ходил в Гельголандскую бухту, издалека донесся перезвон церковных колоколов - дурное предзнаменование. Однако тогда капитан Квилтер не обратил на это никакого внимания; и даже мельком не подумал он о другом торговом корабле, "Звезда Любека", что маячил в окошке иллюминатора, следуя за ними примерно тем же курсом. Вместо этого он склонил голову над потрепанным морским атласом с указанными местами отмелей и затонувших судов, чтобы наметить подходы к Нору и дальше - к лондонскому порту.

***

     Путешествие в Гамбург из Вроцлавского замка заняло более трех недель. Снег валил по всей Богемии и Пфальцу так же, как и в Силезии. Целыми днями снегопады преграждали дорогу рыщущим в поисках провизии войскам, заставляя их разбивать лагерь в чистом поле или, к удивлению сельчан, в первой попавшейся деревне. От Гейдельберга на западе до Моравии на востоке императорские солдаты с трудом размещались на постой, а то стояли биваками в глубоких расселинах прямо под открытым небом, увязая в снегу и ругаясь, что так мало корма можно найти для их голодных лошадей. Во внутренних дворах и садах Пражского замка снег лежал в три фута глубиной. После того как ворота рухнули под напором атакующих, грабежи не прекращались пять дней; худшие пророчества Отакара сбылись. Дворцы и Испанские залы - все постепенно разграбили, так же как и церкви, и даже на кладбище разрыли могилы: у покойников, по слухам, имелись золотые зубы. Дома на Злате уличке и лаборатории в Математической башне тоже не убереглись - из-за очередных слухов о том, что Фридриховы алхимики из общества розенкрейцеров открыли способ превращения угля в золото. Нашлось там золото или уголь - неизвестно, но сокровищ замка, а в дальнейшем и Старого города, оказалось вполне достаточно, и немало мародерствующих солдат были вынуждены нанять "ишаков", которые тащили для них мешки с награбленным добром.
     После долгого via dolorosa <Скорбный путь (лат.), путь Христа на Голгофу.> из Праги беглый королевский двор прибыл в Силезию и прожил в Бреслау шесть дней. Утром седьмого дня караван, точнее, часть его двинулась на север, а затем повернула к западу, следуя вдоль извилистых берегов Одера; в рассветных лучах они смотрелись как грязное стадо каких-то кочующих животных. Шли с неизменными остановками. Через день драгоценные ящики погрузили на семь барж, но сперва мужчинам, ловко орудующим шестами, пришлось разбивать лед, поскольку Одер, а вслед за ним и Эльба уже подмерзли. И все-таки одна из барж получила пробоину, и ее отбуксировали к берегу, что повлекло за собой, однако, очередную задержку, после которой путешествие возобновилось во всей своей неизменной медлительности. За кормой появлялись и исчезали пограничные столбики. Фридланд. Саксония. Бранденбург. Мекленбург. Таможенные посты, каждый со своей охраной и пушками, маячили и пропадали в тумане. На каждом из них давались изрядные взятки, и ни одну баржу не досматривали, ни один из ящиков не вскрыли для проверки.
     От Бреслау до Гамбурга напрямик всего триста миль, но из-за стариц Эльбы, из-за льдов и морозов путь в конечном счете оказался гораздо длиннее, превратившись в мучительное продвижение по узким ущельям с рыжеватыми крутыми откосами из песчаника, мимо городков на лесистых речных склонах с домами, теснившимися за крепостными стенами. Наконец баржи достигли покрытых снегами и продуваемых ветрами пустошей, где редкие загоны для овец да можжевеловые кусты, подобно руинам, нарушали плавное единообразие слепленных природой сугробов. Вскоре Эльба расширилась и, очистившись ото льда, заполнилась угольщиками и рыболовными судами, и тогда появилось солнце и погода улучшилась. На следующий день русло еще больше расширилось, течение реки стало быстрее, а поток судов - плотнее и беспорядочнее. Башни и колокольни теснились над болотистой приморской Гестландией.
