евере, и снова наступила холодная погода, а ночи удлинились.  И
тут погоня нагнала их, Рингбон и его товарищи отстали, а волки  напали  на
Котт с Майклом и загрызли серого мерина, на котором Котт  проделала  такой
путь. В конце концов люди Рингбона отыскали их, когда Майкл лежал в бреду,
вновь раненый.
   И произошло еще что-то. Мало-помалу лесной язык,  сам  угнездившийся  в
голове Майкла, начал исчезать. Сначала слова, потом строение  предложений.
Понимать было легче, чем говорить самому, но, когда на смену осени  пришла
ранняя зима, в разговорах с лисьими людьми  ему  приходилось  прибегать  к
помощи Котт. Этот край словно отворачивался от него, умывал руки,  раз  он
решил его покинуть. От этой мысли Майкла охватывали горечь и тоска.
   Им  пришлось  искать  прибежище  в  приюте  братьев,  куда  лисьи  люди
отказались последовать за ними. Как ни странно, Майкл  продолжал  понимать
речь братьев по-прежнему. Возможно, причина заключалась в том, что он  был
христианином, как и они.
   Тут все лисьи люди ушли, кроме Рингбона, а он остался с ними до  конца,
до Утвиды. Уже наступили настоящие холода, в лесах белел  снег.  И  так  в
сопровождении лисьего человека они выехали (Котт на одолженном ей муле) из
леса и уставились на равнину, такую жутко  голую  и  пустую  после  долгих
месяцев и лет, проведенных под деревьями. И тут они простились с  дикарем,
который возник в кошмарах ребенка, а потом стал другом - одним из немногих
друзей, какие были у  Майкла.  Рингбон  как  будто  не  понимал,  что  они
расстаются навсегда. Он же никак не думал свидеться с  ними  снова,  когда
они исчезли в южных лесах,  но  они  остались  живы  и,  конечно,  в  один
прекрасный день вернутся и из этого путешествия.
   - Ай ньювехт ювеньян, - сказал он, и Майкл понял. До того дня, когда вы
снова придете.
   И Рингбон растворился в густом сумраке под деревьями, в  лесу,  который
был его миром. Котт не посмотрела ему вслед.  Лицо  у  нее  было  белым  и
непроницаемым. Они направились к обнаженным холмам, к заключительной части
их пути - туда, где из пещеры вытекала река, открывая Майклу дорогу домой.
   Один раз они оглянулись и увидели Всадника:  он  неподвижно  следил  за
ними из-под тенистой  кровли  Дикого  Леса,  а  в  небе  над  его  головой
разгоралась заря.
   Ехали они быстро, потому что мул Котт оказался  послушным  животным.  К
вечеру они были уже высоко в холмах, и лесной мир, в котором  они  прожили
так долго, казался темным ковром далеко внизу, присыпанным сверху  снегом.
Было так непривычно и весело озирать просторы со всех сторон, не  опасаясь
ни темных ложбин, ни низко нависающих ветвей.  Если  бы  волки  продолжали
гнаться за ними, они заметили бы стаю за мили  и  мили.  И  Всадника  тоже
нигде не было видно.
   Пещера и река не изменились. Почему-то  Майкл  ожидал,  что  они  стали
другими. Не потому ли, что мальчика, который выплыл из пещеры в  то  утро,
больше не было. А был грузный  седобородый  мужчина  весь  в  шрамах  и  с
глазами убийцы.
   Они устроились на ночлег возле реки, развели костер и  разогрели  мясо,
пролежавшее в седельной сумке два дня. Потом они выпили ячменного  спирта,
который Рингбон подарил им при  расставании.  Выпили  за  Рингбона  и  его
людей.
   Но Котт все еще не сказала ни слова о возвращении Майкла в его мир.
