тот вечер на верфи. Сам принц Карл оказал честь, посетив церемонию и выпив кубок вина. Тогда он был еще почти что мальчиком. "Благослови Бог сие судно и всех, кто отправится на нем в плавание..." Ну, вот вам и шуточка, разве нет? - загадочно проворчал он. - Учитывая все, что случилось. Я, помню, удивлялся: как это "Сидни" вообще умудрились достроить.
     - Из-за размеров?
     - Не только. Вы понимаете, никто в нашем министерстве не ожидал, что его строительство когда-нибудь закончится. Вся затея с экспедицией Рэли с самого начала выглядела какой-то глупой причудой. Сэр Уолтер любил прихвастнуть, все это знали. Сначала он задумал основать колонии в болотах Виргинии. Потом провел чертову дюжину лет в Тауэре, вынашивая безумные планы об открытии золотых месторождений в джунглях Гвианы. Чистое безумие, доложу я вам. В итоге гофмейстер Монетного двора взял пробы полевого шпата, доставленного на "Лайенс Уэлпе"... 
     - Простите, - прервал его я, - "Лайенс Уэлп"?.. Звучит очень знакомо.
     Биддульф кивнул на одну из гравюр с кораблями, висевших на стене над его столом.
     - Вон он, корабль, на котором Рэли совершил первое путешествие в Гвиану.
     - Ах... да. - Я вспомнил сочинение Рэли "Открытие обширной, богатой и прекрасной Гвианской империи... совершенное в 1595 г." - тонкая книга, имевшаяся на моих полках, и ее название я также видел в списке книг, пропавших, по словам Алетии, из Понтифик-Холла. Одна из тех, что пропала вместе с "Лабиринтом мира". - Конечно же.
     - Так вот, скажу я вам, что в белом шпате, доставленном из Гвианы в тысяча пятьсот девяносто пятом году, содержалось всего лишь двадцать унций золота на тонну руды. Смехотворно мало, едва ли ради этого стоило копать шахту в Англии, не говоря уж о том, чтобы ездить за тысячи миль и плутать в гвианских джунглях. Кроме того, как известно, никто, даже испанцы, еще не составил достоверную карту реки Ориноко, хотя их лучшие специалисты из Школы навигации и картографии в Севилье десятки лет продирались через эти гвианские заросли. А что касаемо золотых месторождений, то испанцы тут полагались только на слова нескольких замученных дикарей, но ведь каждый знает, что жертва готова сказать своему мучителю все то, что его воображение пожелает услышать. - Умолкнув на мгновение, он вновь воспользовался плевательницей. - Хотя главным виновником был испанский посол.
     - Гондомар, - пробормотал я.
     - Точно. Все знали, что король Яков находился под его влиянием. Гондомар вертел им еще почище Бекингема - конечно, в те дни его величали просто сэр Джордж Вильерс. И поговаривали, что Гондомар в ярости оттого, что Рэли получил эту жалованную грамоту. Видите ли, он ставил Рэли на одну доску с пиратами типа Дрейка. А вскоре также поползли слухи, что Вильерс больше не испытывает особого восторга от этой опасной затеи. Вот почему все восемь месяцев мы ждали, что плотники Петта не сегодня завтра побросают свои инструменты или, проснувшись однажды утром, мы узнаем, что "Сидни" сгорел дотла на своих киль-блоках.
     Порыв ветра наполнил комнату неприятным, солоноватым запахом прилива. Я заметил пролетевшую мимо открытого окна серебристую чайку и покачивающуюся мачту полубаркаса, медленно поднимавшегося вверх по течению. Биддульф впал в молчание, и молотки на дровяном складе, казалось, застучали с небывалой силой.
     - Но ничего подобного не произошло, - опять подначил его я. - Корабль отправился в плавание.
     - Именно так. - Биддульф переместил табачную жвачку за другую щеку и пожал плечами. - Алчность заглушила и страх, и здравый смысл, как обычно и бывает. Деньги на снаряжение этого корабля и для найма команды уже собрали благодаря вкладчикам Королевской биржи - то есть теперь страх и здравый смысл обанкротили бы половину Лондона. И вот в июне семнадцатого года "Сидни" вышел из Лондона для воссоединения с остальными кораблями экспедиции в Плимуте. Его отплытие мне тоже удалось увидеть. Я глядел, как он поднял якоря и пошел вниз по Темзе от Вулиджа. Я видел также, что на доске с названием судна золотыми буквами написано "Филип Сидни", - задумчиво сказал он и добавил: - Странное название для корабля, не так ли? В честь какого-то поэта.