     Эмилия, растиравшая свои озябшие пальцы, уже потеряла счет дням и даже не представляла, где они находятся. Она молча смотрела, как баржа, протиснувшись между двумя другими, подошла к людному причалу. И так же молча наблюдала, как полдюжины мужчин, во главе с управляющим пристани, спотыкаясь, спустились по сходням на баржу. Уже сгустились сумерки, но никто не зажигал фонарей, и снующие по палубе фигуры казались не более чем тенями.
     Вилем взял ее под руку, и они вместе сошли на берег, вскарабкавшись по скользкой насыпи, и все происходящее внизу сразу стало мрачновато-туманным в тусклом свете, исходившем от портовой таверны. Откуда-то сзади доносился отрывистый лай управляющего, быстрая череда команд по-немецки. Ящики перетаскивали в один из складов, что беспорядочно сгрудились на речном берегу. Вилем сильнее сжал ее руку.
     В Гамбурге они оставались три дня, в Ганге-Виртель Альштадта. Каждую ночь Эмилия проводила в новой Gasthaus <Гостиница (голл., нем.).>, в отдельной комнате, тесной маленькой келье, где, просыпаясь, ожидала услышать из соседней комнаты требовательный перезвон колокольчика королевы. Но никакого требовательного колокольчика уже не было, не было с той самой ночи, когда ее подняли с постели и, дав две минуты на сборы, препроводили к Одеру и сдали на попечение сэру Амброзу. Из-за этого панически спешного отъезда и выражения лица Вилема - он как раз закреплял один из ящиков под крышей фургона - Эмилия подумала, что отряды наемных казаков все-таки догнали их. Однако позже обнаружилось, что они убегали вовсе не от казаков; скорее уж от королевы и ее двора. Поскольку лишь после того, как тьма начала рассеиваться и солнце тусклым ледяным отблеском озарило серый горизонт, она поняла, что нигде не видно королевской кареты, нагруженной множеством книг и шляпных коробок. Теперь они путешествовали втроем, если не считать полдюжины рабочих, уроженцев Силезии, которые не знали ни английского, ни немецкого языка.
     Что же за дела тут творились? Глядя, как ящики уносят с пристани, она подумала, уж не украли ли их, попросту говоря, уж не был ли сэр Амброз всего лишь вором или пиратом. Во время кратких свиданий Вилем заверил ее, что ему мало известно о планах этого англичанина и он знает только, что они должны встретиться в Лондоне с человеком по имени Генри Монбоддо. Монбоддо был посредником при покупке разного рода произведений искусства, добавил он, торговцем картинами и книгами, снабжавшим состоятельных английских лордов ценными полотнами и редкими манускриптами, да и любыми другими очаровательными антикварными вещицами, которые он умудрялся выманить у принцев и монархов Франции, Италии или империи Габсбургов. Сэр Амброз уже не раз имел с ним дело, ведь Монбоддо также щедро оценил несколько необычных вещиц, попавших в коллекции императора Рудольфа. Сейчас, похоже, Монбоддо нашел очередного заказчика. Вилем понятия не имел, кого именно. Но в их второй вечер в Альштадте он признал то, что Эмилия уже подозревала. Их преследовали.
     Вилем и Эмилия сидели вдвоем за столом в ее комнате при свете одинокой свечи, вставленной в ветвистый канделябр с восемью чашечками, перешептываясь над шахматной доской. Он опять затянул знакомую песню, утверждая, что не знает ни кто именно их преследователи, ни как им отвязаться от этих людей в черных с золотом камзолах. Также он не знал, состоят ли эти черно-золотые преследователи на службе у кардинала Барония, у императора или у какой-то совсем иной партии. Но он признался, что среди множества книг, увезенных им и сэром Амброзом из Праги в девяноста девяти деревянных ящиках, были и те, что находились в секретном архиве библиотеки, - то есть книги, запрещенные Святой палатой. Был ли виденный Эмилией манускрипт из их числа? Вилем говорил, что не знает. Но заметил, что кардиналам инквизиции совсем не понравится как то, что эти книги вышли на свободу из Пражского замка, так и то, что они отправились в еретическое королевство, в Англию. Ведь в этих книжных ящиках лежали такие будоражащие умы трактаты, как сочинение Коперника, которое Эмилия видела своими глазами в винном погребе Бреслау. Отдел папской курии внес в Индекс знаменитый труд, De revolutionibus orbium coelestium <Об обращении небесных сфер (лат.).>, пояснил он, после ареста Галилея инквизицией в 1616 году. Сочинения Галилея - как опубликованные, так и неопубликованные - тоже хранились в этом архиве. А Галилей, по мнению Рима, был самым опасным автором.
