грушка. Ни серый, ни она так и не оправились после того, что  им
пришлось перенести в Волчьем Краю.
   - Скоро мы пойдем пешком, - мрачно предсказал он.
   - Да, скоро, но если мы успеем выбраться из деревьев в холмы, то  можем
спастись. Там есть обрывы, овраги, пещеры. Есть чем защитить наши спины по
ночам. А они не любят открытого неба над головой. Даже по ночам. Не говоря
уж о голых склонах. Лес - вот их убежище.
   - Проклятые деревья!
   - Да, проклятые деревья. Но они не простираются без  конца.  А  Рингбон
постарается встретить нас у опушки и проводит до Утвиды.
   - Ну, а Всадник? - Он инстинктивно понизил голос. Котт замялась.
   - Мы его уже давно не видели.
   - Потому я и спросил. Как, по-твоему, будет он поджидать нас, когда  мы
выберемся из деревьев?
   Она подняла голову с его плеча.
   - Спроси луну. Я не пророчица.
   - Ты завела меня сюда! - Вопреки его усилиям голос у него стал жестким.
   - А теперь я веду тебя  домой,  -  ее  глаза  блеснули,  отражая  огонь
костра, две маленькие геенны. - И ты сам хотел. И не у меня  была  причина
отправиться в эти земли. Девушка, которая нуждалась в помощи.
   - Я был мальчишкой, ребенком. Я не знал, как это будет.
   "И я был влюблен  в  тебя",  -  подумал  он,  но  вслух  не  сказал.  И
поразился, прошедшему времени. "Был"! Не означает ли  это  каких-то  новых
нежданных открытий?
   - У сказок есть зубы. Даже малые дети это знают. Большому  злому  волку
надо есть!
   - Да ладно, - он протер глаза. От усталости не  хотелось  спорить.  Уже
много дней между ними нарастало напряжение, как  дальние  раскаты  летнего
грома, и это было тягостно. О стольком они не  говорили,  столько  вбивало
между ними клин. Его решение вернуться домой. События в Волчьем Краю.  Все
это повисало между ними в безмолвии.  А  ему  так  была  нужна  сейчас  ее
теплота  и  ласковость  в  его  объятиях,  ее  объятия.  Трудно  придумать
что-нибудь хуже того, как она лежит сейчас  рядом,  окостенев  от  злости.
Если у нее хватило сил на это.
   Костер затрещал, выстреливая искрами, - в его жарком сердце развалилась
головня. Он поднялся медленно, как старик.
   Надо набрать еще хвороста.
   - Возьми меч, - машинально  сказала  она,  а  глаза  были  все  так  же
устремлены на  пламя,  веки  почти  смыкались.  Значит,  первым  сторожить
придется ему, и при этой мысли лицо у него безобразно  сморщилось.  Просто
чудо, как тело способно выдерживать сырость, раны,  мучительную  боль.  Но
самое тяжелое - нехватка  сна.  Порой  необходимость  не  спать  по  ночам
оборачивалась физическими муками.
   Меч лежал в ножнах, а рядом - ствол дробовика  -  бесполезного  теперь,
если от него вообще был  хоть  какой-то  толк.  Патронов  осталось  совсем
немного, и они насквозь отсырели. Он погладил резной  деревянный  приклад.
Его имя на медной дощечке и год - 1899. Чудесное оружие. И таскал он его с
собой теперь только из сентиментальности  -  ну  и,  конечно,  играл  роль
престиж, который в глазах племен  придавало  обладание  железным  стволом.
Лишняя нагрузка. И начинает ржаветь. Он со скрежетом извлек меч из  ножен.
Тяжелый и холодный. И различил пятнышко ржавчины на лезвии под  рукояткой.
Хмурясь, он соскреб его ногтем. Лезвие затупилось. Они рубили мечом  дрова
- непростительная вещь. Мечу нужна была настоящая работа. Теперь он  узнал
разницу между ударом острым лезвием и тупым, искусство размаха. Его умение
пользоваться мечом - железным лезвием  -  одно  оно  сохраняло  им  жизнь.
Свинцовая дробь годилась только для охоты.
   "Я много чему научился в последнее время,  -  подумалось  ему.  -  Могу
лечить лошадь и освежевать кролика. Могу дубить кожу и зашивать раны. Могу
убивать людей. А совсем недавно я был школьником, пискуном, мечтателем".