     - М-да, - откликнулся я. - И правда странный выбор. - Мне уже приходило в голову, что, может быть, существует связь между этим кораблем и одной из книг по герметической философии, с которой я стирал пыль пару дней назад, - Spaccio della bestia triofante <Изгнание торжествующего зверя (итал.).> Джордано Бруно, эзотерическое сочинение, восхваляющее религию древних египтян. Бруно посвятил свой трактат господину Филипу Сидни, который был не только поэтом и придворным, но также солдатом, погибшим, сражаясь с испанцами в Нидерландах.
     - Как я и сказал, я видел, как это судно отправляется в свое первое плавание, - продолжал Биддульф. - Но понимал, что вижу его в последний раз. Я даже знал, что "Сидни" никогда уже не вернется в Лондон.
     - Из-за Гондомара? - Кажется, я знал эту часть истории. Когда Рэли отчалил из Плимута, флотилия испанских военных судов, судя по слухам, должна была выйти из Ла-Коруньи. - Поговаривали, что испанцы пытались перехватить наши корабли.
     - Нет, там было нечто большее. - Он поерзал на своем маленьком стуле, волосяная набивка которого прорвалась наружу. - В то время мне по службе приходилось просматривать контракты, связанные с этим кораблем. Через мои руки проходила документация на все корабли, а не только то, что касалось снаряжения и продовольственного обеспечения "Сидни". Я тогда отвечал за подготовку всех контрактов и писем, входящих и выходящих из министерства, за их подписание и отправку. В таких документах в основном описывались закупки товаров и леса, снастей и парусов и так далее. Флотилия кораблей, сами понимаете, - это все равно что стадо гигантских прожорливых хищников. Их надо обеспечить запасами воды и продовольствием, затем вымыть и начистить, как премированную скаковую лошадь, а потом они украшаются парусами, точно аристократки в галантерейных лавках или у портних. Я также проверял все чертежи и модели, сделанные судостроителями, - подытожил он, - наряду с контрактами на проведение работ.
     - И что же вы поняли из контрактов на "Филипа Сидни"?
     Его лицо оставалось бесстрастным.
     - Я понял, что его капитан не собирается блуждать по притокам Ориноко. Понимаете, господин Инчболд, судно капитана Плессингтона вовсе не было похоже на остальные в этой флотилии.
     Я почувствовал, как моя голова начинает пухнуть. Этот ромбольон и стук молотков вызывали ужасную головную боль.
     - В каком смысле не было похоже?
     - "Сидни" был первоклассным кораблем, - пояснил он. - То есть на нем могли установить более сотни пушек. "Дестини" была рассчитана только на тридцать шесть. Да, и с такой тяжелой артиллерией "Сидни", естественно, нуждался в глубокой осадке, как большинство наших первоклассных судов. Потому-то наши военные суда и лучше голландских, - добавил он, понизив голос, словно боялся, что голландские шпионы околачиваются рядом с его развалюхой. - И потому-то Кромвелю удалось наголову разбить голландцев в пятьдесят четвертом. Они вынуждены строить свои военные суда с небольшой осадкой, чтобы те могли пройти в их собственные прибрежные воды, а поскольку у них была небольшая осадка, то они не могли позволить себе такое количество пушек, как мы. Следовательно, мы имели значительно превосходящую огневую мощь. Один наш линкор с парой тридцатидвухфунтовых пушек легко мог бы разогнать весь флот. Испанцы со своими фрегатами, однако... впрочем, это уже совсем другая история, - с сожалением добавил он.
     - Но осадка "Филипа Сидни", - вновь попытался я направить его в нужное русло, - была глубокой?