   Они сидели с двух сторон костра, облокотившись о свои  седла.  Мечта  и
мул мирно паслись рядом, а ночь развертывалась  вверху  вся  в  сверкающих
блестках  звезд.  Очень  холодная  ночь.  Здесь,  высоко   в   холмах,   с
подветренной стороны валунов  и  во  впадинах  лежали  сугробы,  а  четкая
прозрачность небосвода  предсказывала  мороз.  Если  пойдет  снег,  станет
теплее.
   Вот что он обрывочно говорил Котт, зная, что, если снег  и  пойдет,  на
нем уже не отпечатаются его следы. Его последняя ночь в этом  мире.  Перед
самой зарей он возьмет Мечту и поплывет вверх по течению холодной  реки  в
пещеру и никогда не вернется. Котт не могла не знать этого, но она  упорно
молчала, а потому горе и чувство вины у него в  душе  раскалились  в  гнев
против ее упрямства.
   - Утром я вернусь домой, Котт, - наконец заявил он.
   Она потыкала палкой в костер. Желтый свет  заполнил  тенями  ее  впалые
щеки, лег на рубец поперек ее шеи там, где древесный волк чуть не  оборвал
ее жизнь.
   - Ты отправишься со мной?
   - Нет.
   Она подняла на него глаза. Ее бледное лицо закрылось от него. Она  была
похожа на пожилую, костлявую, угрюмую старую деву.
   - Но почему?
   - Там не мой мир. Я там чужая. Ты вернешься мальчиком,  ребенком,  а  я
останусь такой, как есть. Мое место... мой дом - здесь. Когда-то я думала,
что он и твой.
   - Я этого никогда не говорил.
   Сухая улыбка изогнула ее губы.
   Я же говорил тебе, я не представлял, какой он.  Что  сделает  со  мной.
Черт, Котт. Я же думал, это будет волшебной сказкой с рыцарями и замками.
   - Но ведь это так.
   - Но они другие, чем мне воображалось. Как я могу остаться тут?  Ты  же
видела Всадника на опушке леса. Он не оставит меня в покое. А возможно,  и
тебя.
   - Ничего, как-нибудь.
   - Вирим тебе не помогут, Котт. Меркади и его народ с самого начала были
на стороне Всадника. Вот почему они дали нам вирогонь. Чтобы  он  уподобил
нас им - превратил во что-то, чем Всадник мог бы управлять.
   - Он спас нам жизнь! - возразила она, и ее лицо оживилось.
   - Случайно. Мы обратили силу леса против неге же.
   - Майкл, - голос ее был полон презрения, - ты понятия не имеешь о  том,
о чем говоришь.
   - Неужели? У меня было время подумать хорошенько. Ты сама чуть не стала
такой, как они. И даже я чувствовал, что могу превратиться... Если  бы  не
брат Неньян...
   - Поп, который намеревался схватиться с  Всадником  в  его  собственном
замке, и бросил бы вызов всему Дикому Лесу, если бы  мог,  -  сказала  она
пренебрежительно.
   - Да. Этого он и хотел, а в нас видел  средство  для  достижения  своей
цели. Но он помог мне сохранить рассудок, Котт, не  то  я  пил  бы  черную
воду, и глаза  мне  заполнил  бы  зеленый  огонь  -  как  твои.  И  я  уже
_чувствовал его_!
   - Но истина, справедливость и бог, которому ты подчиняешься, победили?
   Его ошеломила враждебность в ее голосе, но он продолжал:
   - Пусть так. Древесные волки напали на нас, потому  что  мы  уже  почти
добрались до замка, а я не изменился. Всадник  потерпел  неудачу  и  решил
уничтожить нас. Он не подумал, что вирогонь - обоюдоострое оружие.
   Она промолчала. На ее лице застыла маска бессильного гнева и горя.
   - Мы больше не можем оставаться  здесь,  Котт,  -  сказал  он  ласково,
посылая слова через костер точно стрелы. - Я люблю тебя,  девочка.  Прошу,
пойдем со мной.
