ва эта таблица ни была, без ключевого слова в ней толку мало.
     К двум часам ночи я уже испробовал огромное количество вероятных - а потом все более и более невероятных - слов и фраз, начиная с имени сэра Амброза и кончая уже именем самой Алетии, которое, как я вдруг понял, происходило от ???????, или aletheia, от греческого слова, означающего "истину" - понятие, которым афинские философы обозначали процесс снятия масок, извлечения на свет Божий того, что лежало, свернувшись, в потайной расщелине. Однако даже такое многообещающее имя не помогло обнаружить скрытую истину, когда дело дошло до дешифровки - получилась очередная чепуха, и я уж было прекратил свои изыскания и предался размышлениям над странной иронией его исходного значения применительно к леди Марчмонт, которая явно была не из тех, кто открывает собеседнику свое истинное лицо. Час за часом я сутулился за письменным столом, хмыкая и чертыхаясь, машинально вычерчивая бесконечные значки и зажигая каждую следующую свечу от предшествующего огарка. Нет, все напрасно, продолжал твердить я, совершенно напрасно: от такой головоломки недолго и свихнуться. Можно месяцами пытаться разгадать ее - а ведь далеко не факт, что этот клочок бумаги вообще содержит хоть что-нибудь вразумительное.
     Наконец я откинулся на спинку стула и в изнеможении следил, как догорает последняя свеча, шипя и пофыркивая, как котенок. Теплый ветерок, проникающий через окно, постукивал ставнями и колебал огонек оплывающей свечи. Неожиданно на меня навалилась жуткая усталость. Я закрыл на мгновение глаза, погружаясь в дрему, и перед моим мысленным взором всплыли очертания Понтифик-Холла, обрамленные арочным сводом, и затененная, покрытая пятнами мха и лишайника надпись на замковом камне, ее едва различимые слова. ITT. LITTE. LITTER...
     Задним числом - в последующие дни - этот ключ будет казаться мне очевидным, само собой разумеющимся. Ведь едва ли не на каждом втором камне в Понтифик-Холле был вырезан этот своего рода девиз сэра Амброза, который украшал и каждую из многих тысяч принадлежащих ему книг. Но в первое мгновение я был ужасно раздосадован, что не сумел обнаружить его без этих многочасовых или даже многодневных трудов. И с этого мгновения расшифровка свелась к простой последовательности действий: заполнять пробелы, сопоставлять зашифрованный текст с ключевой фразой, пользоваться таблицей и наблюдать, как неуклонно становится явным тайное сообщение. Я написал буквы девиза над соответствующими буквами зашифрованного текста, вот так:

     LITTERASCRIPTAMANETLITTERA
     FVWXVKHWHZOIKEQLVILEPXZSCD

     И так до конца, снова и снова - букву девиза под буквой текста. Пользуясь таблицей Виженера, я искал в первом вертикальном ряду букву девиза, потом в горизонтальном ряду, к которому эта буква относилась, находил соответствующую ей букву шифрованного послания, а затем смотрел верхнюю букву этого вертикального ряда - это и была искомая буква нового текста; такая последовательная замена привела к тому, что вскоре вместо бывшей тарабарщины стал получаться вполне внятный текст - настолько интригующего содержания, что перо начало дрожать в моей руке, и я едва сдерживал волнение, чтобы продолжить расшифровку:

     LITTERASCRIPTAMANETLITTERA
     FVWXVKHWHZOIKEQLVILEPXZSCD
     UNDERTHEFIGTREELIESTHEGOLD

     "Under the fig tree lies the gold...". <"Под фиговым деревом лежит золото..." (англ.).> Я недоумевающе уставился на эту строчку, раздумывая, где в Понтифик-Холле могло расти фиговое дерево и неужели моя исходная инстинктивная догадка в итоге оказалась верной: то есть в начале Гражданской войны сэр Амброз действительно спрятал свои сокровища где-то в поместье, оставив только этот тщательно спрятанный и зашифрованный клочок бумаги, указывающий на их местонахождение. Что ж, если в Понтифик-Холле росло фиговое дерево, то о нем безусловно известно Алетии.
