ла, что что-то не так, едва ты вошел. Ты был  таким  бледным,
Майкл. Будто привидение увидел.
   Он чуть не засмеялся, но удовольствовался  улыбкой  и  поцеловал  ее  в
губы. Она притянула его к себе. Огромные темные глаза,  спутанные  волосы,
кожа гладкая, как фарфор. Персики и сливки, подумал он.  Английские  розы.
Навряд ли она хоть раз в жизни ночевала под открытым небом.
   Телевизор что-то бормотал, бормотал, когда они сбросили  одежду,  и  на
миг его свет лег на ее кожу зелеными  отблесками,  точно  свет  вирогня  в
лесу. Но длилось это одну секунду. Она была на нем: глаза закрыты,  нижняя
губа закушена, словно она что-то считала в уме. Ее полные груди с  темными
кружками сосков колыхались в такт ее движениям. Он положил  ладони  ей  на
бедра и тоже закрыл глаза, отдаваясь знакомым ощущениям. Но, пока его тело
отвечало ей, пока они  вместе  приближались  к  чудесному  завершению,  он
какой-то частью своего сознания видел лицо Котт в свете огня.  Он  смотрел
на  солнечные  лучи  в  деревьях,  высоких,  как  многоквартирные   башни,
чувствовал на лице прохладный ветер весны.
   Он помнил все с удивительной ясностью. Все,  что  произошло  в  Волчьем
Краю.


   Они отправились на юг, и каждое утро солнце вставало слева от  них,  но
свет не сразу пробирался сквозь кроны гигантских деревьев. Он падал сквозь
ветви широкими полосами и снопами, раскалываясь на копья и  стрелы,  когда
достигал молодых веточек и развертывающихся листьев, а потом рассыпался на
движущиеся пятна, которые ковром устилали землю.
   Сплетение крон становилось все гуще с каждым днем пути,  ветки  плотнее
примыкали  друг  к  другу,  вершины  деревьев  вели   бой   за   свободное
пространство и солнце, и теперь они двигались словно  в  вечных  сумерках.
Лошадиные копыта ступали по  мягкому  перегною  почти  бесшумно  в  ровном
ритме, а ночи были черными хоть глаз выколи, звезды оставались  невидимыми
где-то там над балдахином древесных ветвей.
   В этом нижнем мире было сыро и  знобко,  будто  деревья  заключили  под
своим сплетением конец зимы, холодный воздух и сырость.  Их  нижние  ветки
сгнили и отмерли из-за недостатка света, и от  мертвой  древесины  исходил
скверный запах, точно от мокрой бумаги. Находить сухое дерево  для  костра
становилось все труднее, и Майкл с Котт нередко крепко обнимали друг друга
в бесконечном мраке ночи, а лошади беспокойно переминались с ноги на  ногу
рядом с ними.
   Нелегко было и определять  верное  направление.  Хотя  Котт  на  прямой
вопрос  и  указывала  примерно,  куда  им  следует  идти,   Майкл   считал
необходимым сверяться с солнцем и звездами в тех редких случаях, когда  их
удавалось увидеть, так как его угнетал страх, что иначе они начнут кружить
и кружить, пока не сложат свои кости на  гниющих  листьях.  Он  Ульфбертом
метил деревья в отчаянной попытке придерживаться прямой линии, но  его  не
оставляло чувство, что это лишнее, что они следуют маршруту,  который  был
намечен для них давным-давно.
   Один  раз  он  решил  залезть  на  дерево,  чтобы  увидеть  солнце,   и
вскарабкался на сотню футов по стволу старого лесного  великана,  цепляясь
за гнилую кору, так  что  под  ногтями  у  него  набились  черные  вонючие
волокна. Он уловил слабый намек на солнечный свет и понял, что где-то  там
вверху мир продолжает жить своей жизнью. Заря разгорается каждое  утро,  и
восходит луна. Но верхние ветки были слишком ненадежны. Они  не  выдержали
бы его веса, и ему пришлось спуститься, а разные личинки и клещи с  дерева
обсыпали его одежду и впивались в кожу под волосами.
   В седельных сумках у них было достаточно вяленого мяса и  кореньев.  На
несколько недель. И к лучшему - лес тут  казался  безжизненным.  Угрюмость
утра не скрашивала ни единая птичья трель, и ни разу не видели они  следов
дичи. Казалось, бесчисленные деревья выпивали всю животворную силу  земли,
не оставляя места ни для кого и ни для чего другого. Как-то вечером, когда
они, дрожа, жались у костерка, еле тлевшего у самых их ног,  Майкл  сказал
это Котт.
   Она кивнула.