   Он покачал головой, прикидывая,  какую  часть  своей  жизни  утратил  в
лесах, среди холмов этой дикой глуши. Он, конечно, вернет ее  себе,  уйдет
отсюда в то же самое утро, в какое пришел, - но останется ли он тем, каким
был? Войдет ли в кухню дюжим  дикарем,  бородатым,  покрытым  шрамами  или
снова станет мальчиком? Будет ли ему возвращено его детство?
   Его пальцы заскребли подбородок под седой бородой, и он тяжело побрел к
краю света от костра. Годы наваливались на него с каждой милей, на которую
они углублялись в  этот  край,  годы  придавили  его  плечи  за  несколько
месяцев. И Котт тоже постарела. Она  уже  не  была  девочкой,  которую  он
повстречал в лесу. И виноват только он. Он один. Меркади ведь  предупредил
его в тот вечер в Провале.
   Он собирал хворост, а его мысли блуждали  далеко.  Он  вспоминал  ферму
деда, ласточек в конюшне, огонь в очаге. Кружки чая, яичницу с  грудинкой.
Чистые простыни... Матерь Божья - сухая теплая кровать, и ночь за окном.
   Он широко зевнул, так что затрещали кости лица.  Этой  охапки  хвороста
хватит часа на два. Котт потом наберет еще. Его тянуло к огню.  И  к  ней.
Несмотря на свинцовую усталость, мысль о ее коже под его ладонями звала  и
манила. Последний раз,  когда  они  занимались  любовью,  оба  уснули,  не
кончив, и утром проснулись  все  еще  соединенные  воедино,  как  сиамские
близнецы.
   Нет! Слишком опасно. Для любви нет времени, когда по твоему следу  идут
звери.
   Она, как он и ждал, уже крепко спала, прижав кулак к горлу.  Он  сложил
хворост и укрыл ее, а меч тыкался ему в  ребра.  Первая  стража.  И  почти
наверное, он будет нести и предрассветную,  самую  темную.  Такая  длинная
ночь! Но, как сказала Котт, погоне  сейчас  приходится  нелегко.  Пожалуй,
можно надеяться на несколько спокойных часов.
   Проклятая рана опять ноет. Еще день, и он снова ее вскроет и очистит  в
несчетный раз. Глубокая, воспаленная, в  большой  мышце  бедра.  Остальные
более мелкие проколы по сторонам уже зажили. Не остался ли в  ней  обломок
звериного клыка? Даже мысль об этом была невыносима: Он сердито  нажал  на
рану кулаком, мысленно прогоняя тупую боль и жжение. Дневная  скачка  тоже
не пошла ей на пользу.
   - А-а! - Он воткнул меч в  костер  и  уставился  на  тусклое  железо  в
обрамлении пламени. Лезвие надо бы накалить как следует в кузнице, а потом
окунуть в мочу. Ну да, наверное, сойдет и глина. Узоры железа изгибались и
шевелились, будто часть огня, и четко выступило имя оружейника.  Ульфберт.
Старинное оружие, работа  искуснейшего  мастера.  Оно  заслуживало  лучшей
судьбы. Другие, более достойные руки заставили пожелтеть  кость  рукоятки.
Меч прошел долгий путь, прежде чем попал в лапу уроженца Ольстера.
   Уроженец Ольстера тоже прошел долгий  путь  от  долины  Банна.  А  путь
назад, кажется, будет еще более долгим. Если он есть -  путь  назад.  Есть
над чем поломать голову в долгие ночи, мысли, не дающие ему уснуть. И  еще
как!
   Почему, почему он свалял такого дурака?!
   Он повернулся и посмотрел на бледное лицо Котт,  такое  безмятежное  во
сне. А потому что он был мальчишкой и в первый раз за свою короткую  жизнь
влюбился. Влюбился в девочку, которую никто другой  видеть  не  мог.  И  в
волшебную сказку, которую она ему обещала.
   Похоже, кончится волшебная сказка в  этих  лесах  и  уроженец  Ольстера
сложит здесь свои кости. Он потер  лоб  и  увидел,  что  края  меча  стали
вишнево-красными. Проклятая узорная ковка! Меч затупляется так  быстро,  и
его надо постоянно закалять, чтобы углеродистое железо затвердело.
