ого
перевода,  письма,  подписанные  именами  Миртл,  Дж.Хитоншоу,  Ф.Э.Браун,
М.Бэлчер, и счет за костюм от мастерской "Саймонс  и  Сын",  Маркет-стрит,
32, Эджстоу? Так?
     - Примерно так.
     - Вот он, - она указала на стол. - Нет, не бери!
     - Что происходит? - спросил Марк тем голосом, каким говорил бы всякий
при подобных обстоятельствах и который в полицейском протоколе назвали  бы
"угрожающим".
     - Этот бумажник, - пояснила мисс Хардкастл, -  обнаружен  за  пять  с
небольшим ярдов от тела Хинджеста.
     - Господи! - вскричал Марк. - Вы же не думаете... нет, чепуха какая!
     - Незачем апеллировать ко мне, -  сказала  мисс  Хардкастл.  -  Я  не
адвокат, не судья, не присяжный. Я излагаю факты.
     - Но вы считаете, что меня могут обвинить?!
     - Напротив, - сказал Уизер. - Перед нами один из тех  случаев,  когда
особенно очевидна польза собственной  исполнительной  власти.  Перед  нами
ситуация, которая, как мне это  ни  прискорбно,  могла  бы  доставить  вам
множество огорчений, имей вы дело с обычной полицией. Не знаю,  достаточно
ли ясно дала вам понять мисс Хардкастл, что бумажник нашли ее подчиненные.
     - Что вы хотите сказать? - переспросил Марк. - Если мисс Хардкастл не
считает, что я виноват, зачем все эти разговоры? Если считает,  почему  не
сообщит, куда надо? Это ее долг.
     - Дорогой мой друг, - промолвил Уизер допотопным  тоном.  -  В  делах
такого рода  мы  и  в  малейшей  степени  не  намерены  определять  предел
правомочий нашей,  институтской  полиции.  Я  не  беру  на  себя  смелости
утверждать, в чем состоит долг мисс Хардкастл.
     - Значит, - сказал Марк, - у мисс Хардкастл, по ее мнению, достаточно
фактов для моего ареста, но она любезно предлагает их скрыть?
     - Усек! - отметила Фея  и,  впервые  на  его  памяти,  закурила  свою
сигару.
     - Но я не хочу этого! - продолжал он. - Я ни  в  чем  не  виноват.  -
Бремя свалилось с него, но он, почти  не  замечая  этого,  гнул  в  другую
сторону. - Я сам пойду в настоящую полицию.
     - Хочешь сесть, - сказала Фея, - дело твое.
     - Я хочу  оправдаться,  -  кипятился  Марк.  -  Обвинение  немедленно
рассеется. Зачем мне его убивать? И алиби у меня есть, я был здесь, спал.
     - Да?.. - протянула Фея.
     - Что такое?
     - Знаешь ли, мотив  найдется  всегда.  Всякий  может  убить  всякого.
Полицейские - люди как  люди.  Запустят  машину,  надо  же  им  что-нибудь
доказать.
     Марк уговаривал себя, что ему не страшно. Если  бы  только  Уизер  не
топил так жарко, или хоть открывал окно...
     - Вот письмо, - сказала Фея.
     - Какое письмо?
     - Твое. Какому-то Палему, из вашего Брэктона. Написано полтора месяца
назад. Вот, пожалуйста: "А Ящеру пора в лучший мир".
     Марк  вспомнил,  и  ему  стало  просто  физически  больно.  То   была
записочка, и такой стиль очень ценили "свои" люди.
     - Как оно к вам попало? - спросил Марк.
     - Мне представляется, м-р Стэддок, - сказал Уизер, - что вы не вправе
требовать от мисс Хардкастл подобных  разъяснений...  Конечно,  это  ни  в
малой степени не опровергает моих постоянных  заверений  в  том,  что  все
сотрудники института  живут  поистине  единой  жизнью.  Однако,  неизбежно
существуют различные сферы, не ограниченные друг от друга,  но  выявляющие
собственную сущность, тесно  связанную,  конечно,  с  эгосом  целого...  и
некоторая излишняя откровенность... э-э-э... наносила  бы  урон  нашим  же
интересам.
