ное право на собственное мнение...
     Женщины засмеялись, а Макфи ответил, перекрывая голосом смех:
     - М-сс Стэддок, у меня нет мнений. Я устанавливаю факты. Если  бы  на
свете было поменьше мнений (он поморщился), меньше бы говорили и  печатали
глупостей.
     - А кто у нас больше всех говорит? - спросила  Айви  Мэггс,  и  Джейн
удивилась: Макфи не отреагировал. Он  вынул  оловянную  табакерку  и  взял
понюшку табака.
     - Чего вы тут топчетесь? - заворчала Айви Мэггс.  -  Сегодня  женский
день.
     - Вы мне чаю оставили? - спросил Макфи.
     - Надо вовремя приходить, - отрезала Айви, и Джейн подумала, что  она
говорит с ним точно так же, как и с медведем.
     - Занят был, - оправдывался  Макфи,  садясь  к  столу.  -  Пропалывал
сельдерей. Уж в чем-в чем, а в огороде женщины не разбираются.
     - А что такое "женский день"? - спросила Джейн.
     - У нас нет слуг, - пояснила Матушка Димбл. -  Мы  сами  все  делаем.
Один день - женщины, другой - мужчины. Простите? Нет, это  очень  разумно.
Он считает, что мужчины и женщины не могут хозяйничать вместе, обязательно
поссорятся. Конечно, мы в мужские дни не слишком  придираемся,  но  вообще
все идет нормально.
     - С чего же вам ссориться? - спросила Джейн.
     -  Разные  методы,  дорогая.  Мужчина  не  может  помогать.  Сам   он
хозяйничать может, а помогать - нет. А если начнет - сердится.
     - Сотрудничество разнополых лиц, - заявил Макфи, - затрудняет главным
образом то, что  женщины  не  употребляют  существительных.  Если  мужчины
хозяйничают вместе, один попросит другого: "Поставь эту  миску  в  другую,
побольше, которая стоит на верхней полке буфета". Женщина скажет: "Поставь
вот это в то, вон туда". Если же вы спросите, куда  именно,  она  ответит:
"ну, туда!" и рассердится.
     - Вот ваш чай, - сказала Айви Мэггс. - И пирога вам дам,  хоть  и  не
заслужили. А поедите - идите наверх рассказывать про ваши существительные.
     - Не про существительные, а при помощи  существительных,  -  поправил
Макфи, но она уже вышла. Джейн воспользовалась этим,  чтобы  тихо  сказать
м-сс Димбл:
     - М-сс Мэггс тут совсем как дома.
     - Она дома и есть, - отвечала Матушка Димбл. - Ей больше негде жить.
     - Вы хотите сказать, наш хозяин ее приютил?
     - Вот именно. А почему вы спрашиваете?
     - Ну... не знаю... Все же странно,  когда  она  зовет  вас  Матушкой.
Надеюсь, я не сноб, но все-таки...
     - Вы забыли, он и нас приютил. Мы тут тоже из милости.
     - Вы шутите?
     - Ничуть. И мы, и она живем здесь, потому  что  нам  негде  жить.  Во
всяком случае, нам с Айви. Сесил - дело другое.
     - А он знает, что она так со всеми разговаривает?
     - Дорогая, откуда мне знать, что знает он?
     - Понимаете, он мне говорил, что равенство не так уж важно. А у  него
в доме... весьма демократические порядки.
     - Должно быть, он говорил о духовном равенстве, - разъяснила  Матушка
Димбл, - а вы ведь не считаете, что  вы  духовно  выше  Айви?  Или  же  он
говорил о браке.
     - Вы понимаете его взгляды на брак?
     - Дорогая, он очень мудрый  человек.  Но  он  -  мужчина,  да  еще  и
неженатый. Когда он рассуждает о браке, мне  все  кажется,  зачем  столько
умных слов, это ведь так просто, само собой  понятно.  Но  многим  молодым
женщинам невредно его послушать.
     - Вы их не очень жалуете, м-сс Димбл?
     - Да, может быть, я несправедлива. Нам было легче. Нас воспитывали на
молитвеннике и на книжках со счастливым концом.  Мы  были  готовы  любить,
чтить, повиноваться и носили юбки, и танцевали вальс...
     - Вальс такой красивый, - вставила Айви, которая уже принесла  пирог,
- такой старинный...
     Тут открылась дверь, и послышался голос:
     - Если идешь, иди!
     И в  комнату  впорхнула  очень  красивая  галка,  за  нею  вошел  м-р
Бультитьюд, за ним - Артур Деннистоун.
     - Сколько вам говорить, - сказала Айви Мэггс,  -  не  водите  вы  его
сюда, когда мы обед готовим!
