  подобное  свойство  осколков
делало их в глазах обитателей Микста ненужным стеклянным хламом. О входном
зеркале знали, конечно,  посвященные,  но  где  уверенность,  что  осколки
попали именно в их руки.
     На четвертый день нашего пребывания в Миксте  я  проснулся  в  дурном
расположении духа.
     Ночью, естественно, внизу опять дрались и орали.
     В конце концов  Овид  не  выдержал  и  отправился  к  хозяину,  чтобы
высказать все, что думает о его заведении. Кончилось это  тем,  что  Овида
чуть не арестовали стражники, придравшись к тому, что у него не поставлена
кроме круглой еще и треугольная печать на гостевом свидетельстве.
     Овид правильно оценил обстановку и в драку  ввязываться  не  стал,  а
просто сотворил недостающую печать с помощью незатейливого колдовства,  но
было уже  поздно,  с  него  все-таки  содрали  приличный  штраф  в  пользу
городской управы.
     В результате денег у  нас  осталось  на  двухнедельное  проживание  в
гостинице при самом скромном питании.
     Кроме непролазной грязи Микст поразил меня еще и тем, что  невозможно
было понять, в каком веке застряло это государство.
     Здесь, например, совершенно естественным образом соседствовали вполне
современные, но  плохо  действующие  водопровод  и  телефон  с  архаичными
шпагами и алебардами, жители носили костюмы, какие не встретишь и на самом
разнузданном карнавале. По улицам ходили представители всех рас и народов,
но никого это не  удивляло.  Не  удивлял  никого  и  живой  табурет.  Хома
совершенно свободно мог заговорить в лавке, прицениваясь к товару,  и  ему
отвечали, как и любому посетителю, имеющему деньги.
     Короче, от такой путаницы голова могла пойти кругом, а тут  еще  надо
выяснять, не видел ли кто красивой рыжеволосой  девушки  с  необычным  для
Микста именем Людмила и нельзя ли где нибудь найти осколки стекла, которые
не имеют никакой ценности, но тем не менее мне крайне необходимы.
     Дурное настроение не улучшилось  после  того,  как  я  несколько  раз
произнес водопроводное заклинание, но из медного  крана  не  пролилось  ни
капли.
     Список заклинаний на все случаи жизни в гостинице висел над раковиной
и держался на одной ржавой кнопке. У крана имелась и ручка, но она  носила
чисто декоративный характер  -  сколько  ее  ни  верти,  толку  не  будет.
Следовало произнести довольно длинное заклинание. Для забывчивых его  даже
поместили в общий список, но вода сегодня не хотела мне подчиняться.
     Овид ушел из гостиницы почти сразу после разборок  со  стражей.  Хома
также отсутствовал.  Пришлось  вести  полностью  самостоятельную  жизнь  -
спуститься вниз и потребовать завтрак.
     Уже выйдя из номера, я вспомнил, что все  деньги  остались  у  Овида,
значит о завтраке можно забыть - в долг здесь не кормили.
     Независимо проследовав мимо хозяина гостиницы,  угрюмого  и  на  всех
подозрительно глядящего верзилу в клеенчатом фартуке поверх синей майки, я
вышел на улицу.
     Готическая башня городской управы как кость торчала поверх черепичных
крыш  тесно  застроенных  кварталов.  Еще  дальше,  вертикально   рассекая
горизонт, к небу поднимался единственный небоскреб  Микста.  В  небоскребе
размещалось множество фирм и фирмочек, в том числе и сыскное бюро, куда мы
обратились за консультацией, впрочем, безрезультатно.
     Небоскреб мне запомнился еще и тем, что там мы  с  Хомой  застряли  в
лифте. Заклинание сработало плохо, и нас извлекли из душной  кабинки  лишь
через час, когда я уже решил, что задохнусь, как подводник  в  затопленной
субмарине.
     Накрапывал дождь. В Миксте вечно невозможно было понять, какое сейчас
время года. Походило на осень, но это вовсе не означало, что через  десять
минут по-июльски не припечет солнце или не пойдет снег.
     Стоило отойти  на  десять  шагов  от  гостиницы,  как  сзади  завопил
зеленщик, толкающий тележку со своим товаром, я мешал ему проехать.
     Тележка  на  велосипедных  шинах  двигалась  почти   бесшумно,   зато
навстречу,  стуча  по  круглым  булыжникам  и  высекая  искры,   грохотала
чудовищная арба с колесами почти в мой рост. Для крепости ободья арбы были
обиты железом, а тащил  ее  облезлый  и  злой  на  вид  верблюд.  Издалека
слышались частые звонки конки - самого популярного транспорта Микста.
     Говорили, что в городе есть также и  метро,  но  им  почти  никто  не
пользовался  -  поезда  ходили  лишь  благодаря   совместным   заклинаниям
пассажиров, и единодушия толпы не всегда хватало на то, чтобы  сдвинуть  с
места состав.