     Но чем дальше я подставлял новые буквы, тем труднее было понять этот текст как указание места, где должно искать закопанные сокровища. Я работал быстро, чувствуя себя Кеплером или Тихо Браге, которые, сутулясь над своими вычислительными каракулями, продирались сквозь бесконечные ряды математических вариаций общих законов космической соразмерности. Спустя три четверти часа у меня получились следующие четыре строки:

     UNDER THE FIG TREE LIES THE GOLDEN HORN
     FABRIC OF MYSTERY AND SHAPES UNBORN THAT
     SETS THE MARBLE ON ITS PLINTH AND
     UNTWISTS THE WORLDS LABYRINTH
     <Под фиговым деревом рог сокрыт золотой
     Нерожденной и тайной материи строй
     Он памятник на постамент вернет
     И в лабиринте мира путь найдет (англ.).>

     Мой восторг при обнаружении этого странного четверостишия ослаблял лишь тот факт, что - помимо потрясающего упоминания о "Лабиринте мира" - он содержал не намного больше смысла, чем та зашифрованная тарабарщина, из которой его извлекли. Очевидно, фиговое дерево, золотой рог и лабиринт представляли другой вид шифра: загадку, для разгадки которой у великого Виженера не было, увы, никаких методов или ответов и лишь самым косвенным образом относящуюся (если вообще относящуюся) к топографии Понтифик-Холла. Прежде чем отправиться спать, я еще целый час пытался постичь смысл этих строк. В первую очередь я подумал: уж не цитата ли это из какого-нибудь стихотворения или пьесы - и пролистал джаггардовское фолио Шекспира, а затем "Метаморфозы" Овидия, где описывалась история критского лабиринта. Хотя в легенде о Тезее и лабиринте, по-моему, не было упоминания о золотом роге. Золотая нить, пожалуй, была, но рога не было. Кроме того, упоминание о лабиринте наводило на мысль о том, что это сообщение имеет какое-то отношение к делам сэра Амброза. Золотой рог - волшебный клубок, который, как предвещали причудливые строки, поможет "найти путь в лабиринте", - также отдавал чем-то знакомым. Как и фиговое дерево, он, весьма вероятно, должен напоминать о каком-то эпизоде классической истории или мифологии.
     Но лишь утром, пробудившись после трех часов беспокойного сна, я вспомнил, где встречал упоминание о золотом роге. Бегло просматривая различные издания герметических текстов, я нашел там достаточное количество ссылок на Константинополь - этот величественный оплот учености, где монах Михаил Пселл, используя сирийские фрагменты, собрал почти все произведения, известные нам как Corpus hermeticum, - чтобы заинтересоваться этим городом. Порывшись на полках, посвященных географии и путешествиям, я наконец нашел, что искал, - монументальную многотомную "Географию" Страбона. Монк как раз приготовил на завтрак копченую рыбу, когда я, пролистав половину огромного тома, нашел-таки нужный мне отрывок. В томе VII, где помимо прочего дана география пограничных земель, соединяющих Европу и Азию, Страбон упоминает о "Византийском Роге" - узком заливе, формой напоминавшем бычий рог, а его топографию и местоположение он описывает со ссылкой еще на одну гавань, которая в переводе называется "Под смоковницей".
     Этот отрывок я читал и перечитывал добрых пять минут. Ну разве могли быть упоминания о таких местах случайным совпадением? А если они не случайны, то рог из расшифрованных стихов относится к заливу, омывающему Константинополь, или, как сейчас говорят, Стамбул: заливу, известному под названием Золотой Рог. Но все становится куда занятнее, если брать в расчет и другое, совершенно неожиданное упоминание о гавани, называемой "Под смоковницей", и припомнить, что смоковница и фиговое дерево суть два названия одного растения.