     Тем временем медведь, не догадываясь о ее недовольстве, пересек кухню
(как он думал, никому не мешая) и уселся за креслом Матушки Димбл.
     - Доктор Димбл только что приехал, - сказал  ей  Артур,  -  он  пошел
наверх. Вас тоже там ждут, Макфи.


     Марк спустился к завтраку в хорошем настроении. Все говорили  о  том,
что бунт прошел прекрасно,  и  он  с  удовольствием  прочитал  в  утренних
газетах свои статьи. Еще приятнее ему стало,  когда  он  услышал,  как  их
обсуждают Стил и Коссер. Они явно не знали, что статьи написаны заранее, и
не подозревали, кто их написал. У него все  шло  в  это  утро  как  нельзя
лучше. Еще до завтрака  он  перекинулся  словом  о  будущем  Эджстоу  и  с
Фростом, и с Феей, и с самим Уизером. Все они считали,  что  правительство
прислушается к голосу народа (выраженному в газетах) и поставит город хотя
бы  на  время  под  надзор  институтской  полиции.   Введут   чрезвычайное
положение, дадут  кому-нибудь  полную  власть.  Больше  всего  подошел  бы
Фиверстоун. Как член парламента,  он  представляет  нацию;  как  сотрудник
Брэктона - университет, как сотрудник института - институт. Словом, в  нем
слились воедино все стороны, которые иначе могли бы прийти к столкновению;
статьи, которые Марк должен был написать об этом к вечеру, напишутся  сами
собой. Но и это не все. Из разговоров стало ясно, что есть и другая  цель:
в свое время, когда вражда к  институту  дойдет  до  апогея,  Фиверстоуном
можно и пожертвовать. Конечно, говорилось это туманней и короче, но  Марку
было совершенно ясно, что Фиверстоун уже не в самом избранном  кругу.  Фея
заметила: "что с Дика взять, политик!..",  Уизер,  глубоко  вздохнув,  был
вынужден признать, что дарования лорда Фиверстоуна приносили больше плодов
на ранней стадии его научного пути. Марк не собирался  подсиживать  его  и
даже не хотел сознательно, чтобы его подсидел кто-нибудь  другой;  но  все
это было ему приятно. Приятно было и то, что он (как выражался  про  себя)
"вышел на Фроста". Он знал по опыту, что везде есть незаметный человек, на
котором почти все держится, и большой удачей было даже  узнать,  кто  это.
Конечно, Марку не нравилась рыбья холодность Фроста  и  какая-то  излишняя
правильность его черт, но каждое его слово (а  говорил  он  мало)  било  в
точку, и Марк наслаждался беседами с ним. Вообще, удовольствие  от  беседы
все меньше зависело от приязни к собеседнику.  Началось  это,  когда  Марк
стал своим среди прогрессистов; и он считал,  что  это  свидетельствует  о
зрелости.
     Уизер был с ним более чем любезен. К концу  беседы  он  отвел  его  в
сторону и отечески спросил, как поживает супруга. ИО надеялся, что  "слухи
о ее... э-э-э... нервной дистонии сильно преувеличены". "И  какая  сволочь
ему сказала?" - подумал Марк. "Дело в том, - продолжал Уизер, - что, ввиду
вашей высокой ответственной работы, институт пошел бы  на  то...  э-э-э...
конечно,  это  между  нами...  я   говорю   по-дружески,   вы   понимаете,
неофициально... мы допустили бы исключение, и  были  бы  счастливы  видеть
вашу супругу среди нас".
     До сих пор Марк не знал, что  меньше  всего  на  свете  он  хотел  бы
увидеть здесь Джейн. Она не поняла бы стольких вещей - и того,  почему  он
столько пьет... ну, словом, всего, с утра до ночи. К своей (и к ее) чести,
Марк и представить себе не мог, чтобы она услышала хотя бы один из здешних
разговоров. При ней самый смех  библиотечного  кружка  стал  бы  пустым  и
призрачным; а то, что ему, Марку, представлялось сейчас простым и  трезвым
подходом, показалось  бы  ей,  а  потом  -  и  ему  -  цинизмом,  фальшью,
злопыхательством. Окажись  здесь  Джейн,  Беллбэри  обратится  в  сплошное
непотребство, в жалкую дешевку. Марка просто затошнило при одной  мысли  о
том, как он учил бы  Джейн  умасливать  Уизера  или  подыгрывать  Фее.  Он
туманно извинился, поблагодарил несколько раз и поскорее ушел.
     Позже, днем, Фея подошла к нему и сказала на  ухо,  облокотившись  на
его кресло:
     - Ну, доигрался!