   В глазах у нее появился блеск,  словно  свет  костра  проник  в  них  и
клубился в их глубине.
   - Мы проделали вместе долгий путь, ты и я, - сказала она. -  Однако  мы
вернулись туда, откуда начали его. Словно его и не было вовсе. Только сон.
   Может, это и был сон, подумал он. Сон о деревьях  и  темных  зверях,  и
разных других непонятностях. Говорить он не мог. Будто костер был  зияющей
бездной, а Котт на другой стороне, вовеки недосягаемая.
   - Ах, Майкл... - сказала она, и ее голос надломился.
   Они вскочили одновременно, шагнули навстречу друг другу и обнялись.  Он
ощутил под ладонями ее кости, тепло ее тонкого  тела,  поцеловал  атласную
кожу под ухом.
   - Я не могу, - прошептала она. - Я там чужая. Мои  кости  должны  тлеть
здесь.
   "Ты принесешь мне смерть", - сказала  она  когда-то.  Он  вспомнил  эти
слова и почувствовал себя беспомощным ребенком,  каким  был  так  недавно.
Счастливого конца не существует ни для нее, ни для него. Этот мир  устроен
иначе.
   Они в последний раз слились друг с другом у костра, а над  ними  стонал
холодный ветер, проносясь по холмам без единого дерева. Когда они  наконец
заснули, небо затянули темные тучи, скрыв звезды, и во мраке  пошел  снег,
целуя их лица и одевая саваном твердую землю.
   В  последние  темные  минуты  перед  зарей  он  вошел   в   воду,   уже
затягивавшуюся льдом у берегов. Он вскрикнул, ощутив ее студеную хватку, и
уцепился за гриву Мечты, которая  плыла  против  медлительного  течения  к
черной пасти пещеры, к миру, который ждал по ту ее сторону. Он возвращался
домой,  в  детство,  в  край,  где  родился,  но  часть  его  осталась   с
темноволосой девушкой, которая смотрела ему вслед с  заснеженного  берега.
Ему казалось, что он избит, истекает кровью, разорван  пополам,  и,  когда
над ним сомкнулся темный  свод,  он  плакал,  как  ребенок,  и  его  слезы
смешивались с ледяной водой реки.


   Котт стояла и смотрела еще долго после того, как он скрылся из виду,  и
ее тело все больше немело от холода. А когда  она  наконец  повернулась  к
остывшей золе костра,  то  без  всякого  удивления  увидела  Всадника.  Из
ноздрей его коня в  морозный  воздух  поднимались  облачка  пара.  Всадник
протянул ей руку, и у нее уже не оставалось воли бежать.




         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВСАДНИК * 


        20

   На другой стороне Майклу в лицо ударил  сильный  ветер,  взъерошил  его
волосы, загремел черными ветками деревьев, нависающими  над  водой.  Мечта
выбралась  из  ледяной  воды  на  берег  и  встряхнулась.  Майкл  медленно
последовал за ней. Одежда висела на нем, как на вешалке, мешая  движениям.
Он испытывал дикую слабость и совсем замерз. Он лежал на  берегу  в  серой
лужице речной воды, а быстрое течение дергало его ступни. У него першило в
горле от слез. Она не последовала за ним. Он потерял ее.
   Занималась заря. Речную низину  заполнял  шум  бегущей  воды,  небо  за
деревьями было огромным и пустым, а на востоке по нему все выше разливался
свет. Майкл заставлял себя думать, вспоминать,  как  все  было,  когда  он
оставил этот край давным-давно, но его сознание оцепенело, как и онемевшее
тело. Он сбросил вонючую меховую одежду - теперь она была ему не по  росту
- и обнаружил, что ножны пусты.  Ульфберт  лежит  на  дне  реки.  Вспомнив
историю своей семьи, он осознал, что лежать мечу там недолго.
