летаргическим  сном  тридцать  лет  назад,   обретал   странную,
призрачную жизнь.
     - Вы знаете, - вещал он, - что правоверием я не  отличаюсь.  Но  если
понимать религию в широком, высоком смысле,  я  не  побоюсь  сказать,  что
Кэрри делает сейчас то, чего не сделал никакой Джоэл.
     - Я бы не стал употреблять таких  слов,  Джеймс,  -  скромно  заметил
Кэрри, - но...
     - Конечно, конечно! - перебил его Бэзби. - У каждого свой...
     - А кто-нибудь узнал, - спросил почтенный гость, - что  именно  будет
тут делать институт?
     - Странно слышать это от вас, - Кэрри удивленно посмотрел на него.  -
Я думал, вы там свой человек.
     - Наивный вы, что ли? - повернулся к нему Фиверстоун. - Одно  дело  -
свой, другое дело - чем они занимаются.
     - Ну, если вы имеете в виду частности... - начал Кэрри.
     - Знаете  ли,  Фиверстоун,  -  перебил  его  Бэзби,  -  вы  разводите
таинственность на пустом месте. На мой взгляд, цели  института  совершенно
ясны. Он  впервые  в  истории  занимается  прикладной  наукой  всерьез,  в
интересах  нации.  Один  размах  говорит  за  него.  Какие  здания,  какой
аппарат!.. Вспомните, сколько он уже дал промышленности. Подумайте о  том,
как широко он использует таланты, и не  только  научные,  в  узком  смысле
слова.  Пятнадцать  начальников  отделов,  причем   каждый   получает   по
пятнадцать  тысяч  в  год!   Свои   архитекторы,   свои   инженеры,   свои
полицейские... Поразительно!
     - Будет куда пристроить сыночка, - заметил Фиверстоун.
     - Что вы хотите сказать, лорд Фиверстоун? - возмутился Бэзби.
     - Да, сморозил! - рассмеялся Фиверстоун. - Совсем забыл,  что  у  вас
есть дети.
     - Я согласен с Джеймсом,  -  снова  вклинился  в  разговор  Кэрри.  -
Институт знаменует начало новой, поистине научной эпохи. До  сих  пор  все
делалось как-нибудь. Теперь сама наука получит научную базу. Сорок  ученых
советов  будут  заседать  там  каждый  день,  протоколы  будут  немедленно
реферировать, распечатывать -  мне  показали,  удивительная  машина!  -  и
вывешивать на общей доске. Взглянешь на доску - и  сразу  видно,  где  что
делается. Институт работает как бы на твоих глазах. Этой сводкой управляют
человек двадцать специалистов, в особой комнате, вроде  диспетчерской.  На
доске загораются разноцветные огоньки. Обошлось это, я думаю,  не  меньше,
чем в миллион. Называется прагматометр.
     - Видите! - изрек Бэзби. - У прагматометрии большое будущее.
     - Да уж, не иначе, - ответил Фиверстоун. - Два Нуля  сегодня  говорил
мне, что сортиры там - выше всех похвал.
     - Конечно, - согласился Бэзби. - Не понимаю, что тут смешного?
     - А вы что думаете, Стэддок? - спросил Фиверстоун.
     - По-моему, - ответил  Марк,  -  очень  важно,  что  там  будут  свои
инженеры и своя полиция. Дело не в этих прагматометрах и  не  в  роскошных
унитазах. Важно другое: наука обратится, наконец, к  общественным  нуждам,
опираясь на силу государства. Хотелось бы надеяться, что это даст  больше,
чем прежние ученые-одиночки. Во всяком случае, это может дать больше.
     - А, черт! - Кэрри взглянул на часы. - Пора к Нулям. Бренди в буфете.
Сифон - на верхней полке. Постараюсь поскорей. Вы еще не уходите, Джеймс?