     - Что такое? - спросил он.
     - Не знаю, что с тобой, но старика ты довести умеешь. Опасные штучки,
опасные...
     - О чем вы говорите?
     - Мы тут сил не жалеем ради тебя, ублажаем его, думали - все. Он  уже
собирался зачислить тебя в штат. Так нет же, пять минут поговорили -  пять
минут, это подумать только! - и все к чертям. Психический ты, что ли...
     - Да что ж такое случилось?
     - Это ты мне скажи! Он про жену твою не говорил?
     - Говорил. А что?
     - Что ты ему ответил?
     - Чтобы он не беспокоился, то, се... ну, поблагодарил, конечно.
     Фея присвистнула.
     - Да, - сказала она, нежно постучав по его голове костяшками пальцев,
- напортачил ты здорово. Ты понимаешь, на что он пошел?  Такого  у  нас  в
жизни не было. А ты его отшил. Он теперь ходит, ноет: "не  доверяют  мне",
"обидели". Ничего, он тебя обидит будь здоров! Раз ты не хочешь ее  брать,
значит - не прижился у нас, так он понимает.
     - Но это же бред какой-то! Я просто...
     - Ты что, не мог ему сказать: "Хорошо, вызову"?
     - Мне кажется, это мое дело.
     - Мало ты по жене скучаешь!.. А мне говорили, она очень даже ничего.
     Тут прямо на них пошел Уизер, и оба они замолчали.
     За обедом Марк сел рядом с Филострато - поблизости не было никого  из
своих. Итальянец был в духе  и  говорил  много.  Только  что  он  приказал
срубить несколько больших красивых буков.
     - Зачем вы это сделали, профессор? - спросил его кто-то через стол. -
От дома они далеко. Я даже люблю деревья.
     - Да, да, - отвечал Филострато. -  Садовые  деревья  красивы.  Но  не
дикие! Лесное дерево - сорняк. Однажды  я  видел  поистине  цивилизованное
дерево. То было в Персии. Французский атташе заказал  его,  ибо  там  была
скудная растительность. Оно было металлическое. Грубо сделано,  примитивно
- но если его усовершенствовать? Изготовить из легкого металла,  скажем  -
алюминия. Придать ему полное сходство с настоящим...
     - Вряд ли оно будет похоже, - усомнился его собеседник.
     - Но какие преимущества! Вам надоело, что оно стоит на одном месте  -
двое рабочих перенесут его, куда вы захотите. Оно бессмертно.  С  него  не
опадают листья, на нем не вьют своих гнезд птицы, ни сырости,  ни  мусора,
ни мха.
     - Вероятно, экземпляр-другой был бы даже забавен...
     - Почему же  один-другой?  Согласен,  теперь  нам  нужны  леса,  ради
атмосферы, но мы найдем химический способ. Зачем же  тогда  лес?  По  всей
земле не будет ничего, кроме искусственных деревьев. Мы очистим планету.
     - Вы хотите сказать, - уточнил другой ученый, - что растительность не
нужна?
     - Вот именно. Сами же вы бреетесь, - даже каждый день. А в свое время
мы побреем всю землю.
     - А как же птицы?
     - Я не оставил бы  и  птиц.  На  искусственном  дереве  будут  сидеть
искусственные, заводные птицы. Устали - выключите. Ни перьев, ни гнезд, ни
яиц, ни всей этой грязи.
     - Так и всякую жизнь уничтожишь! - воскликнул Марк.
     - Безусловно. Гигиена этого требует. Послушайте, друзья мои. Когда вы
видите гниющий плод, вы ведь бросаете его - ибо в нем кишит жизнь!
     - Интересно... - заметил первый ученый.
     - А что вы называете грязью? Не органические ли  продукты?  Минералы,
говоря строго, грязи не порождают. Истинная грязь происходит от организмов
- пот, слюна, прочие выделения. "Нечистое" и "органическое" - синонимы.
     - К чему же вы клоните, профессор? - удивился второй ученый.  -  Ведь
мы и сами организмы, в конце концов.
     - Именно. В человеке органическая жизнь произвела Разум. Она  сделала
свое дело. Больше она нам не нужна. Мы больше не нуждаемся в мире, кишащем
жизнью. Его словно покрыла  плесень.  И  мы  избавимся  от  нее.  Конечно,
постепенно. Мы уже постигаем, как этого добиться. Мы  учимся  поддерживать
разум без тела. Мы учимся поддерживать тело химическими веществами,  а  не
мертвыми животными и растениями. Мы учимся  воспроизводить  себе  подобных
без совокупления.