   Его сотрясала дрожь от холода и рыданий, и несколько секунд он простоял
на коленях, ушедших в разбухшую землю берега, уткнув  лицо  в  ладони.  Он
ощущал гибкую свежесть своего тела, уменьшение мускулатуры. Вновь он  стал
худеньким тринадцатилетним подростком с глазами  старика.  Подбородок  под
ладонью оказался пугающе гладким и нежным. Как у Котт. И нигде ни  единого
шрама.
   "Я чистая дощечка", - подумал он.
   Нет, не совсем. У него остались эти воспоминания. И  он  знал,  что  не
потеряет их никогда, даже если бы захотел.
   Первые дни в Ином Месте, скачка по огромным  пустынным  просторам,  где
воздух прозрачен, как родниковая вода.
   Костер в шепчущемся лесу, лицо Котт  в  дюйме  от  его  лица,  ее  тело
прижимается к его телу.
   Охота в Диком Лесу с Рингбоном, поднимается  туман  среди  деревьев,  и
рога застывшего в неподвижности оленя кажутся на его фоне черными ветками.
   И то, другое, - тоже.
   Глаза волка-оборотня, обжигающие его, словно налитые злобой раскаленные
угли.
   Всадник, ждущий среди темных  деревьев,  а  вокруг  его  головы  вьются
вороны.
   Лицо брата Неньяна в минуту смерти.
   Сон ли, кошмар ли - он никогда не забудет. Все это выжжено в его мозгу.
   - Котт! - прошептал он, и снова его пробрала холодная дрожь.
   Мечта потыкалась в него мордой, и он, шатаясь, поднялся на  ноги.  Надо
еще многое сделать.
   Он вывел кобылку из низины, и шум воды замер. Его босые ноги ступали по
росистой траве. Он остановился и обвел взглядом тихие луга, темный лес. По
ближнему лугу бродили коровы, они смотрели на него, продолжая пережевывать
жвачку. Птичий хор уже приветствовал зарю.
   Ветер нес слабый привкус дыма и металла. Он забыл,  насколько  тут  все
другое.
   Майкл звякнул калиткой и ввел послушную кобылку во  двор,  а  там  и  в
устланную соломой конюшню, где сразу расседлал. Она  выглядела  ничуть  не
хуже прежнего - такая же сытая и  ухоженная,  как  в  то  утро,  когда  он
поскакал на ней за Котт. Но  седло  было  исцарапано  и  во  вмятинах,  от
седельных сумок из сыромятной кожи исходила кислая  вонь.  А  у  дробовика
заржавел ствол. Он отчистил седло и сбрую, как  сумел,  сумки  засунул  за
мешки с зерном и похлопал Феликса по крутому боку, когда тяжеловоз обнюхал
его. Потом проковылял через двор, поеживаясь от холодного ветра.  Впрочем,
ветер затихал, и день, когда солнце  поднимется  из-за  восточных  холмов,
будет ясным и погожим.
   Он проскользнул в дом, звякнув щеколдой задней двери.  В  кухне  парила
тишина, от плиты  падали  багровые  отблески,  а  часы  неумолчно  тикали,
разговаривая сами с собой. Дом казался крохотным, давящим,  и  на  секунду
Майклу стало клаустрофобически душно. Наверху кто-то двигался. Его  родные
просыпались.
   Он поднялся по лестнице  беззвучно,  как  боязливый  зверек.  Притворил
дверь своей комнаты и услышал  топот  ног  на  лестничной  площадке.  Дед,
бабушка, дядя Шон, тетя Рейчел. Все тут.
   Сколько времени он отсутствовал? Один год? Два? Или несколько минут  на
рассвете?
   Он забрался в постель и уловил запах Котт на простынях. Зарылся  в  них
лицом и горько заплакал.


   - Майкл! Майкл! Пора вставать! В школу опоздаешь.
