свой заваленный бумагами стол ровно через семнадцать минут, в тот момент, когда многочисленные механические часы в Испанских залах отбивали восемь ударов. Каждый вечер, усталый и с покрасневшими глазами, он пробирался все той же шаркающей походкой обратно на Злату уличку, когда часы отбивали шесть ударов. За десять лет он, сколько известно, ни разу не отклонился с этой орбиты, пропустив рабочий день или опоздав хоть на минуту.
     Должность Вилема, конечно же, требовала такой пунктуальности. Ибо все эти десять лет он, при содействии двух помощников, Отакара и Иштвана, описывал и определял на место каждый том из собрания Испанских залов. Труд огромный, нескончаемый и обреченный на провал, ведь Рудольф был ненасытным коллекционером. По одним только оккультным наукам он собрал тысячи книг. Целый зал был заполнен трудами по "священной алхимии", другой - книгами по магии, включая "Пикатрикс", которую Рудольф использовал, чтобы околдовывать своих врагов. Но, словно и этой уймы книг было недостаточно, каждую неделю библиотека пополнялась сотнями новых томов, не считая множества атласов и альбомов с гравюрами, - и все это надо было описать и разместить на полках в анфиладе переполненных залов, где порой мог заблудиться даже сам Вилем. Ко всему прочему еще из Венской императорской библиотеки в Прагу теперь начали прибывать ящики с книгами, чтобы обезопасить их как от турок, так и от трансильванцев. Именно поэтому издание Корнелия Агриппы Magische Werke <Магический труд (нем.).>, лежавшее на столе Вилема в первое утро его работы в 1610 году, все так же лежало там и десять лет спустя, не описанное и не определенное на должное место, а захороненное еще глубже под растущими стопками книг.
     Или таково, по крайней мере, было положение дел в библиотеке к весне 1620 года, когда наступила, казалось, пора передышки. После восстания против императора и коронации Фридриха и Елизаветы река поступающих книг уменьшилась до струйки. Несколько ящиков с книгами Фридриха прибыли прошедшей осенью из Гейдельберга, из главной библиотеки Пфальцграфства, и в большинстве своем они стояли нераспакованными, не говоря уже о каталогизации и размещении. Но другие источники - библиотеки мужских монастырей, поместья обанкротившихся или умерших дворян, - видимо, совсем пересохли. Прошел даже тревожный слух, что большинство ценных рукописей Фридрих собирается продать, дабы финансировать обносившуюся и плохо экипированную богемскую армию, готовясь, как утверждал другой слух, к грядущей войне с императором. Множество книг и рукописей предполагалось также отослать на хранение либо в Гейдельберг, либо, в случае сдачи Гейдельберга, в Лондон.
     На хранение?.. Трех библиотекарей Пражского замка озадачили такие разговоры. От чего нужно охранять книги? Или от кого? Они лишь пожимали плечами и продолжали работать, не в состоянии поверить, что их тихие повседневные труды могут нарушиться событиями столь глобальными и непостижимыми, как войны и свержения монархов. Если внешний мир, по скромным понятиям о нем Вилема, пребывал в беспорядке и смятении, то в этих залах, по крайней мере, преобладали прекрасный порядок и гармония. Но в 1620 году это изысканное спокойствие было нарушено навсегда, и для Вилема Йерасека, жившего затворником среди множества возлюбленных книг, первым предвестником надвигающегося несчастья стало очередное появление в Праге англичанина сэра Амброза Плессингтона.