     - Вот именно - глубокой. Это был прекрасный корабль для сражения, но непригодный для исследования рек в Гвиане. С такой глубокой осадкой ему ни за что не удалось бы пройти по Ориноко. Видите ли, господин Инчболд, была еще одна странность во всем этом деле. Я спрашивал себя: почему флотилия Рэли вышла из Англии с таким расчетом, чтобы прибыть в Гвиану в декабре или январе, когда навигация там сложней всего. Чтобы пройти в глубь материка по Ориноко, нужны лодки, погружающиеся в воду лишь на пять или шесть футов, причем местами это можно сделать только во время прилива, даже в дельте. Даже в сезон дождей. А ведь январь...
     - Да, - кивнул я, - сезон засухи. - Я попытался осмыслить новые сведения. - Но что, если эти пушки предназначались просто для защиты? И что, если "Филип Сидни" вовсе не собирался в первую очередь исследовать эту реку? Что, если корабль думали поставить на якорь у побережья? Сэр Амброз легко мог отправиться вверх по течению в шлюпе или другой небольшой лодке.
     - Вполне справедливо, - Биддульф пожал плечами и помолчал, сплюнув очередную порцию табачной слюны с быстротой гренландского кита, выпускающего фонтан воды. - И на корме, его корабля, конечно, такой шлюп имелся. Но зато у него не было многого другого. Понимаете, другие корабли были гружены кроме бочек с водой и солониной всевозможным изыскательским оборудованием. Киркомотыгами, лопатами, носилками, тачками и запасами ртути. Эти счета и контракты скапливались на моем столе. А вдобавок к ним - договоры с солдатами и членами команды, по большей части, надо сказать, негодяями, от которых так и несло то ли тюрьмой, то ли публичным домом, поскольку лучшие моряки Лондона и Плимута отказались участвовать в этой безумной затее.
     - Но "Филип Сидни"?..
     Итак, вот что казалось самым странным. По словам Биддульфа, "Филип Сидни" не взял на борт никакого исследовательского оборудования, никаких землекопных инструментов - ничего в таком роде. В министерство не поступило никаких документов на сей счет. Никаких скрепленных печатями договоров, прошедших через руки помощника делопроизводителя. Только солдаты и оружие, причем оружие закупалось, а солдаты нанимались, как показалось молодому Биддульфу, под строжайшим секретом. Заказывали для "Сидни" и другие вещи - пачки бумаги, столы и приборы, - хотя он не мог толком сказать, для чего точно. Он отговорился тем, что не разбирается в подобных делах. Но при строительстве и снаряжении "Филипа Сидни" использовались всевозможные сложные чертежи и таблицы для математических вычислений. Знаменательно для тех времен, добавил он. Где-то в министерстве хранилась книга под длиннющим названием "Секретные изобретения, полезные и необходимые в сии дни для защиты сего острова и противостояния чужестранцам, врагам истинной Господней веры и религии". Его автором, сообщил он, был один шотландец, Джон Нейпир.
     - Едва ли вы, мистер Инчболд, найдете эту книгу на ваших полках или в любом другом подобном магазине - именно поэтому... Это документ конфиденциальный. И вообще было напечатано очень мало экземпляров.
     - Джон Нейпир? Боюсь, вы запутали меня. Разве он был не математиком?
     Все верно, согласился Биддульф. Разносторонне образованный и талантливый ученый, Нейпир первым среди математиков сделал величайшее изобретение: логарифмы. В те дни, по словам Биддульфа, открывались целые новые миры, не только Америка и южные моря, - в математике и астрономии тоже. Такие люди, как Галилей и Кеплер, исследовали небеса - так же как Магеллан и Дрейк когда-то исследовали океаны. Благодаря своему телескопу Галилей в 1610 году впервые увидел спутник Юпитера. К 1612 году Кеплер насчитал 1001 звезду, на 200 с лишним штук больше, чем Тихо Браге. Несколькими годами раньше Кеплер, стойкий протестант, прервал свои астрономические наблюдения, чтобы вычислить для сэра Уолтера Рэли, как лучше расположить пушечные ядра на батарейной палубе. Эта новая наука, пояснил Биддульф, стала развиваться как раз с началом географических открытий и войн - войн за золото и войн религиозных. Математики и астрономы состояли на службе у королей и императоров. В Шотландии, которая страшилась новой испанской армады, очередного вторжения католиков на остров, Нейпир придумал сложную систему "тайных изобретений", и в их числе - гигантское зеркало, которое поджигало бы вражеские корабли в канале солнечным жаром. Его логарифмы вскоре применил в навигационном деле Эдвард Райт, ученый из Кембриджа, автор книги "Обнаружение и исправление навигационных ошибок".