     Если я когда и мечтал о  большой  костюмной  исторической  пьесе,  то
теперь  мог  быть  совершенно  доволен.  Да  и  роль   досталась   не   из
эпизодических.   Полномасштабная   главная   роль.   Масса   импровизаций.
Дурак-режиссер играть не мешает.  Одним  словом,  мечта,  а  не  роль.  Не
хватало, правда, пустяка - сцены и зрительного зала.  Аплодисментов  также
не  хватало.  От  Овида  и  Хомы  одобрительных   возгласов   ожидать   не
приходилось. Наоборот, они ворчали и брюзжали, подгоняли и попрекали,  как
будто еще неделю назад я не был самым  обыкновенным  актером,  а  так  всю
жизнь  и  оставался   Мастером   Александром,   наделенным   чрезвычайными
полномочиями.
     Я суеверно потрогал руну Зеркальной Двери.
     В первый день нашего пребывания в Миксте у меня наступил  психический
срыв. Я закатил скандал моим спутникам,  и  в  конце  концов  разбушевался
настолько, что порвал шнурок, на котором висела руна, и выбросил  в  окно.
Надо было видеть, как смертельно побледнел  обычно  невозмутимый  Овид,  а
табурет от ужаса забился в самый темный угол гостиничного номера.
     Через мгновение я ощутил на горле давящую тяжесть чьей-то руки, а еще
мгновение спустя понял, что шнурок вновь оказался на  месте  и  лишь  стал
намного короче, так что врезался в кожу, как петля удавленника. Через  час
или два хватка ослабла, но больше бунтовать я не пытался. Хватило  одного,
но очень действенного предупреждения.
     Итак, я вживался в роль.
     По разработанному нами плану я должен был  представлять  коммивояжера
одной из дальних ферм, приехавшего в город для продажи  сыра  и  масла,  а
также тайно торгующего золотыми украшениями.
     Откуда могли взяться у меня хотя бы образцы товара,  мы  особенно  не
задумывались. А зря. Хозяин, эта прожженная бестия, сразу же насторожился,
не обнаружив у нас багажа. Пришлось объяснять, что товар прибудет  немного
позже, а пока мы только еще ищем покупателей.
     Не обошлось и без взятки, что не улучшило наших отношений, а, скорее,
насторожило хозяина еще больше.
     Про торговлю золотыми украшениями придумал Овид, который больше,  чем
мы с Хомой, знал о местных обычаях.  Торговля  золотом  была  здесь  делом
государственным,  что  не  мешало  мелким  предпринимателям  спекулировать
ценными безделушками почти в открытую.
     Золото намывали в ручьях у дальних ферм, там же  отливали  перстни  и
браслеты, которые пользовались у жителей Микста бешеной популярностью.
     Подул сырой осенний ветер, и я плотнее запахнул широкий черный  плащ,
в котором  чувствовал  себя  скорее  графом  Альмавивой,  чем  Александром
Кукушкиным. Джинсы и клетчатая рубашка по-прежнему оставались  на  мне,  а
вот тапочки пришлось оставить в гостиничном номере,  для  путешествий  они
подходили мало, и Овид справил мне короткие кожаные сапоги и плащ  все  на
те же деньги, вырученные от продажи шпаги. Вид, должно быть,  был  у  меня
забавный, но я утешался тем, что большинство прохожих выглядело не лучше.
     Через полчаса я уже пожалел, что так необдуманно  покинул  гостиницу,
не имея в кармане даже мелочи  -  съестные  лавки  и  мелкие  ресторанчики
попадались на каждом шагу. Прислушиваясь к урчанию в желудке, я свернул  в
дверь первого же антикварного магазина.
     Звякнул  входной  колокольчик,  и   откуда-то   из   темной   глубины
захламленного разными старыми  вещами  помещения  прямо  на  меня  выбежал
тощенький лысый продавец.
     Его острый длинный носик потешно дергался, как у  испуганного  ежика.
Как видно, посетители не часто заглядывали в магазин, поэтому "ежик" напал
на меня, как на нежданную, но лакомую добычу.
     Не успев опомниться, я уже держал  в  левой  руке  очень  ценный,  по
словам хозяина, древний манускрипт времен (не  ошибиться  бы)  Вазбудидана
Второго, а в правой - щедро  инкрустированный  ларец  из  танталового  (!)
дерева.
     - Вы не пожалеете! - кричал продавец так, что закладывало уши. -  Век
будете благодарить! Это же настоящие сокровища. Вот  ларец,  в  нем  можно
хранить манускрипт. Такие вещи, они друг друга стоят.
     Я затравленно озирался по сторонам. Дернул черт зайти именно сюда.
     Картины и подсвечники, красный  рояль  с  косой