     - Неужели вы думаете, - возмутился Марк,  -  что  эту  записку  можно
принять всерьез?
     - А ты что-нибудь объяснял полицейскому, - спросила  Фея,  -  твоему,
настоящему?
     Марк не ответил.
     - Алиби тоже никуда, - продолжала мисс  Хардкастл.  -  Ты  говорил  с
Биллом за столом. Когда он уезжал, вас видели  вместе  у  выхода.  Как  ты
вернулся, никто не видел. Вообще, неизвестно, что ты делал до самого утра.
Мог уехать с ним и лечь так в 2:15. Ночью понимаешь, подморозило. Грязи на
ботинках могло и не быть.
     Как в былое время, в приемной у зубного врача  или  перед  экзаменом,
все сместилось, и Марку уже мерещилось, что тюрьма и эта закрытая комната,
собственно, одно и то же. Главное - вырваться на воздух, от  кряканья  ИО,
Феиной сигары, огромного портрета на стене.
     - Вы советуете мне, сэр, - сказал он, - не идти в полицию?
     - В полицию? - удивился Уизер, словно об этом и речи не было.  -  Это
было бы,  по  меньшей  мере,  опрометчиво,  м-р  Стэддок...  и  не  совсем
порядочно по отношению к своим коллегам, особенно к мисс Хардкастл. Мы  не
могли бы в дальнейшем оказывать вам помощь...
     - Именно, - подчеркнула Фея. - Если ты в полиции - ты в полиции.
     Минута решимости ушла, и Марк этого не заметил.
     - Что же вы предлагаете? - спросил он.
     - Я? - переспросила Фея.  -  Ты  скажи  спасибо,  что  это  мы  нашли
бумажник.
     - Это исключительно счастливая случайность, - произнес Уизер, - и  не
только для м-ра Стэддока, но  и  для  всего  института.  Мы  не  могли  бы
оставаться в стороне...
     - Одно жаль, - сказала Фея.  -  У  нас  не  твоя  записка,  а  копия.
Конечно, и то хлеб.
     - Значит, сейчас ничего нельзя сделать? - спросил Марк.
     - В настоящее время, - сказал Уизер, - вряд  ли  возможны  какие-либо
официальные действия. Но все же я бы  вам  советовал  в  ближайшие  месяцы
соблюдать... ээ... крайнюю осторожность. Пока вы с нами, Скотланд-Ярд вряд
ли сочтет удобным вмешиваться без совершенно явных улик. Вполне  вероятно,
что они захотят  помериться  с  нами  силами,  но  я  не  думаю,  что  они
воспользуются именно этим случаем.
     - А вы не собираетесь искать вора? - осведомился Марк.
     - Вора? - спросил Уизер. - У  меня  нет  сведений  о  том,  что  тело
ограблено.
     - Того, кто украл бумажник.
     - Ах, бумажник!.. Понятно, понятно... Следовательно, вы  обвиняете  в
краже одного или нескольких сотрудников института?..
     - Да, Господи! - вскричал Марк. - А сами вы что думаете? Вы  думаете,
я там был? Может, я и убил?
     - Я очень попросил бы вас не кричать, м-р Стэддок, - перебил его  ИО.
- Прежде всего, это невежливо, особенно при даме. Насколько мне  помнится,
никаких обвинений мы не выдвигали. Лично  я  пытался  порекомендовать  вам
определенную линию  поведения.  Я  уверен,  что  мисс  Хардкастл  со  мной
согласна.
     - Мне все одно, - процедила Фея. - Не знаю, чего он  орет,  когда  мы
хотим его выручить, но дело его. Некогда мне здесь околачиваться.
     - Нет, вы поймите... - начал Марк.