   А из кухни еле слышно донеслось:
   - Куда девалась моя одежда? Кто взял мои брюки? -  дядя  Шон  обнаружил
давнюю кражу.
   "Кто съел мою кашу?" - вспомнил  он  сказку  о  трех  медведях  и  чуть
улыбнулся. Как смеялась бы Котт!
   В суматохе они забыли про него. Когда он спустился вниз, кухню заливало
утреннее солнце, а вся семья, включая Муллана, ахала и охала,  обнаруживая
все новые пропажи.
   - Моя лучшая сковородка!
   - Яблочный пирог, который я испекла вечером!
   - И никто ничего не слышал!
   - Наверное, бродяга. Взял только одежду да еду.
   - И мою лучшую сковородку!
   - И никто ничего не слышал? Вы уверены?
   Все дружно покачали головами.
   - И собаки не залаяли, - тревожно добавил Пат.
   - Мне показалось, что лошади что-то беспокоились, но, может, их напугал
ветер, - сказал Шон, и темная прядь упала ему на лоб.
   - Лошади! - хором закричали Пат с Мулланом, и оба  выскочили  в  заднюю
дверь.
   Бабушка Майкла покачала головой.
   - В жизни подобного не видывала, - сказала она и  тяжело  опустилась  в
кресло.
   Все они остались прежними, подумал Майкл, никто не изменился. И увидеть
их снова не было потрясением. Еще немного дней, и его воспоминания уйдут в
область сновидений.
   Бабушка заварила большой чайник чая, а Шон отправился  заняться  делом,
бормоча, что коровы сами себя доить не станут. Майкл задумался,  и,  когда
тетя Рейчел резко спросила, потрудился ли он умыться утром, он не услышал.
Она дернула его за плечо, и он поднял на нее глаза.
   - Что?
   Она попятилась, побелев, как бумага.
   - Ничего. Я так.
   - Тебе пора, Майкл, - сказала бабушка через плечо. Она жарила яичницу с
грудинкой, и по комнате разлился  восхитительный  аромат,  Майкл  сглотнул
голодную слюну. Она поставила перед ним дымящуюся тарелку и улыбнулась.  И
сразу ее улыбка угасла.
   - Ты здоров, Майкл?
   Он раздраженно ответил, что  здоров,  и  накинулся  на  еду.  Наступила
гнетущая тишина. Он поднял глаза и увидел, что Рейчел и бабушка уставились
на него почти с  ужасом,  и  только  тут  сообразил,  что  хватал  яичницу
пальцами и совал в рот. Смущенно ухмыльнувшись, он обтер руки о рубашку.
   - Ну, я пошел, - буркнул он.
   - Не забудь портфель, - слабым голосом произнесла бабушка.
   Он ухватил портфель и выскочил наружу, с  облегчением  ощутив  на  лице
прохладный воздух. В кухне  он  потел,  стены  казались  слишком  тесными,
потолок слишком низким. Будто его погребли заживо. Тут  было  лучше,  хотя
все тот же запашок заставил его наморщить нос. Он ощутил запах  лошадей  в
конюшне,  ароматного  табака  в  трубке.  Муллана,  коровьего  навоза   на
пастбище, легкий намек на лисью вонь, донесшийся  с  задней  лужайки,  где
почти все куры устраивали гнезда.
   Запах дизельного топлива - трактор. И он сплюнул, чтобы  избавиться  от
него.
   Из конюшни  под  вымпелом  табачного  дыма  вышел  Муллан,  его  сапоги
выбивали искры из булыжника.
   - Майкл! - окликнул он.
   - Что? - тревожно буркнул Майкл.
   - Что ты натворил со сбруей? Все валяется  как  попало,  а  прогулочное
седло все исцарапано. И вот... - он взмахнул сумкой  из  сыромятной  кожи,
лоснящейся от жира и долгого употребления,  в  которой,  как  знал  Майкл,
лежали остатки зайца, пойманного в ином мире. От сумки несло тухлятиной.