     После долгого отсутствия сэр Амброз должен был вернуться в Прагу то ли зимой, то ли весной 1620 года. В это время ему, как и Вилему, было лет тридцать пять, хотя в отличие от Вилема он даже отдаленно не походил на человека, поглощенного научными изысканиями. Он отрастил толстый живот, как у мясника или кузнеца, и выглядел высоким, несмотря на пару кривоватых ног, наводивших на мысль о том, что больше времени он проводит в седле, нежели за письменным столом. Брови и бородка у него были черны, причем бородка была клиновидная, по последней моде, как и его жесткий плоеный воротник, напоминавший жернов. Вилем знал о нем понаслышке, поскольку с легкой руки сэра Амброза в Испанские залы попало изрядное количество книг и диковин. Лет десять назад он считался самым знаменитым посредником Рудольфа, объездившим вдоль и поперек каждое герцогство, Erbgut <Родовое поместье (нем.).>, ленное владение и Reichsfreistadt <Вольный торговый (имперский) город (нем.).> Священной Римской империи, чтобы доставить в Прагу как можно больше книг, картин и редких антикварных вещей для всеядного и помешавшегося на собирательстве императора. Он добрался даже до Константинополя, откуда вернулся не только с мешками луковиц тюльпанов (особо любимых Рудольфом), но также с множеством древних манускриптов, которые числились среди величайших раритетов Испанских залов. Однако что именно привело его обратно в Богемию в 1620 году, несомненно, оставалось тайной для тех немногих в Праге, кто знал о его приезде, - и для Вилема в том числе.
     Конечно, сэр Амброз был не единственным англичанином, прибывшим в Прагу именно в это время; город был наводнен ими. Елизавета, новая королева, была дочерью английского короля Иакова, и Краловский дворец стал пристанищем для ее обременительного окружения: для орды галантерейщиков, для модисток и лекарей - палубных матросов, трудившихся изо дня в день, чтобы достойно держать ее величество на плаву. Среди легионов ее слуг было шесть придворных дам, и одну из них, молодую женщину, дочь англо-ирландского дворянина, умершего несколько лет назад, звали Эмилия Молинекс. Эмилии, как и ее сиятельной госпоже, в то время исполнилось уже двадцать четыре года. Внешне она также походила на королеву, которую отличали строгость, бледность и изящество, - но обладала вдобавок густой черной шевелюрой и близорукостью.
     Можно лишь гадать, как Эмилия впервые встретилась с Вилемом. Возможно, это случилось на одном из многочисленных маскарадов, которые так любила молодая королева, в тот поздний час, когда придворный этикет растворялся в бурных потоках музыки и вина. А может быть, их знакомство произошло более прозаично. Королева читала запоем - одна из ее более симпатичных привычек - и поэтому могла послать Эмилию в Испанские залы за одной из своих любимых книг. А возможно, Эмилия отправилась в Испанские залы по своему собственному почину: помимо прочих достоинств она и читать умела. Каким бы ни было первое знакомство, но последующие встречи они хранили в секрете. Вилем исповедовал католическую веру, а королева, благочестивая кальвинистка, испытывала к католикам почти такое же отвращение, как к лютеранам. Благочестивость ее была настолько велика, что она даже отказывалась переходить по мосту через Влтаву, поскольку в конце него стояла деревянная статуя Богородицы, и в итоге по распоряжению королевы из церквей Старого города убрали все статуи и распятия. Придворный священник даже проверил все антикварные вещи, хранящиеся в Испанских залах, дабы среди усохших экспонатов не оказалось случайно святых мощей или иных подобных папистских реликвий. И застань кто-нибудь Эмилию в компании католика - католика, воспитанного иезуитами в Клементинуме, - это означало бы высылку из Праги и незамедлительное возвращение в Англию.
     Потому встречались они в домике Вилема на Злате уличке. В те вечера, когда обязанности придворной дамы не задерживали ее допоздна, Эмилия часов в восемь вечера выскальзывала по черной лестнице из Краловского дворца и в темноте, без всяких светильников или факелов, на ощупь, вдоль стен пробиралась по внутренним дворам. Злата уличка - ряд скромных домиков - находилась в задней части замка, а домик Вилема, один из самых маленьких, завершал ее, прижимаясь к сводам арки северной крепостной стены. Но в его окошке обычно горел свет, из трубы шел дымок, и сам Вилем встречал ее с распростертыми объятиями.