     - Прошу вас, возьмите себя в руки, м-р Стэддок, - сказал Уизер. - Как
я уже неоднократно говорил, мы  -  единая  семья,  и  не  требуем  от  вас
формальных извинений. Все мы понимаем друг друга и одинаково не  терпим...
э-э-э... сцен. Со своей же стороны  позволю  себе  заметить,  что  нервная
неустойчивость  навряд  ли  вызовет   благоприятную   реакцию   у   нашего
руководства.
     Марк давно перестал думать о том, возьмут  его  или  нет,  но  сейчас
понял, что увольнение равносильно казни.
     - Простите, сорвался, - оправдывался он. - Что же вы мне советуете?
     - Сиди и не рыпайся, - отчеканила Фея.
     - Мисс Хардкастл дала вам превосходный совет, - сказал ИО. - Здесь вы
у себя дома, м-р Стэддок, у себя дома.
     - Да, кстати, - отметил Марк. - Я не совсем уверен, что жена  приедет
- она прихворнула...
     - Я забыл, - сказал ИО, и голос его стал тише, - поздравить вас,  м-р
Стэддок. Теперь, когда вы  видели  Его,  мы  ощущаем  вас  своим  в  более
глубоком смысле. Несомненно, вы не хотели бы оскорбить его дружеские... да
что там, отеческие чувства... Он очень ждет м-сс Стэддок.
     - Почему? - неожиданно для самого себя спросил Марк.
     - Дорогой мой, - отвечал Уизер, странно улыбаясь, -  мы  стремимся  к
единству. Семья, единая семья... Вот, мисс Хардкастл скучает без  подруги.
- И прежде, чем Марк опомнился, он встал и зашлепал к дверям.


     Марк закрыл за собой дверь и подумал: "Вот, сейчас. Они оба там".  Он
кинулся вниз, выскочив во двор, не задерживаясь у вешалки, быстро пошел по
дорожке. Планов у него не было. Он знал одно: надо  добраться  до  дому  и
предупредить Джейн. Он даже не мог убежать в Америку - он знал  из  газет,
что США горячо одобряют работу ГНИИЛИ. Писал это  какой-то  бедняга  вроде
него. Но это была правда - от института нельзя скрыться ни на корабле,  ни
в порту, нигде.
     Когда он дошел до тропинки, там, как и вчера, маячил высокий человек,
что-то напевая. Марк никогда не дрался, но тело его  было  умней  души,  и
удар пришелся прямо по лицу призрачного старика. Вернее,  удара  не  было.
Старик исчез.
     Сведущие люди так и не выяснили, что же  это  означало.  Марк  крайне
изумился, что ИО просто мерещился ему.  Быть  может,  сильная  личность  в
полном разложении обретает призрачную вездесущность (чаще это бывает после
смерти). Быть может, наконец, душа,  утратившая  благо,  получает  взамен,
хотя и на время, суетную возможность умножаться в пространстве. Как бы  то
ни было, старик исчез.
     Тропинка пересекала припорошенное снегом  поле,  сворачивала  налево,
огибала сзади ферму, ныряла в лес. Выйдя  из  лесу,  Марк  увидел  вдалеке
колокольню;  ноги  у  него  горели,  он  проголодался.   На   дороге   ему
повстречалось стадо коров, они пригнули головы и замычали. Он  перешел  по
мостику ручей и, миновав еще один луг,  добрался  до  Кеннингтона,  откуда
ходил автобус.
     По деревенской улице ехала телега. В ней, между матрасами, столами  и
еще какой-то рухлядью, сидела женщина и трое детей, один из которых держал
клетку  с  канарейкой.  Вслед  за  ними  появились  муж  и  жена  с  тяжко
нагруженной коляской; потом - машина.  Марк  никогда  не  видел  беженцев,
иначе он сразу понял бы, в чем дело.