   - Разве ты не чувствуешь ее?
   - Чего?
   - Здешней мощи. Ею даже воздух пропитан. Деревья - ее часть и  питаются
ею, но только они, если не считать зверей Всадника. Тут  все  прогнило  от
магии, Майкл. Как застойный пруд.
   Беда была и с водой. В лесу попадались ручьи - узкие, еле пробивающиеся
среди корней, полные ила. Вода  в  них  была  темной,  точно  портер.  Они
все-таки пили ее, но через две недели Майклу стало плохо. Он почти  ничего
не помнил - только удар о землю, когда он соскользнул со спины  Мечты,  да
лицо Котт, склоненное над ним бесконечное  время,  пока  его  рвало  и  он
обливался потом. Затем все провалилось в пустоту,  его  сознание  потеряло
всякую связь с телом. Его били судороги, рассказывала  ему  Котт  позднее:
вот почему у него прокушен язык, а заживавшая рана  в  бедре  вдруг  снова
раскрылась, словно лопнула кожура подгнившего плода.
   Продолжалось так два  дня,  а  вечером  второго  он  очнулся  и  ощутил
собственную вонь и вкус крови и рвоты  во  рту.  Котт  сидела  рядом,  как
красноглазый призрак. А вокруг вздымались деревья, огромные и  безмолвные,
как всегда, и дыхание леса казалось омерзительнее его собственного смрада.
   После этого они начали кипятить воду. Впрочем, Котт  словно  бы  ее  не
опасалась  и  пила  мелкими  экономными  глоточками.  Но  кишечник  Майкла
оставался расстроенным, а раскрывшаяся рана  и  стертые  в  кровь  ягодицы
превращали верховую езду в непрерывную пытку. Он пил отвар  из  лошадиного
ячменя, и это немного помогло, но и лошади уже исхудали из-за  постоянного
голода. Скудный подлесок их  не  соблазнял.  Они  обгрызали  кору  молодых
деревцев  и  жевали  редкие  кустики  жесткого  вереска,  которые  кое-как
боролись за жизнь у подножья стволов. В кожу им впивались  огромные  белые
клещи. Если их не трогали, они насасывались кровью, разбухали, становясь с
мизинец Майкла, и отпадали.
   В некоторых зловонных ручьях Котт ловила лягушек,  они  снимали  с  них
кожу и опасливо съедали.  Хотя  Майклу  вкусом  они  напоминали  протухшую
свинину, вреда от них  не  было,  и  теперь  Майкл  с  Котт  задерживались
попытать счастья у каждого ручья, чтобы поберечь остатки вяленой оленины.
   А потом настал день, когда они услышали звонкое журчание вольно бегущей
воды, не еле сочащейся, как в прочих ручьях, и, повернув на звук,  выехали
к прозрачному потоку, струящемуся между берегами, поросшими зеленой травой
и шиповником. В изумлении  они  спешились  и  вдосталь  напились  чудесной
чистой воды, которая после привычной мутной  жижи  показалась  им  вкуснее
всякого вина. И - еще поразительнее! - непроницаемый балдахин над  головой
тут был разорван: несколько минут настоящий солнечный луч пронизывал воду,
заставлял блестеть отполированные камешки на дне ручья.  Майкл  засмеялся,
но Котт молчала, а потом ее вырвало. Все ее тело мучительно извивалось.
   - Что с тобой? Что случилось? - сам он  чувствовал  себя  замечательно,
точно чистая вода вымыла из него всю лесную грязь.
   - Вода... - хрипло простонала Котт. - Она  жжется.  Жжет  меня.  Майкл,
Майкл, это _святая вода_! - и она упала в судорогах. Ее снова стошнило.
   Испуганный, ничего не понимая,  он  оглядывал  ручей,  понюхал  воду  и
увидел на дне крест, выложенный из черных камней.
   - Это сделали братья. Они отравили крестом воду, когда проходили тут, -
с трудом проговорила Котт. По ее подбородку ползли блестящие капли слюны.
   - Не говори глупостей, Котт. Это хорошая вода. Самая лучшая,  какую  мы
пили в здешних Богом забытых местах.
   - Твой бог забыл их, не мой! - и она снова забилась в судорогах.
   Он стоял в полном ошеломлении, злясь, сам не зная на что. Лошади  жадно
щипали траву. Им она не вредила. Он положил ладонь на плечо Котт,  но  она
стряхнула  ее,  поглощенная  своими   страданиями.   Майкл   выругался   и
отвернулся.
   Что-то между деревьями. Что-то стоит в их тени.
   - Котт! - он выхватил железный меч.