     Он всегда поджидал Эмилию, вышедшую на такую вечернюю прогулку, и заранее открывал ей дверь всякий раз - до того самого холодного ноябрьского вечера, когда она обнаружила темное окно и бездымную трубу. Эмилия поспешила обратно во дворец, но возвращалась к домику Вилема следующие два вечера. На четвертый вечер, вновь поглядев на его темный дом, она пошла в Испанские залы и там обнаружила не Вилема и даже не Отакара или Иштвана, а какого-то незнакомца, рослого мужчину в сапогах со шпорами, чья длинная тень, в свете масляного светильника, неровно колыхалась на дощатом полу за его креслом. Позже она будет вспоминать этот вечер не столько потому, что впервые тогда встретила сэра Амброза Плессингтона, сколько потому, что в тот вечер началась война.

***

     Дело было в воскресенье. В воздухе кружились хлопья снега, а река подернулась корочкой льда. Приближалась очередная зима. Заспанные слуги ковыляли к заутрене в церкви, чьи колокольни терялись в тумане, а потом играли в кегли в прихваченных морозцем дворах или, стуча зубами от холода, болтали в коридорах и на площадках черных лестниц. Из конюшен и от навозных куч валил пар. Стадо тощих коров тянулось, позвякивая колокольчиками, по крутым улицам Малой Страны. В замок текли непрерывной чередой телеги с вязанками хвороста и мешками сена - вперемешку с бочками сельди и пльзеньского пива, которые сгружались с пришедших по реке лихтеров. Корпуса этих судов взламывали лед с треском, что одним напоминал гром, а другим, более робким, - орудийные залпы.
     Эмилия с содроганием думала об очередной пражской зиме, поскольку с наступлением холодов замок становился невыносимым местом. Сквозняки хлопали усохшими на морозе дверями Краловского дворца, и под них задувало снег, который слоем в несколько дюймов ложился вокруг мебели. Вода в колодцах и источниках покрывалась льдом, и солдатам приходилось разбивать его копьями. Во дворах по ночам завывал ветер, словно вторя вою голодных волков на холмах за крепостными стенами. Иногда волки прокрадывались в Малую Страну и нападали на бедноту, искавшую объедки по мусорным кучам, а иногда какого-нибудь бедолагу находили мертвым в снегу - полураздетый и замерзший, он все еще сжимал свой посох и выглядел как сброшенная с пьедестала статуя.
     Но если бедняки в стужу голодали, то богачи объедались, поскольку именно зимой королева Богемии устраивала множество пиров. На этих торжествах всем шести придворным дамам надлежало оставаться на ногах до самого конца, без еды и питья, храня почтительное молчание, им не разрешалось ни кашлянуть, ни чихнуть, пока королева и ее гости - принцы, герцоги, маркграфы, послы - набивали свои животы дымящимся мясом павлинов, или оленей, или кабанов, заливая все это бочками пльзеньского пива или бутылями вина. Темы разговоров не отличались разнообразием. Поддержат ли гости претензии Фридриха на трон Богемии? Сколько денег они готовы выложить для его поддержки? Сколько войск? Когда эти войска смогут подойти? И только в самом конце, когда королевские гости наедались до отвала, придворные дамы сражались за жирные объедки с кухарками и лакеями.
     Однажды Эмилию вместе с остальными придворными дамами вызвали на один из таких праздников - после окончания церковных служб, когда церкви уже опустели. Очередной пир, проходивший во Владиславском зале, на сей раз устроили в честь двух английских послов. Эмилия в то время уже лежала в постели, читая книгу, от которой ее оторвал резкий звон колокольчика, висевшего на крючке возле кровати. Чтение в те годы являлось для нее одним из немногих удовольствий, и она, поставив свечу на ночной столик, предавалась ему в постели, подоткнув под спину подушки, закутавшись в одеяло и держа книгу в трех дюймах от своего носа. Она уже проглотила сотни книг с тех пор, как, покинув Лондон в 1613 году, отправилась в Гейдельберг, - по большей части романы о короле Артуре, например "Сэр Гавейн и зеленый рыцарь", или "Смерть Артура" Мэлори, или истории о любви и приключениях, такие как Olivante de Laura Торквемады и "Превратности любви" Лофразо. Но она также прочла и биографию сэра Филипа Сидни, написанную Ветстоуном, а сонеты самого Сидни перечитывала так часто, что знала их наизусть, как, впрочем, и сочинения Шекспира, чьи пьесы читала в потрепанном издании формата ин-кварто. Она слыла такой страстной читательницей, что последние семь лет ее часто приглашали читать для самой королевы - одна из немногих обязанностей в Краловском дворце, всегда доставлявших ей удовольствие. Когда Елизавета укладывалась в кровать после приема или маскарада или даже, будучи беременной, вовсе не вставала с постели, Эмилия занимала место на стуле возле королевской кровати и читала главу или две из какой-нибудь выбранной ею книги, пока сиятельная госпожа не засыпала. Обычно королева просила почитать что-нибудь навевающее сон, например "Хроники Англии" Холиншеда или какой-нибудь религиозный трактат.