     Поток был бесконечен, и Марк с большим трудом добрался до  автобусной
станции. Автобус на Эджстоу шел только  в  12:15.  Марк  стал  бродить  по
площадке, ничего не понимая - обычно в это  время  в  деревне  было  очень
тихо. Но сейчас ему казалось, что опасность - только в Беллбэри. Он  думал
то о  Джейн,  то  о  яичнице,  то  о  черном,  горячем  кофе.  В  половине
двенадцатого открылся кабачок. Он зашел туда, взял кружку пива и бутерброд
с сыром.
     Народу там почти не было. За полчаса, один за  другим,  вошли  четыре
человека. Поначалу они не говорили о печальной  процессии,  тянувшейся  за
окнами; они вообще не говорили, пока человек с лицом, похожим на картошку,
не обронил в пространство: "А я вчера Рэмболда видел".  Никто  не  отвечал
минут пять, потом молодой парень отметил: "Наверное, сам жалеет". Разговор
о Рэмболде шел довольно долго, прежде чем хоть как-то коснулся беженцев.
     - Идут и идут, - сказал один.
     - Да уж... - подтвердил другой.
     - И откуда берутся... - удивился третий.
     Понемногу все прояснилось. Беженцы шли из Эджстоу. Одних  выгнали  из
дому, других разорил бунт, третьих - восстановление порядка. В городе,  по
всей видимости, царил террор. "Вчера, говорят, штук  двести  посадили",  -
сказал кабатчик. "Да, ребята у них...  -  заметил  парень.  -  Даже  моему
старику въехали..." - он рассмеялся. "Им что рабочий, что полицейский",  -
сказал первый, с картофельным лицом.  На  этом  обсуждение  застопорилось.
Марка очень удивило, что никто не выражал ни гнева, ни сочувствия.  Каждый
знал хотя  бы  одного  беженца,  но  все  соглашались  в  том,  что  слухи
преувеличены. "Сегодня писали, что все уже  хорошо",  -  сказал  кабатчик.
"Кому-нибудь всегда плохо", - проронил картофельный.  "А  что  с  того?  -
сказал парень. - Дело, оно дело и есть".  "Вот  я  и  говорю,  -  заключил
кабатчик. - Ничего не попишешь". Марк слышал обрывки  собственных  статей.
По-видимому, он и ему подобные работали хорошо; мисс Хардкастл переоценила
сопротивляемость "простого народа".


     Автобус оказался пустым, все двигались ему навстречу. Марк  вышел  на
Маркет-стрит и поспешил к дому. Город совершенно изменился. Каждый  третий
дом был пустым, многие  витрины  -  заколочены.  Когда  Марк  добрался  до
особняков с садиками, он увидел почти  на  всех  белые  доски,  украшенные
символом ГНИИЛИ - голым атлетом с молнией в руке.  На  каждом  углу  стоял
институтский полисмен в шлеме, с дубинкой и с револьвером на  ремне.  Марк
надолго запомнил их круглые,  белые  лица,  медленно  двигающиеся  челюсти
(полицейские  жевали  резинку).  Повсюду  висели   приказы   с   подписью:
"Фиверстоун".
     А вдруг и Джейн ушла? Он почувствовал, что не вынесет этого.  Задолго
до дома он проверил, в  кармане  ли  ключ.  Дверь  была  заперта.  Значит,
Хатджинсонов с первого этажа нет. Он отпер дверь и вошел. На лестнице было
холодно, на площадке - темно. "Джейн!" - крикнул он, входя  в  квартиру  и
уже не надеясь ни на что. На коврике, еще перед дверью,  он  увидел  пачку
нераспечатанных писем. Внутри все было  прибрано.  Кухонные  полотенца  не
сохранили ни капли влаги, хлеб в корзине зацвел, молоко давно скисло.  Уже
все поняв, он продолжал бродить по комнатам, тихим и трогательным, как все
покинутые жилища. Он сердился; он искал записку; он просмотрел письма,  но
почти все были от него. Вдруг, в передней, он заметил надорванный  конверт
письма, адресованного м-сс Димбл, туда,  в  ее  домик.  Значит,  она  была
здесь! Эти Димблы всегда его недолюбливали. Наверное, увезли Джейн к себе.