     - Ухожу, - проворчал Бэзби. - Я ложусь  рано.  Весь  день  на  ногах,
знаете  ли.  Нет,  надо  быть  болваном,  чтобы  тут  работать!   Сплошная
нервотрепка. Дикая  ответственность.  А  потом  тебе  говорят,  что  науку
двигают  эти  книжные  черви!  Хотел  бы  я  поглядеть,  как  бы   Глоссоп
повертелся!.. Да, Кэрри, займитесь своей экономикой, легче будет жить.
     - Сказано вам, я... - начал было хозяин,  но  Бэзби,  повернувшись  к
Фиверстоуну, уже сообщал ему какую-то смешную новость.
     Когда Кэрри и Бэзби вышли, лорд Фиверстоун несколько минут  загадочно
смотрел на Марка. Потом он хмыкнул. Потом он расхохотался.  Откинувшись  в
кресле, он хохотал все громче, и  Марк  стал  вторить  ему,  беспомощно  и
искренне,  как  ребенок.  "Прагматометры!..  -  восклицал  Фиверстоун.   -
...Дворцовые сортиры!.." Марку стало удивительно легко. Все,  чего  он  не
замечал, и все, что замечал, но не показывал из уважения к  прогрессистам,
припомнилось ему. Он не  мог  понять,  как  раньше  же  не  видел,  что  и
проректор, и казначей столь смешны.
     - Да, нелегко, - сказал Фиверстоун,  приходя  в  себя.  -  Приходится
пользоваться вот такими. Их спрашиваешь дело, а они...
     - И все же, - заметил Марк, - они умнее других в Брэктоне.
     - Ну, что вы! Глоссоп и Ящер Билль, и даже старый Джоэл  куда  умнее!
Им не хватает реализма, они живут фантазиями, но чему они  верят,  тому  и
служат. Они знают, чего хотят. А наши бедные друзья... их легко впихнуть в
нужный поезд, они даже могут вести его,  но  о  пункте  назначения  они  и
понятия не имеют. Они голову положат, чтобы институт переехал  в  Эджстоу.
Тем они ценны. Но что это за институт, что ему нужно, что вообще  нужно...
это уж увольте! Нет, прагматометрия!.. Пятнадцать начальников!
     - Наверное, и я такой же...
     - Ни в коей мере! Вы сразу  поняли,  в  чем  суть.  Я  знал,  что  вы
поймете. Я читал все ваши статьи. Поэтому я и хочу с вами поговорить.
     Марк молчал. Головокружительный прыжок на новый  уровень  избранности
мешал ему говорить, как и прекрасное вино.
     - Я хочу, - заявил Фиверстоун, - чтобы вы перешли в институт.
     - То есть... оставил колледж?
     - Это неважно. А вообще, что вам здесь делать? Когда старик уйдет, мы
сделаем ректором Кэрри...
     - Я слышал, что ректором будете вы.
     - Я?! - удивился Фиверстоун, словно ему предложили  стать  директором
школы для дефективных; и Марк обрадовался, что собственный его  тон  можно
истолковать и как шутливый. Оба посмеялись.
     - Здесь вы попусту тратите время, - сказал наконец Фиверстоун. -  Это
место для Кэрри. Скажешь ему, что  он  думает,  и  он  так  будет  думать.
Колледж для нас - только инкубатор. Мы будем брать отсюда стоящих людей.
     - Для института?
     - Да, прежде всего. Но это лишь начало.
     - Я не совсем вас понимаю.
     - Скоро поймете. Скажу в стиле Бэзби:  человечество  -  на  распутье.
Сейчас самое главное - решить, на чьей ты стороне - на стороне ты  порядка
или на стороне обскурантизма. По всей вероятности,  человеческий  род  уже
способен управлять своей  судьбой.  Если  дать  науке  волю,  она  создаст
человека заново, сделает его воистину полезным животным. Если же ей это не
удастся... тогда нам конец.
     - Это очень интересно...
     - Основных проблем - три. Первое - межпланетные перелеты...