     Но ее сегодняшние обязанности не имели ничего общего с таким приятным времяпрепровождением, как скоротать часок-другой с объемистым томом на коленях. Придя во Владиславский зал, Эмилия обнаружила, что столы ломятся от яств и у стен расположились стройные ряды бочонков с вином. Королева ни в чем не ограничивала ни себя, ни своих гостей, несмотря на то что цены на рынке подскочили и ходили слухи о надвигающемся голоде. Послы, должно быть, знали об этих слухах, поскольку с такой жадностью заглатывали цыплят и объедали окорока, словно эта трапеза была последней в их жизни. Незнакомая с этикетом любимая обезьянка королевы пронзительно верещала, прыгая со стула на стул и принимая вкусные подачки. Все это время Эмилия стояла тихо и неподвижно, едва слушая рассказы послов о смелых планах короля Иакова, намеревавшегося послать войска в Богемию, дабы освободить свою дочь из лап папистов. Только часа через два, чувствуя приближение обморока, Эмилия осмелилась отщипнуть кусочек хлеба, сунутого ей в карман одной из служанок. На хлебе уже появился зеленовато-серый налет плесени. Такой хлеб, по ее представлениям, приходится есть во время осады - и такой хлеб, если хотя бы половина слухов окажется верной, вскоре будет есть вся Прага. Во рту крошки превратились в плотную и вязкую массу. Точно не хлеб жуешь, а птичий клей.
     Но никакой осады не будет, заверяли королеву послы, не будет даже войны. Прага в полной безопасности. Императорская армия еще находится в восьми милях от города, а войска Фридриха, все двадцать пять тысяч солдат, готовы во всеоружии сдержать их наступление. Английские войска уже в пути, и голландские тоже, а герцог Бекингем, лорд-адмирал, снаряжает корабли, чтобы атаковать испанцев. Кроме того, приближается зима, заметил один из них, опершись локтем о край стола, туловищем подавшись вперед и ковыряя во рту зубцами вилки. Никому из генералов не придет в голову такая дикая идея, как начать войну зимой, тем более в Богемии. Даже паписты, заверил он собравшихся, не могут быть такими варварами.
     Но конечно же, относительно католических армий послы эти ошиблись, и на войско короля Иакова и флот Бекингема они тоже надеялись зря. Грязные тарелки еще стояли на столе, и слуги даже не успели расхватать объедки, когда первое пушечное ядро перелетело через крышу Летнего дворца, находившегося всего лишь в пяти милях от замка, и упало в лес. Императорская артиллерия подошла к Белой горе. Сверкая и грохоча как надвигающийся ураган, первый залп взорвался в морозном воздухе, испугав лошадей в конюшнях и заставив горожан врассыпную броситься по домам.
     Но к тому времени Эмилия уже вернулась в свою комнату на верхнем этаже дворца и завязывала ленты капюшона, собираясь в последнюю отчаянную вылазку на Злату уличку. Она не думала об императорских солдатах, о тех огромных армиях, что, вероятно, расположились на подступах к маленькой Богемии, намереваясь потребовать для Фердинанда трон, похищенный Фридрихом и Елизаветой. Она думала только о Вилеме, и лишь услышав еще несколько взрывов, поняла, что это не гром и не лед, разламывающийся на Влтаве.