Надо пойти к Димблу, в его колледж.
     От этого решения ему стало легче. После всего, что он испытывал,  ему
очень хотелось стать обиженным мужем,  разыскивающим  жену.  По  дороге  в
Нортумберлэнд  он  выпил.  Увидев  на  "Бристоле"  вывеску  института,  он
чертыхнулся было и прошел мимо, когда  вспомнил,  что  сам  он  -  крупный
сотрудник ГНИИЛИ, а не сброд, который теперь сюда не пускают. Они спросили
его, кто он, и сразу стали любезны. Заказывая виски,  он  чувствовал,  что
вправе отдохнуть, и сразу же заказал еще. Гнев на Димблов усилился, прочие
чувства смягчились. В конце концов, насколько лучше и вернее  быть  своим,
чем каким-то чужаком. Даже и сейчас... ведь нельзя всерьез  принимать  это
обвинение! Так уж они делают дела. Уизер просто хочет  покрепче  привязать
его к Беллбэри и заполучить туда Джейн. А что такого, в сущности? Не может
же она жить одна. Если муж идет в гору, придется ей стать светской  дамой.
В общем, надо скорей увидеть этого Димбла.
     Из ресторана он вышел, как сам бы это  назвал,  другим  человеком.  С
некоторых пор и до  последнего  распутья  человек  этот  появлялся  в  нем
внезапно и побеждал на время все остальное.  Так,  кидаясь  из  стороны  в
сторону,  пробивался  сквозь  молодость  Марк  Стэддок,  еще  не  обретший
личности...
     - Прошу, - доктор  Димбл  отпустил  последнего  ученика  и  собирался
домой.
     - Ах, это вы, Стэддок! - сказал он, когда тот вошел. - Прошу, прошу!
     Он хотел говорить приветливо, но удивлялся и  приходу  Марка,  и  его
виду. Марк потолстел, стал каким-то землистым и пошловатым, что ли.
     - Где Джейн? - спросил Марк.
     - Я не могу вам сказать, - ответил Димбл.
     - Вы не знаете?
     - Я не могу сказать.
     Согласно программе, именно сейчас Марк должен  был  вести  себя,  как
мужчина. Что-то изменилось. Димбл всегда держался с ним  очень  вежливо  и
всегда недолюбливал его. Марк не  обижался,  он  не  был  злопамятным;  он
просто пытался ему понравиться. Он любил нравиться.  Когда  с  ним  бывали
сухи, он мечтал не о мщении, а о том, как он очарует  и  пленит  обидчика.
Если  он  и  бывал  нелюбезным,  то  лишь  к  стоящим  ниже,  к   чужакам,
заискивающим перед ним. В сущности, он уже был недалек от подхалимства.
     - Я вас не понимаю, - промолвил он.
     - Если вы хотите, чтобы вашу жену не трогали, - сказал Димбл, - лучше
не спрашивайте меня.
     - Не трогали?
     - Да, - очень серьезно отвечал Димбл.
     - Кто?
     - А вы не знаете?
     - Что такое?
     - В ночь бунта ее схватила институтская полиция. Они  ее  пытали,  но
она убежала.
     - Пытали?!
     - Да, жгли сигарой.
     - В том-то и дело, - поспешно заговорил Марк. - Она... у нее  нервное
истощение. Понимаете, ей померещилось...
     - Врач, лечивший ожоги, думает иначе.
     - О, Господи! - воскликнул Марк.  -  Неужели  правда?  Нет,  посудите
сами...
     Димбл спокойно смотрел на него, и он умолк.
     - Почему же мне не сообщили? - спросил он наконец.
     - Кто, ваши коллеги? Странный вопрос. Вам виднее, чем они занимаются.
     - Почему вы мне не сказали? Вы были в полиции?
     - В институтской?
     - Нет, в простой.
     - Вы действительно не знаете, что в Эджстоу  обычной  полиции  больше
нет?