     - Война стала сложнейшим искусством, - пояснил Биддульф, - использующим таинственные логарифмические значки и хитроумные геометрические построения. То же самое произошло с навигацией. Фрэнсис Бэкон придумал, как увеличить водоизмещение торговых судов до тысячи ста тонн, с килем ста пятнадцати футов в длину, а гротом - семидесяти пяти футов в ширину. А еще он проводил опыты - как лучше разместить и поставить паруса, чтобы океанские путешествия были не так долги. Поговаривали даже, будто сам Бэкон и спроектировал "Сидни", что, насколько я знаю, могло быть правдой. Как большинство людей в те дни, он пресмыкался перед Вильерсом. Если бы Вильерсу нужен был корабль, то Бэкон, конечно, его бы спроектировал. Вильерсу приглянулся его дом на Стрэнде, Йорк-хаус, и Бэкон тут же продал ему свое владение. Именно там Вильерс собирался держать книги и картины, которые он начал коллекционировать.
     - Так к чему же вы клоните? - умудрился я вставить слово. - Что на "Филипе Сидни" установили... ну даже не знаю... одно из гигантских зеркал Нейпира?
     Я начал подумывать, уж не ослабел ли и правда ум Биддульфа. Но потом вспомнил, что "Навигационные ошибки" Эдварда Райта также числились в списке пропавших из Понтифик-Холла книг - это был один из тех томов, что исчезли из библиотеки вместе с "Лабиринтом мира".
     - Разумеется, нет, - спокойно ответил он. - Я просто пояснял вам, что "Филип Сидни", судя по всему, снаряжали для целей, отличных от поисков золота на Ориноко.
     - И сие означает?..
     - Ничего особенного, возможно, и не означает. Как говорится, в открытом море опасностей в изобилии, и выбирать не приходится. Было бы глупо не взять с собой на борт как можно больше пушек. Но чтобы понять истинную цель путешествия "Сидни", надо сперва понять, как обстояли дела в то время. Я имею в виду, каково было положение дел в Морском ведомстве, да и в стране в целом.
     - Истинную цель?
     Биддульф умолк. Его глаза закрылись, и я вдруг подумал, уж не сморил ли его сон. Я и сам чувствовал, что начинаю потеть и задыхаться в этой тесной и душной комнатке. Я уже придумывал очередной вопрос, как вдруг он открыл глаза и с каким-то мучительным стоном поднялся на ноги. Сонный кот, уткнувшийся в его подмышку, поднял мордочку и заморгал, ослепленный прилипчивым лучом солнечного света, подкравшегося к окну.
     - Да. Истинную цель. Но может, нам немного прогуляться, господин Инчболд? - Стоя в столбе света, он почесывал кота за ушами и прищурившись поглядывал вниз, на меня. - Я дорасскажу вам все на прогулке. Ходьба, знаете ли, порой освежает усталые старые мозги.

***

     К тому времени, когда мы покинули домик, прилив уже повернул вспять, и основное движение на Пуле теперь шло вниз по течению. Весла скрипели и шлепали по воде, ветер шелестел парусами. Мы брели вдоль набережной в сторону Шедуэлла, солнце пригревало наши спины. Мне пришлось изо всех сил орудовать своей суковатой палкой, чтобы не отставать от Биддульфа, который несся вперед как настеганный. Он умерял шаг, только чтобы сорвать примулы, росшие у кромки воды, обратить мое внимание на какие-то особенности ландшафта или вежливо раскланяться с местными дамами, возвращавшимися со Смитфилдского рынка, неся в соломенных корзинках провизию к ужину. Мы прошли почти целую милю и добрели до причалов Лайм-хауса. И лишь когда мы повернули и, щурясь от яркого солнца, направились обратно к дому, он продолжил свой рассказ.