     Но эти открытия, как и сама расшифровка, не давали мгновенных ответов и не подсказывали дальнейших идей. Ссылка на древнюю Византию мало что проясняла в этих четырех строчках - и уж тем более не помогала "найти путь в лабиринте"; также необъяснимо, почему Золотой Рог - водный залив - определяется как некой "материи строй", словно речь идет о декоративной ткани или даже постройке. У меня возникли лишь туманные предположения о том, почему этот хитроумно зашифрованный стих, вставленный в атлас Ортелия, может иметь отношение к месту встречи двух континентов, гавани, удаленной от Понтифик-Холла на расстояние около пятнадцати сотен миль. В то время я еще не задумывался, побывал ли сэр Амброз в Константинополе в поисках книг, хотя, кажется, припоминал, что одна из грамот, выданных императором Рудольфом, - один из множества пергаментов, покоившихся в гробу Понтифик-Холла, - относилась к путешествию в земли оттоманского султана.
     В общем, доедая свой рыбный завтрак, я размышлял, имеет ли эта шифровка какое-то отношение к библиотеке сэра Амброза или даже к самому пропавшему герметическому манускрипту. Нельзя было сказать ничего определенного при наличии таких ничтожных указаний. Но я решил, что, быть может, сам манускрипт прольет свет на этот стих, и поэтому, еще не закончив завтрак, я решил рискнуть отправиться на его поиски.

***

     Но мое приподнятое настроение вскоре испарилось, поскольку расспросы в магазинах и лавках, как я и опасался, оказались удручающе бесполезными. В районе Смитфилда зловоние стало настолько отвратительным, что, когда сироты в Христовом приюте начали первый урок, подъемные окна в классных комнатах не открыли, несмотря на жару. Книготорговцы Малой Британии, расположившиеся под восточной стеной приюта, занавесили окна своих лавок шторами, пропитанными хлоридом извести. Когда я там появился, они, закрыв носы платками, выкладывали на прилавки книги, с которых им по три раза на дню приходилось смахивать копоть. За три часа поисков я перерыл кучи книг, но преуспел лишь в стаптывании ног, да еще мои нос и шея подгорели на солнце - лучи которого становились обжигающе горячими, как только угольный дым слегка рассеивался, пропуская их, - а равнодушные владельцы лавок бессмысленно таращились на меня и заявляли, что слыхом не слыхивали ни о книге, ни о рукописи под названием "Лабиринт мира".
     Выпив пинту ламбетского эля в качестве второго завтрака, я приободрился и успел на шестиместный наемный экипаж, запряженный парой лошадей, который ехал к Вестминстер-Холлу, где мне, естественно, повезло не больше, чем в Малой Британии или на Патерностер-роу. Однако день нельзя было считать полностью потерянным, поскольку мне удалось узнать кое-что о пражском издании Theatrum orbis terrarum Ортелия, хоть это и не имело никакой видимой связи с тем, что мне уже удалось узнать о сэре Амброзе Плессингтоне и его пропавшей рукописи. Все продавцы книжных магазинов и лавочек имели в наличии экземпляры Theatrum, а один даже обладал редким изданием 1590 года, напечатанным в Антверпене знаменитым Плантеном. Но никто в жизни не слыхивал о пражском издании и уж тем более не продавал его. Это издание вызывало у них такое же недоумение, как и у меня. Поэтому я решил, что, должно быть, неверно прочел выходные данные или же издание 1600 года было подделкой. Уже собираясь возвращаться домой, я заметил в сводчатой галерее Новой биржи на Стрэнде магазинчик торговца географическими картами - "Молитор и Барнакль". Я хорошо знал их заведение. В бытность моего ученичества оно было для меня самым интересным местом в Лондоне, поскольку в те дни я еще мечтал путешествовать по миру, а не избегал общения с ним, как нынче. Отправляясь выполнять поручение моего хозяина, господина Смоллпэйса, я порой заныривал в их магазинчик и часами внимательно изучал карты и металлические глобусы, начисто забыв о своем деле, пока наконец господин Молитор, добродушный старик, не выпроваживал меня из своих владений, собираясь запирать двери.