     - Ну, есть какие-нибудь судьи...
     - Есть  полномочный  представитель,  лорд  Фиверстоун.  Вижу,  вы  не
понимаете. Город захвачен.
     - Почему же вы не связались со мной?
     - С вами? - переспросил Димбл, и на один миг, впервые в  жизни,  Марк
увидел себя со стороны. От этого у него перехватило дыхание.
     - Я знаю, - начал он, - вы меня всегда недолюбливали. Но не до  такой
же степени!..
     Димбл молчал, но Марк не знал причины. Много лет он  укорял  себя  за
то, что не любит Марка; укорял и сейчас.
     - Что ж, - сказал Марк. - Говорить не о чем. Я хочу знать  одно:  где
Джейн.
     - Вы хотите, чтобы ее забрали в Беллбэри?
     - Не понимаю, по какому праву вы меня допрашиваете. Где моя жена?
     -  Я  не  могу  вам  сказать.  Она  не  у  меня   и   не   под   моим
покровительством. Ей хорошо. Если  вам  есть  еще  до  этого  дело,  лучше
оставьте ее в покое.
     - Что я, преступник, или заразный? Почему вы мне не скажете?
     - Вы сотрудник института. Они ее пытали. Они  не  трогают  ее  только
потому, что не знают, где она.
     - Если виноват институт, неужели вы думаете, что я это  так  оставлю?
За кого вы меня принимаете?
     - Я могу только надеяться, что у вас еще  нет  большой  власти.  Если
власти у вас нет, вы Джейн не защитите. Если же есть, вы -  то  же  самое,
что институт.
     - Невероятно! - вскричал Марк. - Ну хорошо, я там работаю, но  вы  же
меня знаете?!
     - Нет, - сказал Димбл. - Не знаю. Что мне известно о ваших  мыслях  и
целях?
     Марку казалось, что он  глядит  на  него  не  с  гневом,  даже  не  с
презрением, а с брезгливостью, словно перед ним какая-то мерзость, которую
достойный человек  не  должен  замечать.  Марк  ошибался.  Димбл  старался
сдержать себя. Он изо всех  сил  старался  не  злиться,  не  презирать,  а
главное - не наслаждаться злостью и презрением.
     - Тут какая-то ошибка, -  снова  начал  Марк.  -  Наверное,  полисмен
напился. Я разберусь, они у меня...
     - Это была начальница вашей полиции, мисс Хардкастл.
     - Прекрасно. Что ж вы думаете, я это так оставлю? Нет, тут ошибка.
     - Вы хорошо знаете  мисс  Хардкастл?  -  спросил  Димбл.  Марк  молча
кивнул. Он думал (и ошибался), что Димбл читает его мысли и знает, что  он
ни в чем не сомневается и совершенно беспомощен перед  Феей.  Вдруг  Димбл
заговорил громче.
     - Вы  можете  справиться  с  ней?  -  сказал  он.  -  Вы  так  далеко
продвинулись? Что ж, значит вы убили и Хинджеста  и  Комтона.  Значит,  по
вашему приказу схватили и избили  до  смерти  Мэри  Прэскотт.  Значит,  по
вашему приказу воров - честных воров, чьей руки вы не достойны коснуться -
забрали из-под власти судей и  присяжных  и  перевели  в  Беллбэри,  чтобы
подвергнуть там унижениям и пыткам, которые у вас зовут лечением.  Это  вы
изгнали из дому в болота и пустоши тысячи семей! Это вы скажете  мне,  где
Плэйс и Роуди, и восьмидесятилетний Каннингем?! Если вы зашли так  далеко,
я не доверю вам не только Джейн, но и уличную собаку!
     - Ну, что вы... - начал Марк. - Это просто странно. Я знаю,  допущены
какие-то несправедливости. Так всегда бывает, особенно вначале. Но неужели
я должен отвечать за все, что пишут в желтой прессе?
     - В желтой прессе! - воскликнул