     Но в этих девяноста девяти ящиках находилось и множество других важных документов. Тайное убежище, расположенное в Испанских залах, сильно разрослось за последние несколько лет, и не только благодаря рвению отдела папской курии, ответственного за Индекс. По словам Вилема, в этом архиве хранилось также множество пергаментов, в которых описывались разнообразные деяния этой величайшей на земле империи. Несколько лет назад Фердинанд, будучи эрцгерцогом Штирии, подписал некое соглашение со своим кузеном и зятем, королем Испании. Этот договор примирил две ветви династии Габсбургов - австрийскую и испанскую, - которые впредь намеревались объединенными усилиями подавлять любые происки протестантов. В те дни кровосмесительные королевские браки не были редкостью. Документы архивов Севильи могли попасть в Венскую императорскую библиотеку, и наоборот. Филипп даже послал в Вену экземпляр Padron Real, карты его владений в Новом Свете. Но положение Вены уже нельзя было назвать безопасным, поскольку ей угрожали Турция и Трансильвания. Именно поэтому в последующие несколько лет многие документы Императорской библиотеки перекочевали на более надежное хранение в Пражский замок, в секретный архив Испанских залов. А потом, конечно, все изменилось. Фердинанда лишили трона Богемии и заменили протестантом.
     Эмилия закрыла глаза и почувствовала, что комната начинает кружиться. Король Испании? Жалобные стоны ветра в каминной трубе напоминали завывания волчьей стаи. Кардиналы инквизиции? Свеча оплывала на сквозняке, проливаясь восковыми сосульками. Какой же роковой ящик Пандоры открыли в Пражском замке? Не в первый уже раз у нее возникло ощущение, что сэр Амброз втянул их в опасное дело - более страшное, чем укусы мороза или ледяные заторы на Эльбе. Возможно, опасность исходила даже от самого англичанина и его стоило бояться так же, как тех таинственных преследователей.
     Через пару минут сэр Амброз, предварительно постучав в дверь, быстрым шагом вошел в ее комнату. Вид у него был вполне бодрый. Вручив им обоим пропуска и справки о состоянии здоровья - выписанные на фальшивые имена, - он обратился к Вилему:
     - К сожалению, должен сказать, что если полученные мною сведения верны, то вам может также понадобиться еще кое-что. - Он протянул Вилему мешочек из телячьей кожи. - На тот случай, если нас схватят, как вы понимаете. Мне сообщили, что они применяют очень неприятные методы убеждения.
     - Убеждения? - Вилем взял протянутый мешочек и развязал его. Эмилия, поглядывая из угла, увидела, как Вилем высыпал на ладонь три или четыре маленьких семечка.
     - Strychnos nux vomitica <Стрихнин (лат.).>, - пояснил сэр Амброз. - Семена одного индийского дерева. Полагаю, завезены в Европу иезуитами. Действуют, очевидно, безболезненно и почти мгновенно. Я проверил их действие на дроздах. - Он помолчал. - На мой взгляд, одной штучки будет достаточно для достижения нужной цели; а уж двух точно.
     Вилем нахмурился:
     - Но как же я смогу?..
     - Что?
     - Уговорить этих людей проглотить их?
     Сэр Амброз озадаченно посмотрел на него и вдруг расхохотался.
     - Дорогой мой! - воскликнул он. Вытирая носовым платком щеки и подавляя новые приступы смеха, он производил потрясающее впечатление. - Нет же, нет, дорогой мой. Они предназначаются для вас. Именно вы должны будете проглотить эти семена, если, по несчастью, им удастся схватить вас. О мой Бог!..