   - Может, ее  там  бросил  бродяга,  ну  тот,  что  забрался  в  дом,  -
предположил Майкл.
   - Может, бродяга, а может, чертов пещерный человек, -  внезапно  Муллан
умолк и вытащил трубку изо рта. - Господи Боже,  Майк!  Что  это  с  тобой
приключилось?
   - О чем ты?
   - Твои глаза. У меня прямо мороз по коже прошел. Ты что, не спал ночью?
   - Да ничего со мной нет! - в его голосе прозвучала злость.
   Муллан поспешно отвел взгляд.
   - Что-то тут не так... Ты ночью нигде не шлялся, а? Ничего не видел?  -
и вновь старые глаза впились в Майкла, хотя Муллан словно бы  смущался.  -
Так с тобой ничего не случилось?
   В его тоне была просьба довериться ему, и на мгновение Майкл готов  был
рассказать про все - про ужасы и чудеса, участником которых был. Но стоило
заговорить о них, и он лишился бы шанса на нормальную жизнь в  этом  мире.
Ничего с ним не случилось! Ничего он не видел! Он же еще мальчик!
   - Мне в школу пора! - он отвернулся и зашагал по утренней дороге. Скоро
в душном классе он будет пялиться в учебники, слышать,  как  подхихикивают
другие ребята, чувствовать, как следит за ним учительница.
   Как сейчас следит  Муллан.  Он  спиной  чувствовал  недоуменный  взгляд
старика, но, не оглянувшись, вышел со двора.
   Мимо пронесся  автомобиль,  и  он  подпрыгнул  от  ужаса,  а  его  рука
потянулась к рукоятке меча, который уже не висел у него на поясе.
   Милый дом, родной мой дом, подумал он, и в этой мысли была непреходящая
боль. Он заставил себя отогнать ее,  отогнать  видение  бесконечных  дней,
которые ждут его впереди в этом месте,  видение  такой  вот  жизни.  И  он
поплелся в школу, словно человек, всходящий на эшафот.


   День за днем проходил как во сне.
   Но ему не хватало Котт. Не хватало ее лица,  быстрой  усмешки,  язвящих
слов. Не хватало ее тела рядом с ним по ночам, радости соития  с  ней.  Он
лежал по ночам без сна в чересчур  мягкой,  чересчур  теплой  кровати.  Он
ждал, что она вот-вот постучит к нему в окно, и по меньшей мере раз в день
спускался в речную низину, надеясь увидеть, как ее гибкая фигура  плещется
в воде, или услышать, как она поет за деревьями. Но низина  была  мертвой,
пустой. Все  миновало.  Оставалась  только  нынешняя  реальность,  мир,  в
котором он родился, с его ритуалами, которые могут свести с ума.
   Школа  была   отупляющим   мучением,   которое   приходилось   терпеть.
Учительница, мисс Главер, ругала его за то, что  он  все  пропускает  мимо
ушей, но стоило ему посмотреть ей в глаза, как она умолкала. Его  оставили
в покое.  Другие  дети  избегали  его,  словно  какое-то  шестое  чувство,
исчезающее с возрастом, подсказывало им, что он для них не свой. Он  вырос
в молчаливого увальня и чувствовал себя хорошо только под  открытым  небом
наедине с собой.


   Когда ему исполнилось четырнадцать, он начал прогуливать  школу,  чтобы
работать на дальних фермах. Сила не по возрасту и угрюмость сослужили  ему
хорошую  службу.  Он  выглядел  старше  своих  лет,  а  его   глаза   были
безжалостными глазами дикаря. Заработки свои он копил, потому что не хотел
ничего покупать, но какой-то смутный голос в нем  твердил,  что  ему  надо
уехать подальше. Тут он слишком уж близко от Иного Места, слишком близко к
древнему мосту, входу туда. Иногда он задумывался, не вернуться ли туда,