     - Ну, в этом радости мало... - улыбнулся первый ученый.
     - Дорогой мой, вы уже отделили от  деторождения  то,  что  вы  зовете
радостью. Более того, сама ваша  радость  исчезает.  Конечно,  вы  так  не
думаете. Но взгляните на ваших женщин. Больше половины  фригидны!  Видите?
Сама природа начинает избавляться от анахронизмов. Когда они  окончательно
исчезнут,  станет  возможной  истинная  цивилизация.  Если  бы   вы   были
крестьянином, вы бы это поняли. Станет ли кто пахать на быках?  Нет,  нет,
здесь нужны волы. Пока существует пол и все, что с ним связано, порядка не
будет. Когда человек отбросит его, человеком можно будет управлять.
     Обед кончился и, вставая из-за стола, Филострато тихо сказал Марку:
     - Сегодня в библиотеку не ходите. Понятно? Вы  в  опале.  Зайдите  ко
мне, побеседуем.
     Марк пошел за ним, удивляясь и радуясь, что, хотя он  в  немилости  у
самого ИО, Филострато остался ему верен. В кабинете, на втором этаже, Марк
уселся у камина, но хозяин продолжал расхаживать из угла в угол.
     - Мне очень неприятно, мой  молодой  друг,  -  начал  он,  -  что  вы
испортили отношения с Уизером. Надо их снова наладить,  понятно?  Если  он
предлагает вам вызвать жену, то почему бы вам ее не вызвать?
     - Я и не думал, - сказал Марк, - что ему это так важно.
     - Это важно не ему, - уточнил итальянец. - Этого хочет Глава.
     - Глава? - удивился Марк. - Так он же подставное лицо! А ему-то зачем
моя жена?
     - Вы ошибаетесь, - заметил Филострато, - он никак не подставное лицо.
     Тон его был странен. Оба помолчали.
     - То, что я говорил за  обедом,  -  продолжил  наконец  профессор,  -
истинная правда.
     - Нет, зачем Джайлсу моя жена? - настойчиво повторил Марк.
     - Джайлсу? - переспросил Филострато. - Причем тут  Джайлс?  Я  сказал
вам, что за обедом говорил  правду.  Мы  создаем  стерильный  мир.  Чистый
разум, чистые минералы, больше ничего.  Что  унижает  человека?  Рождение,
соитие, смерть. По-видимому, мы сумеем освободить его от всего этого.
     Марк стал сомневаться в том, нормален ли Филострато или  хотя  бы  не
пьян ли.
     - Кстати, жене вашей я не придаю никакого значения, - заметил тот.  -
Что мне чьи-то жены? Вся эта сфера внушает мне отвращение. Но если ему это
важно... Видите ли, друг мой, вся суть в  том,  собираетесь  ли  вы  стать
одним из нас.
     - Я не совсем понимаю, - замялся Марк.
     - Вы  слишком  далеко  зашли,  чтобы  остаться  в  стороне.  Вы  -  у
перекрестка,  друг  мой.  Если  вы  попытаетесь  пойти  назад,  вас   ждут
неприятности, как этого глупца Хинджеста. Если же вы поистине объединитесь
с нами - весь мир... что я - вся Вселенная лежит у ваших ног!
     - Конечно, я хочу быть с вами, - промолвил Марк, все больше волнуясь.
     - Глава полагает, что вы можете стать поистине нашим, если  привезете
свою жену. Вы нужны ему целиком, все - или ничего.  Везите  ее  сюда.  Она
тоже должна быть нашей.
     При этих словах Марка словно окатило холодной водой. И все же...  все
же здесь, сейчас, под взглядом блестящих глазок итальянца,  он  вообще  не
мог представить себе Джейн.
     - Глава скажет это вам, - продолжал Филострато.
     - Джайлс приехал? - осведомился Марк.
     Филострато, не  отвечая,  отдернул  гардину  и  включил  свет.  Туман
рассеялся, поднялся ветер. Полная луна глядела на них.  Казалось,  на  них
катится мяч. Бескровный свет залил комнату.
     - Вот он, мир чистоты, - сказал  Филострато.  -  Голый  камень  -  ни
травы, ни лишайника, ни пылинки. Даже воздуха нет. Ничто не  портится,  не
гниет. Горный пик - словно  пика,  острая  игла,  которая  может  пронзить
ладонь. Под нею - черная тень, в тени - небывалый холод. Если же  сделаешь
шаг, выйдешь из тени, ослепительный свет режет зрение,  словно  скальпель,
камень обжигает. Вы погибнете, конечно. Но и тогда не  станете  грязью.  В
несколько секунд вы станете кучкой пепла - чистым, белым порошком. Никакой
ветер не развеет его, каждая мельчайшая  пылинка  останется  на  месте  до
конца света... но это бессмыслица. Вселенной нет конца.