     На следующий день вечером Эмилию тайно привезли на борт "Беллерофонта", в кромешной темноте провели сначала по укрепленному трапу, а затем помогли спуститься через люк в душный кубрик, на самом нижнем из жилых уровней корабля. Крошечная каюта - очередная тесная келья, в которую ее запихнули, - пропахла порохом, смолой и гнилой трюмной водой. Когда "Беллерофонт" отправился вниз по Эльбе, Эмилия, глядя в единственное в ее каюте оконце, видела, как река становится все пустынней и сердито морщится волнами у берегов. Но вот судно вышло в море, и через несколько лиг пути, когда на горизонте показались песчаные скалы острова Гельголанд, Эмилии уже было очень плохо и она едва ли не целыми днями лежала в своем гамаке, чувствуя, как "Беллерофонт" со скрипом поднимается и опускается на волнах безбрежного моря. Судовой врач навестил ее и дал настойку из имбиря и ромашки. Но она-то, разумеется, знала, что ее болезнь нельзя исцелить травами; это было нечто более серьезное и, кроме того, более чудесное, чем просто морская болезнь.

Глава 9

     Рядом с монастырем братства крестоносцев на Харт-стрит в тени здания Военно-морского министерства и башни Тауэр-хилл расположилась церковь Святого Олава. Подойдя к ее открытым настежь дверям, я увидел освещенный свечами неф и толпу расходящихся прихожан. Закончилась вечерня. Я обошел группу людей, свернул за угол и медленно проковылял по извилистой дорожке к церковному кладбищу, чьи ворота венчала пара каменных черепов. Глазницы мрачно взирали на меня, когда я проходил по краю кладбищенского участка, надеясь, что выгляжу достаточно серьезным и почтительным, как того требовало это место, а не как злодей, решившийся на дурную проделку, - которым, судя по всему, я и являлся.
     Вчера я нанес визит в Пултени-хаус, и сегодня, второй вечер подряд, Том Монк остался один в "Редкой Книге". Он начал подозревать меня, думаю, в некоем романтическом увлечении - забавное подозрение, хотя и спровоцированное букетиком цветов, который я сжимал в руке. Однако такой ритуал - цветы и кладбище - был вполне обычным. Каждое воскресенье в течение последних пяти лет я на цыпочках входил на кладбище, примыкавшее к церкви Святого Магнуса-мученика, прижимая цветы к груди и пробираясь мимо могил жертв чумы, чахотки и множества других несчастий к знакомой гранитной плите окруженной четырьмя крошечными ромбообразными надгробиями. И с легким уколом печали и вины я осознал, что не заходил на могилу Арабеллы уже довольно давно, со времени получения первого письма от Алетии и путешествия в Понтифик-Холл. Покрепче сжав букет, я неуверенно двинулся вперед.
     Большую часть нынешнего дня я провел в Уайтхолле, в канцелярии казначейства, просматривая бесконечные расходные книги и отчеты о доходах от подушного налога. Я надеялся побольше узнать о Генри Монбоддо, прежде чем мне придется встретиться с ним лично. Кто предупрежден, тот вооружен, как любила говорить моя матушка. Я намеревался вернуться в Эльзас и порасспросить Самюэля Пикванса, но боялся, что это вызовет излишние подозрения у аукциониста. Ведь, возможно, они с Монбоддо в сговоре. И поэтому я удовольствовался посещением дворца, доехав до него на лодке вверх по течению по оживленной большим утренним движением реке.
     Дворец Уайтхолл в те дни представлял собой беспорядочный лабиринт примерно из тридцати деревянных зданий с соломенными крышами, в коридорах и дворах которых толпились люди, а угольного дыма и крысиного помета было не меньше, чем в любом другом месте Лондона. Едва ли такое обиталище пристало королю, подумал я, или даже его любовницам. Пройдя через множество темных дворов и узких проходов, я оказался возле ряда неприметных просмоленных домов, отведенных для учета и хранения королевской казны. Из справок об уплате подушного налога, в которых указывался род занятий, я надеялся узнать что-нибудь о сделках, заключенных Монбоддо, а из книг местных сборов - имел ли он какую-то собственность помимо Уэмбиш-парка. Думаю, я уже тогда если и не вовсе потерял доверие к Алетии, то, по крайней мере, относился с изрядной долей скептицизма ко всем ее утверждениям. Но это был здоровый скептицизм, уверял я себя. Вера, в сущности, мать обмана. И поэтому мне хотелось отыскать какие-нибудь непредвзятые сведения о деятельности Генри Монбоддо.