     Эта история, в изложении Биддульфа, походила на одну из "драм отмщения", которые в ту пору были так популярны в театре, - что-то в духе Джона Вебстера или Томаса Кида. Там были придворные интриги, непостоянство союзников, заговоры, контрзаговоры, кровная вражда, расчетливые любовные связи, взятки и даже отравления - все это с порочным удовольствием разыгрывала труппа коварных епископов, льстивых придворных, испанских шпионов и осведомителей, нечистых на руку чиновников, наемных убийц и разведенных графинь с запятнанной репутацией.
     Мы проходили мимо паутины покрытых соляной глазурью рыболовных сетей, разложенных на солнечном берегу для просушки, и мне подумалось, что вся эта история, пожалуй, отлично подходит для театра. С одной стороны, "партия войны", возглавляемая архиепископом Кентерберийским, стойким кальвинистом, рвущимся в бой с ненавистными испанцами. С другой - "испанская партия" во главе с аристократами Говардами - родом богатых тайных католиков, которые оказывали влияние на короля через своего ставленника, розовощекого молодого шотландца Роберта Карра, получившего титул графа Сомерсета. Сомерсет шпионил в пользу испанцев, передавая Гондомару всю корреспонденцию короля Иакова и его послов. Но в 1615-м он впал в немилость, когда его новую невесту, из рода Говардов, обвинили в отравлении сэра Томаса Овербери, который препятствовал женитьбе этого фаворита на женщине, чья дурная слава была из ряда вон выходящей даже по тем дням. В итоге и Гондомар и Говарды одним махом лишились влияния при дворе.
     И именно в это время на сцене появляется новое лицо, сэр Джордж Вильерс, очередной розовощекий молодой кавалер, быстро заменивший распутному старому королю заточенного в тюрьму Сомерсета. Вильерса взлелеял и поддержал давний враг Говардов архиепископ Эббот. У архиепископа были далеко идущие планы: он хотел провести Вильерса на место графа Ноттингема - еще одного Говарда, - возглавлявшего адмиралтейство. Ноттингем, некогда геройски сражавшийся с "Непобедимой армадой", теперь был трясущимся восьмидесятилетним стариком, которого водили за нос и неразборчивые в средствах родственнички, и продажные адмиралтейские чиновники, не говоря уж о том, что он все еще получал щедрый пенсион от короля Испании.
     - С приходом Вильерса в министерстве все должно было пойти по-новому, - пояснил Биддульф. - Наши корабли больше не были бы на побегушках у Говардов и "испанской партии". Наше министерство перестало бы служить сборищем воров и осведомителей, продажных и развращенных сверху донизу. Дела его вновь пошли бы в гору. Стали бы строиться новые и лучшие корабли, и английский флот стал бы тем же, чем был во времена короля Генриха.
     Но дело не ждало, ведь в это время на сцене постоянно появлялись новые персонажи, тайные агенты и посланники со всей Европы. Все они прибывали в Ламбетский дворец с шифрованными сообщениями и тайно переправленными документами, в которых излагались новости, ужасные для "партии войны". Мало того что в Германии уже действовала Католическая лига в противовес Евангелической унии, так сама уния уже стала разваливаться на части. И фракция Эббота-Пемброка понимала, что перемирие между Голландией и Испанией готово было разлететься в пух и прах, что в Нидерландах вот-вот начнется новая война на тех же вспаханных выстрелами полях сражений, где тридцать лет назад сложил голову Сидни. К такой войне Англия не была готова, а когда при дворе господствовала "испанская партия" - и не желала ее. Ужаснее всего, однако, было новое послание из Праги, доставленное курьером в красной с золотом ливрее Де Кестера, в коем сообщалось, что Габсбург, Фердинанд из Штирии, вскоре будет избран императором Священной Римской империи с благословения его кузена и зятя, короля Испании. Ведь Фердинанд с помощью испанских войск мог счесть целесообразным восстановить по всей империи католические порядки да к тому же отменить Грамоту Его Величества, дарованную Рудольфом II протестантам Богемии.
     - Таким людям, как Эббот и Пемброк, да и Вильерсу, не было нужды объяснять, что происходит. Никогда еще положение протестантизма не было столь шатко, мистер Инчболд, не только на континенте, но и в самой Англии. Король Иаков лишился поддержки пуритан, которые больше не верили, что его царствование приведет к настоящей реформации Церкви