   Не человек. И не похож на человека. Высокий, тощий, черный, как деготь.
А Котт его не слышит!
   - Черт тебя возьми, Котт!
   Столб - высокий, выше него, - стоял, как узкий мегалит в  десяти  ярдах
от ручья.
   Прежде это был крест. Его обвивали засохший  шиповник  и  жимолость.  У
основания  валялись  поперечины,  свалившиеся  с  вертикального  ствола  и
догнивающие на земле с медлительным упорством дуба. Майкл ощутил прилив...
чего? Облегчения?  Остатки  благочестия,  память  о  молившемся  в  церкви
ребенке, которым он когда-то был. Он прикоснулся к старому столбу почти  с
нежностью. Значит, братья и рыцари прошли этим путем несчитанные века тому
назад. Они пили из ручья и оставили свои знаки.
   - Все хорошо, Котт. Мы в безопасном месте.
   - Ты-то да. Это место... - она умолкла в новом пароксизме. Сочувствие в
нем боролось с раздражением.
   Передышка Майкла длилась недолго. Наутро они покинули ручей с  крестом,
и вновь их окутал лесной сумрак. Котт была бледна, молчалива, и  время  от
времени ее все еще сотрясала дрожь.  Но  Майкл  все  равно  наполнил  свой
бурдюк чудесной водой.
   Значит, она и правда иная. Долгое время он  упрямо  считал  ее  обычной
девушкой - пусть своевольной, необузданной, но все-таки обычной. Но теперь
он уже не мог убеждать себя в этом.
   Деревья бесконечно следовали одно  за  другим,  и  в  их  ушах  звенела
тишина, сама по себе  превратившись  в  единый  непрерывный  звук.  Майкла
томило желание  услышать  песню,  смех  -  хоть  что-нибудь  чуждое  строю
деревьев и гниющим листьям на земле. Хоть что-нибудь, чтобы рассеять  чары
безмолвия. Но не было ничего. Хотя места эти и звались Волчьим Краем,  они
уже недели и недели не видели и не слышали ни единого волка, что  было  бы
странным даже в обитаемых частях Дикого Леса. Майкл  уже  спрашивал  себя,
сколько сказаний и легенд об этом  месте  было  порождением  невежества  и
фантазии. Эта мертвая пустота,  заполненная  только  давящим  присутствием
деревьев, была почему-то страшнее всех волков и гоблинов в мире.
   Недомогание Котт быстро прошло, но Майкл, несмотря на  хорошую  воду  в
бурдюке, чувствовал себя по-прежнему скверно. Он быстро терял вес, фунт за
фунтом, его томила летаргическая слабость, и по  вечерам  ему  требовалась
помощь Котт, чтобы расседлать и растереть лошадей. Словно лес  проникал  в
его плоть, высасывал его.
   Как-то утром, когда он еще лежал, кутаясь в меха, Котт сжала его лицо в
ладонях, глядя на него с тревогой.
   - В чем дело?
   - Твои волосы... Борода. Они седеют, Майкл.
   Он ответил не сразу, ощущая на щеках холодное прикосновение ее пальцев.
   - Я старюсь, Котт. Я быстро старюсь здесь. Мне ведь  еще  и  пятнадцати
нет, а я чувствую себя стариком. Все лес. Этот проклятый лес!
   - Нет, - сказала она. - Не лес, а Всадник. Он правит здесь, и он знает,
что мы идем к нему, - она внимательно посмотрела на него, и  он  понял,  о
чем она спрашивает.
   - Назад я не поверну. Теперь - нет. Да и вряд ли это возможно.
   Она встала, отбросив меха, открыв его укусам холодного воздуха.
   - Вина твоя, Майкл. Только твоя. Я просто следую за тобой.
   Они продолжали путь. Майкл ехал впереди, Котт следовала за ним,  и  они
почти не разговаривали.
   Они  наткнулись  еще  на  два  креста,  поставленных  братьями,  и   на
прозрачный ручей, из которого  Майкл  мог  вдоволь  напиться  и  запастись
водой, но почти все время лес оставался однообразным и сумрачным. Огромные
стволы, в петлях плюща  и  прядях  мха,  грибы-наросты,  точно  ступеньки,
множество  поганок  у  корней,  а  по  ночам  единственным   светом   было
фосфоресцирующее сияние гниющей древесины.
   В  начале  одной  такой  ночи  Майкл  целовал  Котт,  а  тела  их  были
переплетены точно плющ и остролист, и тут ее волосы откинулись, и в  свете
маленького костра он увидел, что уши у нее острые, длинные, с бахромкой из
тонких черных волосиков. А из глаз у нее, повернутых от костра,  вырывался
свет, зеленый, точно сердце пронзенного солнцем изумруда.