     - Что это такое?
     - Пока неважно. Тут в данное время мы бессильны.  Был  один  человек,
Вэстон...
     - Он где-то погиб?
     - Его убили.
     - Убили?
     - Несомненно. Я даже догадываюсь, кто именно.
     - Господи! И ничего нельзя сделать?
     - Доказательств нет. Убийца - почтенный филолог со слабым зрением, да
еще хромой.
     - За что же Вэстона убили?
     - За то, что он с нами. Убийца - из вражеского лагеря.
     - И все?
     - Да, - кивнул Фиверстоун. - В том-то и дело. Всякие  Кэрри  и  Бэзби
вечно твердят, что реакционеры борются против нас. Они и  не  подозревают,
что это - настоящая борьба. Сопротивление врагов не  кончилось  судом  над
Галилеем. Оно только начинается. Теперь они знают, что  вопрос  о  будущем
человечества решится в ближайшие шестьдесят лет. Они  будут  сражаться  до
конца. Их ничто не остановит.
     - Они не могут победить, - возразил Марк.
     -  Надеюсь,  -  ответил  Фиверстоун.  -  Да,  не  могут.  Вот  почему
беспредельно важно решить, с кем ты. Если попытаешься остаться в  стороне,
станешь пешкой, больше ничего.
     - Ну, я-то знаю, с кем я! - воскликнул Марк. - Спасти человечество...
о чем тут думать!
     - Лично я, - заметил  Фиверстоун,  -  не  стал  бы  подражать  Бэзби.
Реалистично ли заботиться о том, что станет с кем-то через  миллионы  лет?
Кроме того, не забывайте, что враг тоже толкует о  спасении  человечества.
Практически же, суть в том, что ни вы, ни я, не хотим быть пешками и любим
бороться... особенно, если победа обеспечена.
     - Что же надо делать?
     - Вот  в  том  и  вопрос.  Межпланетные  проблемы  придется  временно
отложить. Вторая проблема связана с нашей планетой. У  нас  слишком  много
врагов. Я говорю не о насекомых и не  о  микробах.  Жизни  вообще  слишком
много. Мы  еще  не  расчистили  толком  место.  Во-первых,  мы  не  могли;
во-вторых, нам мешали гуманистические и  эстетические  предрассудки.  Даже
теперь вы услышите, что нельзя нарушать  равновесие  в  природе.  Наконец,
третья проблема - сам человек.
     - Это удивительно интересно...
     - Человек должен взять на себя заботу о человеке.  Значит  это,  сами
понимаете, то, что  одни  люди  должны  взять  на  себя  заботу  обо  всех
остальных. Мы с вами хотим оказаться среди этих, главных.
     - Что вы имеете в виду?
     - Очень простые вещи. Прежде всего, стерилизуем негодные  экземпляры,
уничтожим отсталые расы (на что  нам  мертвый  груз?),  наладим  селекцию.
Затем введем истинное образование,  и,  в  том  числе,  -  внутриутробное.
Истинное образование уничтожит возможность  выбора.  Человек  будет  расти
таким, каким надо, и ни он, ни его  родители  ничего  не  смогут  сделать.
Конечно, поначалу это коснется  лишь  психики,  но  потом  перейдет  и  на
биохимический уровень, мы будем прямо управлять сознанием...
     - Это поразительно, Фиверстоун.
     - И вполне реально. Новый тип человека. А создавать его  будем  мы  с
вами.
     - Не примите за ложную скромность, но мне не совсем понятно, при  чем
тут я.
     - Ничего, зато мне понятно. Именно такой человек нам нужен:  отличный
социолог, реалист, который не боится ответственности...  и  умеет  писать,
наконец.
     - Вы хотите предложить, чтобы я все это рекламировал?