     И сейчас тоже близилось время закрытия, но я вошел в знакомую дверь и увидел, что большинство глобусов и астролябий исчезло, исчезли и карты мира, прекрасно изданные репродукции карт Птолемея и Меркатора, которые господин Молитор обычно прикалывал к стене подобно морским картам в корабельной каюте. Лет восемь, а то и девять прошло с тех пор, как я в последний раз заходил в их магазин. Господин Молитор, увы, также исчез - умер от чахотки в 1656-м, как сообщил мне господин Барнакль. Я с грустью понял, что этот магазинчик переживает трудные времена и что господин Барнакль, сам уже пожилой джентльмен, не узнает меня. Надсадно дыша, он сутулился за своим прилавком, и перед моим мысленным взором возникла отрезвляющая картина, показавшая мне, каким я стану лет через двадцать - тридцать.
     Однако дело свое господин Барнакль знал так же хорошо, как прежде. Он сообщил мне, что слышал о пражском издании Theatrum, но он никогда не попадал к нему в руки. Это издание - чрезвычайная редкость, пояснил он, и считается даже более ценным, чем издание Плантена, поскольку напечатано было всего лишь несколько экземпляров. Но дело не только в малочисленности пражских атласов. Пражское издание стало первым посмертным, поскольку Ортелий умер за год или два до его выхода в свет. Он был фламандцем, подозреваемым в протестантизме, но в течение четверти века исполнял обязанности королевского космографа при испанском дворе. После смерти Филиппа II в 1598 году Ортелий отправился в Прагу по приглашению императора Рудольфа II, но умер, не успев вступить в должность императорского космографа. Господин Барнакль упомянул о бытующей среди картографов легенде, ничем, разумеется, не подтвержденной, что Ортелия якобы отравили. Пражское издание появилось спустя пару лет. И та же легенда вдобавок рассказывала, что в его картах имелись определенные изменения, хотя сам господин Барнакль не знал точно какие. Но именно из-за этих-то новых дополнений и убили великого картографа.
     - Изменения? Что вы имеете в виду?
     - Я имею в виду, что издание тысяча шестисотого года отличалось от всех прочих изданий, включая Плантеновы. У господина Молитора имелась своя собственная версия на сей счет, - сообщил он доверительным тоном, доставая с полки экземпляр этого атласа. Когда он раскрыл его, я увидел карту Тихого океана и картуш со словами NOVUS OPBIS. <Новый Свет (лат.).> - Изменения подразумевали особый метод картографической проекции, которую Ортелий применил для пражского издания. - Вдруг оживившись, он вновь повернулся к полкам и достал другую книгу. - Новая сетка широт и долгот. Все прочие издания используют проекцию Меркатора. Вы слышали о Меркаторовой проекции?
     - Немного. - Я наблюдал, как он со скрипом открывает знаменитый атлас Меркатора - атлас, карты которого я обычно изучал с особым удовольствием во времена своего мечтательного ученичества. У меня нет склонности к математике - совсем наоборот. Слова, а не цифры являются моей metier. <Профессией (фр.).> Но я смог отчасти оценить, с каким мастерством Герард Меркатор изобразил сферу земного шара на плоскости; он сплющил наш мир и поместил его в книгу, сохранив более или менее соразмерность и точность его пропорций.
     - Он старался ради навигаторов, - пояснил мне господин Барнакль и, постучав по одной из страниц обломанным желтым ногтем, поправил очки на носу - пару линз, почти таких же толстых, как у меня. - И разработал новую проекцию в тысяча пятьсот шестьдесят девятом году, во время великой эпохи географических исследований и открытий. Его широты и долготы образуют сетку из параллельных линий, пересекающихся под прямыми углами, что дает мореплавателям возможность вычерчивать компасный курс прямыми линиями вместо изогнутых. Очень удобно, конечно же, для путешествий по океану.
     Его большой палец скользил наискось по листу, вдоль линии локсодромии, что протянулась, как нить паутины, через сеть квадратов. Затем внезапно он оттолкнул оба атласа в сторону и потянулся за одним из глобусов, огромной, оклеенной картоном моделью, примерно четырех футов в диаметре, который и раскрутил на его лакированном пьедестале. Голубые океаны, пестрые материки и большие острова замелькали внутри медного горизонтального кольца, опоясывающего экватор.
     - Но карта отличается от глобуса, - продолжал он, пристально глядя на меня поверх этого большого крутящегося шара. - Любая карта предполагает искажения. Меркатор чертит меридианы параллельно друг другу, но всем известно, что меридианы, в отличие от широтных параллелей, на самом деле не параллельны.