   Меркади ошибся, подумал он. Вирим сказал,  что  любовь  Майкла  сделает
Котт человеком, смертной, вроде него самого, но здесь, в Волчьем Краю  она
возвращалась  ко  второй  половине  своей  натуры.   Сбрасывала   с   себя
человечность.
   Они начали замечать признаки жизни среди деревьев. Майкл  наткнулся  на
следы вроде бы крупного оленя, и Котт держала лук наготове на случай, если
им встретится такая дичь. Иногда по ночам  за  границей  света  от  костра
слышались шорохи и царапанье, а один раз мигнули горящие глаза.
   На следующее утро они молча  ехали  между  стволами,  как  вдруг  Майкл
заметил что-то впереди, какое-то движение. Издали донеслись крики - первые
звуки, кроме их собственных голосов, которые они услышали после нескольких
недель. Они с Котт сразу же остановили лошадей и осторожно спешились.
   - _Гримирч_! - шепнула Котт.
   - Ты уверена? - Майкл ничего не различал.
   - Я их чую.
   Они осторожно прокрались вперед. Чудовища черной кучей дрались рыча над
чем-то. Четверо... или пятеро? Майкл выхватил меч и краем  глаза  заметил,
что Котт оттягивает тетиву своего лука.
   Свистнул рассекаемый воздух, и один из гоблинов с визгом  покатился  по
земле. В шее у него торчала стрела. Остальные выпрямились, и Майкл ринулся
вперед, занося Ульфберт. Он ударил по клыкастому полуночно  черному  лицу,
уже обагренному кровью, и оно распалось. Второму он разрубил хребет, когда
тот повернулся,  чтобы  убежать,  а  третьего,  прыгнувшего  с  намерением
вцепиться ему в горло, он отшвырнул ногой и пригвоздил к земле, когда  тот
попытался подняться. Последнего поразила в  глаз  еще  одна  стрела.  Котт
оглядела окружающие деревья, натягивая тетиву, но лес вновь  погрузился  в
безмолвие. Майкл нагнулся  и  осмотрел  добычу,  из-за  которой  подрались
гоблины.
   Коза. Вернее то, что от нее осталось. Гоблины буквально разорвали ее на
куски. Среди них что-то поблескивало. Майкл сунул руку в липкое  волосатое
месиво и вытащил металлический предмет, который звякнул у него в пальцах.
   Бронзовый колокольчик и остатки ошейника из сыромятной  кожи.  На  козе
был ошейник.
   Кто-то разводит коз в Волчьем Краю? Майкл покачал головой.
   - Следы, - сказала Котт, осматривая землю вокруг трупов гоблинов. - Они
ведут на запад. Эти явились оттуда,  -  она  вопросительно  посмотрела  на
него, и он кивнул.
   Через час осторожной езды они оказались среди такого  леса,  какого  им
давно не доводилось видеть. Деревья тут словно расступились, а между  ними
росли папоротник и шиповник, тысячелистник и калужница, а  у  самой  земли
голубой ковер колокольчиков, цветущие примулы, напомнившие им,  что  давно
наступила весна, и лиловые анемоны. Но главное - свет. Балдахин вверху был
весь в прорехах и благословенные лучи солнца лились на них потоками. Майкл
засмеялся и откинул лицо, словно ловя их  губами.  Солнце  после  стольких
недель полумрака. Оно пьянило больше вина.
   Первой это заметила Котт. Легкий намек в воздухе.
   - Дым.
   - Где?
   - Вон там впереди.
   Они спешились, привязали лошадей, которые упоенно щипали траву, и пошли
вперед, держа оружие наготове.
   Неказистая ограда, козий  запах.  Деревья  стали  еще  реже.  Аккуратно
сложенная поленница и бронзовый топор на ней.  По  небольшой  поляне  были
разбросаны небольшие навесы, некоторые прибитые к могучим стволам,  крытые
корой и дерном, как в деревнях дальше на севере, с подпорками  из  толстых
жердей. Без стен. С трех сторон открытые воздуху. Один, несомненно, служил
кузницей - плоский камень вместо наковальни, кожаные меха, прислоненные  к
каменному горну.
   Они вспугнули курицу, и она сердито на них  заквохтала.  Майкл  с  Котт
уставились на нее голодным взглядом.
   - Майкл...
   - Что?
   - Я чую здесь труды братьев. Это один из их приютов.
   Он поднял брови. В глубине Волчьего Края?