     - Нет. Мы хотим, чтобы вы все это камуфлировали. Конечно,  только  на
первое время. Когда дело пойдет, мягкосердечие англичан уже не  будет  нам
помехой. Мы им сердце подправим. А пока, в  начале,  нам  важно,  как  это
преподнести. Вот, например, если пойдут  слухи,  что  институт  собирается
ставить опыты на заключенных, старые девы разорутся и разохаются. Назовите
это  воспитанием  неприспособленных,  и  все  возликуют,   что   кончилась
варварская эпоха. Странно, слова "опыт" никто не  любит,  "эксперимент"  -
уже получше, а "экспериментальный" -  просто  восторг.  Ставить  опыты  на
детях - да упаси Господь, а экспериментальная школа - пожалуйста!
     - Вы хотите сказать, что мне, в основном, пришлось бы заняться... ну,
публицистикой?
     - Какая публицистика?! Читать вас будут  прежде  всего  парламентские
комиссии. Но это не главное  ваше  дело.  Что  же  до  главного...  сейчас
невозможно предугадать, во что оно выльется. Такому человеку, как вы, я не
буду говорить о финансовой стороне. Начнете вы со скромной  суммы  -  так,
тысячи полторы.
     - Об этом я не думал, - пробормотал Марк, вспыхивая от удовольствия.
     - Конечно, - кивнул Фиверстоун. - Значит, завтра я везу вас к Уизеру.
Он просил меня привезти вас на субботу-воскресенье. Там вы встретите всех,
кого нужно, и осмотритесь получше.
     - Причем тут  Уизер?  -  изумился  Марк.  -  Я  думал,  что  директор
института - Джайлс. (Джайлс  был  известным  писателем  и  популяризатором
науки).
     - Джайлс?! Ну, знаете! - рассмеялся  Фиверстоун.  -  Он  представляет
институт нашей почтенной публике. А так - какой с него толк?  Он  не  ушел
дальше Дарвина.
     - Да, да, - согласился Марк. - Я и сам удивился. Что ж, если  вы  так
любезны, то я согласен. Когда вы выезжаете?
     - В четверть одиннадцатого. Я за вами заеду, подвезу вас.
     - Спасибо большое. Расскажите мне, пожалуйста, про Уизера.
     - Джон Уизер... - начал Фиверстоун, и  вдруг  воскликнул:  -  Ах  ты,
черт! Кэрри идет. Придется слушать, что сказал Два Нуля, и как наш политик
его отбрил. Не уходите. Я без вас не выдержу.


     Когда Марк ушел, автобусов уже не было, и он направился к дому пешком
под светом луны. Когда же он вошел в дом,  случилось  что-то  небывалое  -
Джейн кинулась к  нему,  дрожа  и  чуть  не  плача,  и  повторяя:  "Я  так
испугалась!"
     Больше всего его удивило, что  она  расслабилась,  обмякла,  утратила
скованность и настороженность. Так бывало и раньше, но очень  редко,  а  в
последнее время вообще  не  бывало.  Кроме  того,  вслед  за  этим  наутро
разражалась  ссора.  Словом,  Марк  удивился,  но  ни  о   чем   не   стал
допытываться.
     Вряд ли он понял бы, если б спросил; да Джейн и не сумела  бы  толком
объяснить. Однако, причины были просты: от  Димблов  она  пришла  в  пятом
часу, оживилась  по  пути,  проголодалась  и  поверила,  что  со  страхами
покончено. Дни становились короче, пришлось зажечь свет, спустить шторы, и
тут уж страхи эти показались совсем смешными, как детский  страх  темноты.
Она стала думать о детстве и, быть может, вспомнила его слишком хорошо. Во
всяком случае, когда она пила чай,  настроение  ее  изменилось.  Ей  стало
трудно читать. Она забеспокоилась. Потом разволновалась.  Потом,  довольно
долго она считала, что испугается, если не будет  держать  себя  в  руках.