     - Да, - согласился Марк, глядя на луну. - Мертвый мир.
     - Нет! - почти прошептал Филострато, даже  прошелестел,  хотя  обычно
голос у него был резкий. - Там есть жизнь.
     - Мы это знаем? - спросил Марк.
     - О, да, разумная жизнь. Внутри.  Великая,  чистая  цивилизация.  Они
очистили свой мир, почти избавились от органической жизни.
     - Как же...
     - Им  не  нужно  ни  рождаться,  ни  умирать.  Они  сохраняют  разум,
сохраняют  его  живым,  а  органическое  тело  заменяют   истинным   чудом
прикладной биохимии. Им не нужна органическая пища. Вам понятно? Они почти
свободны от природы, они связаны с ней тонкой, очень тонкой нитью.
     - Вы думаете, - спросил Марк, указывая на луну, - все это сделали они
сами?
     - Что же здесь странного? Если убрать  растительность,  не  будет  ни
воздуха, ни воды.
     - Зачем же это?
     - Ради гигиены. Однако, дело их еще не кончено. Там  есть  и  внешние
жители, как бы дикари. На  другой  стороне  существует  грязное  пятно,  с
лесами, водой и воздухом. Великая раса стремится дезинфицировать  планету,
но дикари еще сопротивляются. Если бы перед вами предстала другая сторона,
вы бы увидели, как уменьшается  зеленовато-голубое  пятно,  словно  кто-то
чистит серебряную посуду.
     - Откуда же вы это знаете?
     - Я скажу вам  об  этом  в  другой  раз.  У  Главы  много  источников
информации. Сейчас мне важно вдохновить вас. Я хочу, чтобы вы узнали,  что
можно сделать... что мы сделаем. Мы  победим  смерть,  другими  словами  -
победим органическую жизнь. Мы выведем из этого  кокона  Нового  Человека,
бессмертного, свободного от природы. Природа была нам лестницей, и  мы  ее
оттолкнем.
     - Вы думаете, вам удастся сохранить разум без тела?
     - Мы уже начали.
     Сердце у Марка сильно забилось, он забыл и Уизера, и Джейн.
     - Глава, - проговорил Филострато, - уже по ту сторону смерти...
     - Как, Джайлс умер?
     - Причем тут Джайлс? Речь не о нем.
     - А о ком же?
     Тут постучали в дверь, и, не дожидаясь ответа, голос Страйка спросил:
     - Готов он?
     - О, да! Ведь вы готовы, мой друг?
     - Вы ему объяснили? -  спросил  Страйк,  входя.  -  Пути  назад  нет,
молодой человек. Глава ждет вас. Вы поняли? ГЛАВА. Вы узрите того, кто был
убит и живет. Воскресение Христово - символ. Сегодня вы  увидите  то,  что
оно означало.
     - О чем вы говорите?! - хрипло закричал Марк.
     - Друг мой прав, - пояснил Филострато. -  Глава  живет  вне  животной
жизни. С точки зрения природы, это смерть, но вы услышите живой  голос,  и
скажу вам между нами - подчинитесь ему.
     - Кому? - изумился Марк.
     - Франсуа Алькасану, - ответил Филострато.
     - Он же казнен... - проговорил Марк. Оба кивнули. Казалось, два  лица
висят над ним в воздухе, как маски.
     - Вы боитесь? - спросил Филострато. - Вам нечего бояться.  Вы  не  из
тех, нет. Мы победили время. Мы победили пространство - один из нас  летал
на другие планеты. Да, его убили, и записи  его  неясны,  но  мы  создадим
другой корабль...
     - Воцарится бессмертный человек, - сказал Страйк. -  О  нем  глаголят
пророки.
     - Конечно, - заметил Филострато, - поначалу это будет дано избранным,
немногим...
     - А потом - всем? - спросил Марк.
     - Нет, - отвечал Филострато, - потом это будет дано одному.  Вы  ведь
не глупы, мой друг? Власть человека над природой - басни  для  бедных.  Вы
знаете, как и я, что это означает власть  одних  над  другими  при  помощи
природы. "Человек" - абстракция. Есть лишь  конкретные  люди.  Не  человек
вообще, а некий человек обретет все  могущество.  Алькасан  -  первый  его
набросок. Совершенным будет другой, возможно - я, возможно - вы.
     - Грядет царь, - вещал Страйк, - вершащий суд на земле  и  правду  на
небесах. Вы думали, это мифы? Но это св