   Они разом остановились. В стволе дерева была вырезана глубокая ниша,  а
в ней - крест, к которому еще льнула кора.  Перед  деревом  спиной  к  ним
стоял человек в шерстяном одеянии, воздев вверх руки. Котт подняла лук, но
опустила его, нахмурясь, когда Майкл обжег ее взглядом.
   Они подождали. Казалось, прошла вечность, прежде чем  человек  сотворил
крестное знамение и обернулся.
   - Pax vobiscum [мир вам (лат.)].
   Они неподвижно смотрели на него. Майкл понимал, какой  страшный  должен
быть у них вид. Следы тягот долгого пути и сражений, одежда заскорузла  от
грязи, превратилась в лохмотья, запах лошадей и пота  окружает  их  густым
туманом... Обнаженный меч и  стрела,  оттягивающая  тетиву.  Он  почему-то
смущался, точно бабушка поймала его в воскресенье с немытым лицом.
   Человек улыбнулся. Круглое, полное, румяное, как яблоко, лицо, а  плечи
под грубой сутаной широкие, точно у землекопа. Он был невысок, коренаст, с
толстыми пальцами. Ему бы копать торф в Антриме, сдвинув кепку на затылок,
если бы не живой ум в его глазах, не морщины раздумий у висков. Он  широко
развел руки.
   - Добро пожаловать, странники. Здесь вам ваше оружие не нужно.
   У Майкла словно тяжелый груз свалился с  плеч.  Он  вложил  Ульфберт  в
ножны. Котт поколебалась, но убрала стрелу в  колчан,  хотя  и  продолжала
подозрительно хмуриться.
   - Я брат Неньян, - сказал их новый знакомый. - Я  могу  предложить  вам
очень немного, но все, что у меня есть, то ваше.
   У Майкла потекли слюнки при мысли о козах и курах. Он  чувствовал  себя
дикарем, варваром за пиршественным столом.
   - Благодарю тебя, -  сказал  он  со  всей  любезностью,  на  какую  был
способен. - Мы проделали долгий путь.



        17

   Жилье брата Неньяна  дальше  за  деревьями  оказалось  более  солидным:
длинная  низкая  хижина  с  дверью,  в  которую  Майкл  мог  войти  только
нагнувшись. Накрапывал мелкий дождик, окутывая лес туманной  дымкой.  Стук
капель по деревьям  был  точно  раскаты  дальнего  грома.  Они  расседлали
лошадей и растерли их, а брат молча наложил добрую меру ячменя для каждой.
   Жилая хижина брата Неньяна, на взгляд Майкла, мало  чем  отличалась  от
тех, что строили племена, но была заметно чище и  не  такой  душной  из-за
нововведения - окон в стенах, сложенных  из  дерна  и  обмазанных  глиной.
Стекла в них заменяли тонко растянутые желудки животных. В одном углу были
сложены поленья, в другом лежала кипа козьих шкур, третий занимал  отлично
сколоченный стол с неизбежным крестом на нем.  В  середине  помещения  был
выкопан очаг, в котором ало тлели угли, а  вокруг  него  стояла  и  лежала
всякая утварь - даже бронзовая, как с удивлением заметил  Майкл,  а  также
разные глиняные сосуды. В хижине было темновато, дымно,  в  воздухе  стоял
запах старой стряпни и золы, но земляной пол был чисто  выметен,  хотя  из
него и торчали вездесущие корни, и нигде не было заметно следов насекомых,
которыми кишели хижины племен. Майклу оставалось только надеяться, что  он
и Котт принесли  сюда  лишь  немного  своих.  От  тепла  они  уже  заметно
оживились.
   Котт села. Глаза ее зелено светились, на спине  висел  колчан,  а  лицо
казалось каменным. Она отводила взгляд от креста на низком столе и  упорно
смотрела на глиняные горшки у очага с тоскливой жадностью и опаской.
   Брат умело раздул огонь, поставил на него бронзовый  котел  и  принялся
помешивать в нем. Огонь освещал его лицо снизу, придавая ему  одновременно
и что-то херувимское и что-то  демоничное.  Майкл  слышал  стук  дождя  по
крыше, уже припустившего вовсю и хлеставшего по мутноватым оконцам.
   - Похлебка из козьего мяса, - внезапно сказал брат Неньян. - Вы явились
вовремя. Обычно ничего лучше каши, сыра или пресной лепешки  я  предложить
не могу, но вчера одна из моих питомиц погибла и тем пополнила мой стол.
   - Гоблины? - Майкл вытащил из кармана почерневший от крови колокольчик.
   Брат Неньян заговорил не сразу.
   - Наверное, Мейф. Она всегда  забредала  слишк