Потом она решила все-таки поесть, но не  смогла.  Пришлось  признать,  что
страх вернулся, и она позвонила Димблам. М-сс Димбл почему-то помолчала  и
сказала, что пойти надо к какой-то мисс Айронвуд.  Джейн  сначала  думала,
что речь идет о мужчине, и ей стало неприятно. Жила эта врачиха не  здесь,
а повыше, в Сент-Энн. Джейн спросила, надо ли записаться. "Нет, - ответила
м-сс Димбл. - Они будут  вас...",  и  не  докончила  фразы.  Втайне  Джейн
надеялась, что та все поймет и скажет:  "Я  сейчас  приеду",  но  услышала
торопливое: "До свиданья". Голос был странный,  и  Джейн  показалось,  что
сейчас они с мужем говорили именно о ней... нет, не о ней, о чем-то  более
важном, но с ней связанном. Что значит: "Они будут вас..."? "Они будут вас
ждать"? Жуткое,  как  в  детстве,  видение  каких-то  ожидающих  ее  людей
пронеслось перед нею. Она увидела, как мисс Айронвуд, вся в черном, сидит,
сложив руки на коленях, а кто-то входит и говорит: "Она пришла".
     - "Да ну их!.." - подумала Джейн, имея  в  виду  Димблов,  и  тут  же
раскаялась, точнее - испугалась. Теперь, когда  телефон  не  помог,  страх
накинулся на нее, словно в отместку  за  то,  что  она  пыталась  от  него
спастись, и она не могла потом вспомнить, вправду  ли  мелькал  перед  ней
закутанный в мантию  старик,  или  она  просто  дрожала,  причитала,  даже
молилась неведомо кому, пытаясь предотвратить его появление.
     Вот почему она кинулась к мужу. А он  пожалел,  что  она  кидается  к
нему, когда он так устал и запоздал, и, честно говоря, напился.


     - Ты хорошо себя чувствуешь? - поинтересовался он утром.
     - Да, спасибо, - отозвалась она.
     Марк лежал в постели и пил чай. Джейн причесывалась  перед  зеркалом.
Смотреть на нее было приятно. Мы, люди, всегда проецируем свои чувства  на
других. Нам кажется, что ягненок кроток, потому что его  приятно  гладить.
На Джейн было приятно смотреть, и Марку казалось, что и ей самой хорошо.
     А Джейн  казалось,  что  ей  так  плохо  потому,  что  волосы  ее  не
слушаются, и потому, что Марк пристает с вопросами.  Конечно,  она  знала,
что злится на себя за то, что вчера вечером сорвалась и стала именно  тем,
что ненавидела - "маленькой женщиной", которая  ищет  утешения  в  мужских
объятиях. Но она думала, что злоба эта -  где-то  глубоко,  внутри,  и  не
догадывалась, что лишь по этой причине пальцы, а не волосы,  не  слушаются
ее.
     - Если тебе плохо, - продолжал Марк, - я могу и не ехать...
     Джейн промолчала.
     - А если я поеду, - говорил он, - ты будешь одна ночи две-три.
     Джейн плотнее сжала губы и не проронила ни слова.
     - Ты не пригласишь Миртл? - осведомился Марк.
     - Нет, спасибо. Я привыкла быть одна.
     - Знаю, - не совсем приветливо ответил Марк.  -  Черт-те  что  у  нас
творится... Жить не дают. Поэтому я и хочу перейти на другую работу.
     Джейн молчала.
     - Вот что, старушка, - заключил Марк, опуская ноги с  кровати.  -  Не
хочется мне уезжать, когда ты в таком состоянии.
     - В каком это? - спросила Джейн и обернулась к нему.
     - Ну... нервничаешь... так, немножко... у кого не бывает...
     - Если я видела  вчера  страшный  сон,  это  еще  не  значит,  что  я
ненормальная! - почти выкрикнула Джейн, хотя ничего подобного говорить  не
собиралась.
     - Нет, так нельзя... - начал Марк.