     Мои поиски оказались долгими и трудными. Мне пришлось просмотреть все книги до 1651 года, прежде чем я нашел хоть какое-то упоминание о Монбоддо, потому что, по моим предположениям, он, как и Алетия, провел последние девять лет в изгнании. Обнаруженные записи полностью соответствовали тому, что рассказала Алетия. Генри Монбоддо, упомянутый как торговец прекрасными книгами и картинами, служил хранителем королевской библиотеки Сент-Джеймсского дворца в течение пяти лет во время царствования Карла I. Однако не было никаких зацепок, указывающих на личность его заказчика, желавшего заполучить "Лабиринт мира". В местных расходных книгах приводились его адреса: Уэмбиш-парк, а также дом в Ковент-гардене - как оказалось, некий заброшенный особняк, который я посетил двумя часами позже. В книгах также упоминалась некая контора в Чипсайде, перешедшая, как я выяснил, во владение серебряных дел мастера, который заявил, что никогда не слышал о человеке по имени Генри Монбоддо.
     Перед уходом из Уайтхолла мне взбрело в голову также просмотреть записи, связанные с сэром Ричардом Оверстритом. Он не возвысился в моих глазах, когда я узнал, что он числился законоведом. Но не все же юристы обязательно подлецы, сказал я себе, а сэр Ричард, как оказалось, сделал блестящую и прибыльную карьеру до того, как вынужден был уехать в изгнание в 1651 году. В частном порядке он занимался операциями по передаче недвижимости, а в 1644 году получил должность генерального стряпчего. Позднее он состоял при Морском министерстве и Министерстве иностранных дел, причем, служа по дипломатической части, он был чрезвычайным послом в Мадриде. Он даже входил в состав одного королевского посольства, отправленного в Рим.
     Корпя над этими сморщенными документами, я вдруг подумал, не был ли сэр Ричард, как многие из наших мелкопоместных дворян, тайным католиком, а может быть, даже шпионом на службе у Папы или испанцев. Это была дикая мысль, хотя я знал, что в 1645 году в Рим отправилось тайное посольство с целью заключения договора о военной поддержке против Кромвеля в обмен на обращение короля Карла и его советников в римско-католическую веру. Правда, у меня не было никаких сведений относительно того, было ли путешествие сэра Ричарда в Рим связано именно с этой миссией. Да и то немногое, что мне удалось отыскать о Генри Монбоддо, никак не проливало свет на его характер, мотивы действий и даже на религиозные пристрастия. В итоге, поблагодарив клерка за помощь, я отправился в обратный путь по этому обветшалому дворцу к ведущей на пристань лестнице.
     Проходя по дорожке церковного кладбища, я увидел среди надгробных плит мужчину и женщину в трауре, стоящих по разные стороны одной из могил. Лицо женщины скрывала вуаль, а голову мужчины покрывала широкополая шляпа. Я прошел мимо прилавка с траурными ветками тиса к первому ряду памятников, чувствуя, что выгляжу подозрительно, да и глуповато, внимательно изучая надписи на могилах. Больше сотни надгробных досок лежали на земляных холмиках под разными углами, отбрасывая длинные полосатые тени на свежескошенную траву, в их неровных рядах тут и там имелись бреши, словно в этих местах не проросли посаженные по весне семена.
     Могилу Сайласа Кобба я нашел в центре кладбища, наполовину скрытую под ветвями тиса, который отгораживал ее, по крайней мере частично, от остальных могил: гранитная плита, увенчанная черепом с темными провалами глазниц. К тому времени, когда я нашел ее, один из скорбящих уже ушел, но другой, я чувствовал, следил за мной, слегка повернувшись и наблюдая за моими неловкими передвижениями. Я решил, что, когда он уйдет, мне стоит осмотреть тот памятник, перед которым он стоял. Затем я глубоко вздохнул и нащупал в кармане ключ. И одновременно перечитал надпись:

     Здесь покоится
     Сайлас Кобб
     1585-1620
     Soli Deo laus et gloria in saecula
     <Господу Единому хвала и слава в веках (лат.).>

     На надгробной плите лежал букетик гиацинтов с ромашками. Это удивило меня. Неужели даже спустя сорок лет кто-то еще печалится о господин