     Дальнейшие события ей удалось рассмотреть в объектив телескопа, инструмента из Испанских залов, которым Вилем научил ее пользоваться всего пару недель назад. Сражение началось около Летнего дворца, где богемские солдаты прятались за земляными валами. Поднимающаяся с низин завеса тумана накрыла увеселительный парк, и видно было только одно из дворцовых зданий, охваченное языками пламени. Дрожащими руками Эмилия удерживала направленную в окно зрительную трубу. Дым валил вверх из-под провалившейся крыши здания, экзотические розово-оранжевые цветы расцветали после каждого пушечного залпа. Затем один из взрывов осветил богемских солдат, которые удирали вниз по склону, петляя между деревьями и оставляя позади тележки с боеприпасами и лафеты. Чуть выше на склоне показались первые вражеские отряды: роты копейщиков и мушкетеров достигли брустверов.
     Меньше чем через час Эмилия направилась к служебному выходу из дворца. На лестничных площадках стайки посудомоек вопили о вторжении казаков, но она, пробежав мимо них, вышла во внутренний двор. К тому времени уже сгустились сумерки, а у ворот появились первые из бежавших богемских солдат. Из внутреннего дворцового двора она слышала, как они отчаянно переругиваются с часовыми, потом раздался скрип открывающихся ворот. Часть мужчин побросала свое оружие - цепы и серпы, но некоторые тащили их с собой, точно уставшие крестьяне, вернувшиеся с полей. Изголодавшиеся, в грязных кожаных защитных камзолах с продавленными нагрудниками, они больше напоминали бродячих лудильщиков, чем солдат. Пока они озадаченно толпились на булыжной вымостке двора, Эмилия незаметно прошмыгнула между ними. Небо над замком освещалось взрывами, и она, приподняв юбки, побежала к северу, на Злату уличку.
     В этот час окна домов на Злате уличке были темными, все до последнего. Их хозяева, должно быть, сбежали вместе с десятками других обитателей замка. Несколько дней назад, когда императорские войска вошли в Раковник, английские и пфальцграфские советники удрали вместе со своими семьями и пожитками. Неужели Вилем бежал вместе с ними? Неужели он бросил ее? Эмилия вновь постучала в дверь, на сей раз посильнее, но по-прежнему не дождалась ответа. Неужели он бросил даже свои книги?
     В небе еще горело огненное зарево, когда она через несколько минут отправилась в обратный путь к Краловскому дворцу, не обнаружив даже следов Иржи, слуги Вилема. К этому времени ворота за Пороховым мостом с шумом захлопнулись, разделив орущую толпу пополам. Королевскую карету уже заложили, и она стояла наготове во дворе. Ураганный огонь становился все ближе, до замка доносились звуки ружейной стрельбы, мушкетеры делали выстрел, затем отступали шеренгой, чтобы перезарядить мушкеты для следующего кровопролитного залпа анфиладного огня. Лошадиные упряжки перевозили длинные кулеврины и короткие, похожие на обрубки мортиры через гребень горы, доставляя лафеты к месту следующего артиллерийского залпа. Эмилия втянула голову в плечи и по скрипучему снежку побежала к Испанским залам. Библиотека оказалась на линии огня, окна ее западной стены выходили на темнеющую громаду Белой горы, которая в сумерках напоминала огромного, припавшего к земле зверя. Тысячи книг обитали в глубочайших нишах Испанских залов, поэтому она решили сначала пройти через лабиринт галерей, хранивших другие сокровища Рудольфа; множество украшенных драгоценными камнями застекленных шкафов с их причудливыми редкостями и древностями - рогами единорогов, клыками и челюстями драконов - выглядели как реликварии какого-то безумного священника. Правда, за последние дни большинство залов опустело, или, вернее, шкафы лишились своего содержимого. Лишь кое-где за стеклянными створками еще виднелись чучела животных и рептилий, словно замерших на миг в своем движении. Но множество механических часов исчезло, как и бесценные научные инструменты - астролябии, маятники, телескопы, - которые Вилем показывал ей несколько недель назад. Как, впрочем, и картины, вазы, рыцарские доспехи...
     Ее не удивило такое опустошение, поскольку два дня назад, проходя на цыпочках по Испанским залам, Эмилия отметила, что они лишились своих экспонатов. Тогда ей также не удалось найти там Вилема; казалось, он исчез вме