     - Разумеется, - пробормотал я, испытывая головокружение от вида глобуса, который все еще быстро вращался на скрипучей оси, прокручивая моря и континенты. - Меридианы сходятся на полюсах. Расстояние между ними уменьшается по мере продвижения к северу и югу от экватора.
     - А вот у Меркатора меридианы никогда не сходятся. - Он вновь клюнул ногтем карту. - Они остаются параллельными друг другу, что искажает расстояние в направлении восток - запад. А из-за этого Меркатор искажает и истинные расстояния между широтами, увеличивая их по мере продвижения от экватора к полюсам. Поэтому и говорят о "растущих широтах". В результате этих изменений в районе полюсов картина совершенно искажается. Дальние северные и южные земли растут в размерах, поскольку параллели и меридианы растягиваются, чтобы сохранилась сетка из параллельных линий, пересекающихся под прямыми углами. В общем, карта Меркатора вполне пригодна, если плавание проходит вдоль экватора или в нижних широтах, но не слишком пригодна для исследования высоких широт.
     - Не слишком пригодна, - с воодушевлением поддакнул я, - для того, кто ищет северо-западный проход к Китаю. - Я вспоминал, как во времена детства любил рассматривать пути следования экспедиций Фробишера, Девиса и Гудзона - этих великих английских героев - по арктическим морям с плавающими льдами и россыпями островов, изображенных на вершинах глобусов господина Молитора.
     - Или морской путь на северо-восток мимо Архангельска и Новой Земли. М-да. Или юго-западный проход в южных морях, через пролив Магеллана или вокруг мыса Горн.
     Он переворачивал страницы атласа и проводил указательным пальцем по упоминаемым путям. Когда он поднял голову и прищурившись взглянул на меня, я учуял вонь от его гнилых зубов, смешанную с затхлым запахом поношенной одежды. И на секунду мне показалось, что я вижу, как в линзах его очков отражается чья-то фигура, стоящая за моей спиной у эркерного окна: некто стоял там, подавшись вперед, словно пытался рассмотреть что-то через стекло. Но вот господин Барнакль опустил свою голову, и это отражение исчезло.
     - Вы же понимаете, что если и существуют все эти новые морские пути, то они проходят в высоких широтах, вблизи полюсов, в тех местах, где проекция Меркатора практически непригодна. Потому морякам и не удавалось найти их. И по той же причине испанцы и датчане бились над новыми, улучшенными принципами построения картографической проекции. В тысяча шестьсот шестнадцатом году датчане открыли новый проход в Тихий океан между Магеллановым проливом и мысом Горн, так называемый пролив Ле-Мэр, - Барнакль послюнявил палец и неловко перевернул очередную страницу, - он тянется вдоль пятьдесят пятой параллели. Воспользовавшись этим новым путем, их флот прошел в Тихий океан и атаковал испанцев в Гуаякиле и Акапулько. Таким образом, стратегическое значение подобных путей очевидно, - сказал он, - но чтобы найти их, нужна была некая путеводная нить, которая могла бы правильно провести навигаторов через лабиринты островов и бухточек.
     И вот в чем заключалась любимая версия господина Молитора: математики и картографы в Севилье, состоявшие на службе у Филиппа II, завершили на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков разработку нового метода картографической проекции, сохранявшего Меркаторову сетку и одновременно устранявшего ее искажения, в результате чего упрощалось кораблевождение в более высоких широтах. Тем самым появлялся шанс открыть новые более короткие пути в Китай, Индию и к легендарному потерянному континенту, Terra australis incognita <Неизвестная южная земля (лат.).>, находившемуся, как полагали, где-то в южных морях, в высоких широтах к югу от экватора.
     - А что же Ортелий? - Я изучал перевернутый вверх ногами атлас, надеясь вернуть торговца к интересующей меня теме. - Он, вероятно, знал о такой новой проекции?
     Господин Барнакль энергично кивнул.
     - Конечно же, он мог знать. В конце концов, он был королевским космограф