     - Как это "так"? - холодно спросила Джейн и не дала ему  ответить.  -
Если ты решил, что я сошла с ума, пригласи доктора. Очень удобно, они меня
заберут, пока тебя нет. Ладно, я в кухню пойду. А ты брейся, скоро  явится
твой лорд.
     Бреясь, Марк сильно порезался (и ясно увидел,  как  предстанет  перед
Уизером с клочком ваты под губой);  а  Джейн  по  многим  причинам  решила
приготовить особенно изысканный завтрак, принялась за дело со  всем  пылом
рассерженной женщины и опрокинула все на новую плиту.  Когда  пришел  лорд
Фиверстоун, они еще сидели за столом, делая вид, что читают. Как на  беду,
в тот же самый момент пришла м-сс Мэггс -  та  самая  женщина,  о  которой
Джейн говорила: "Я нашла подходящую прислугу на два раза в  неделю".  Мать
Джейн двадцать лет назад называла бы ее "Мэггс", а сама звалась бы  "мэм".
Джейн  и  "приходящая"  говорили  друг  другу  "миссис  Мэггс"  и  "миссис
Стэддок". Они были ровесницы, и холостяк  не  заметил  бы  различия  в  их
одежде; поэтому  не  было  ничего  удивительного  в  том,  что  Фиверстоун
направился к прислуге, когда Марк сказал: "Моя  жена".  И  ошибка  эта  не
украсила тех минут, которые мужчины провели у Джейн в доме.
     Как только они ушли, Джейн сказала, что  ей  пора  в  магазин.  "Нет,
сегодня я ее не вынесу, - думала она, - говорит без  умолку".  Без  умолку
говорил и лорд Фиверстоун, и громко, неестественно смеялся, и рот  у  него
был поистине акулий, а уж манеры... Сразу видно, что круглый дурак. На что
он Марку? Наверное, он и над Марком смеется. Марка так легко  провести.  И
все это колледж... Что Марку делать с такими, как Кэрри, или тот  мерзкий,
бородатый? А что делать ей весь этот день и  всю  ночь,  и  дальше?  Когда
мужчина уезжает на два дня, это значит - спасибо, если на  неделю.  Пошлет
телеграмму, даже не позвонит - и все в порядке.
     А делать что-то надо. Может быть, и правда позвать  Миртл?  Но  Миртл
относилась к своему близнецу, как  только  и  может  относиться  сестра  к
такому талантливому брату. Она будет говорить о его здоровье,  рубашках  и
носках, подразумевая, что  Джейн  неслыханно  повезло.  Нет,  Миртл  звать
нельзя. Может, пойти к доктору? Но он будет задавать  такие  вопросы...  А
что-то делать надо. Вдруг она поняла, что все равно поедет в  Сент-Энн,  к
мисс Айронвуд. И подумала: "Нет, какая же я дура!"


     Если бы вы в тот день нашли удобное  место  над  Эджстоу,  то  вы  бы
увидели, что к югу быстро движется черное пятнышко, а восточней,  у  реки,
гораздо медленней ползет дымок паровоза.
     Пятнышко было машиной,  увозившей  Марка  в  Беллбэри,  где  институт
временно расположился при своей же станции переливания крови. Машина Марку
понравилась. Сиденья были такие, что  хотелось  откусить  кусочек.  А  как
ловко, как мужественно (Марка сейчас мутило от женщин) сел  Фиверстоун  за
руль, сжимая в зубах трубку! Даже по улочкам Эджстоу они ехали  быстро,  и
Фиверстоун отпускал краткие, но едкие замечания о пешеходах  и  владельцах
других машин. За колледжем св.Елизаветы, где когда-то  училась  Джейн,  он
показал, на что способен. Мчались они так, что даже на  полупустой  дороге
мимо них непрерывно мелькали другие  машины,  нелепые  пешеходы,  какие-то
люди с лошадьми и собаки, которым, по мнению Фиверстоуна, "опять повезло"!
Ку