   Ему вдруг вспомнился круглолицый священник, который однажды обновил меч
в лесной кузнице. Он мотнул головой. Лучше забыть.
   Давление в мочевом пузыре становилось невыносимым. Он весь  день  копил
мочу для этого. Когда покраснело все лезвие,  он  выхватил  его  из  огня,
рассыпая искры, проклиная обжигающую рукоятку.  Отбросил  его  и  вскочил,
охнув от боли в бедре. Повозился со штанами и секунду спустя пустил струю,
постанывая от облегчения. Из него хлынул нескончаемый  поток,  ударяясь  в
раскаленный металл, поднимаясь облаками аммиачного  пара.  Он  закашлялся.
Потом сдержался - не самая легкая из задач, - ногой перевернул меч и вновь
пустил струю.
   В следующий раз надо будет попробовать глину, обещал он себе.
   Майкл не спустился к воде. Еще не время, смутно подумал он,  и  было  в
этом что-то и жуткое и знакомое. Его  собственная  мысль,  но  из  другого
времени. Взрослая мысль,  а  значит,  неопровержимая.  Он  принял  ее  без
протеста и пошел куда глаза глядят.
   Днем они с Розой отправились к мосту с бутербродами, сачками и  банками
из-под джема - их рыболовным снаряжением. Они сели возле того  места,  где
старая арка упиралась  в  берег,  а  солнечные  лучи  отражались  от  воды
язычками белого огня, и в них то и дело радужно вспыхивали крылья стрекоз.
Река  здесь  была  сонной,  вода  казалась   коричневой   от   глубины   и
медлительной, как сироп. Она  выглядела  прохладной  и  спокойной.  Майкл,
вглядываясь сквозь незамутненное отражение собственной пухлой  физиономии,
видел водоросли, гнущиеся,  точно  в  бурю  лес,  далеко-далеко  внизу,  и
бокоплавов, которые проносились по  донному  илу,  точно  лошади,  летящие
галопом по пыльным проселкам. А может, там есть маленькие страны, где угри
- драконы, а форели висят в вышине, будто огромные воздушные  корабли?  Он
поднял голову и увидел прямо перед собой черную пасть моста. По краю свода
змеился отраженный свет, но дальше была темнота. Широким мост не был, но в
середине слегка просел, и потому просвет с другой стороны  арки  виден  не
был. Прежде к  нему,  рассказывал  дедушка,  от  перекрестка  ответвлялась
дорога, но ее забросили, и теперь от нее остались только глубокие колеи на
соседних лугах да этот мост, так странно построенный.
   Возле него раздался всплеск - Роза опустила в воду сачок. Она стояла на
коленях над водой, высоко вздернув юбку, свободной рукой засовывая  волосы
за ухо. Колени у нее были исцарапаны почти как у Майкла.
   - Удрала, подлюга!
   - Что? Где?
   - Прямо у тебя под носом, мечтатель. Форель, длиной  в  половину  твоей
руки. Она ушла в глубину у моста. Да и к  лучшему  -  в  банке  ей  бы  не
поместиться... А ты сюда пришел рыбу ловить или собой любоваться?
   Он торопливо опустил свой сачок  в  воду,  водя  бамбуковой  ручкой.  И
поднял внизу ураган. Бокоплавов разметало  во  все  стороны,  а  водоросли
скрыло колышущееся облако ила.
   - Поосторожнее! Ты всю воду замутил.
   - Я нечаянно.
   Некоторое время они водили сачками  молча.  Один  раз  Роза  замерла  и
легонько толкнула Майкла локтем, указывая глазами на  зимородка  на  ветке
ольхи ниже по течению -  он  наклонял  голову,  разглядывая  их,  а  потом
унесся, точно сапфир на крыльях, в поисках более уединенного места. Роза и
Майкл ухмыльнулись.
   - Ага, подлюга, говнюшка, попался!
   - Кто? - Майкл вытянул шею, чтобы разглядеть получше.
   - Угорь! В полфута, не меньше. Смотри, как извивается! -  Добыча  Розы,
серебристая змейка, свивалась кольцами в грязи и  водорослях,  зачерпнутых
сачком. - Дай-ка мне банку... нет,  сначала  налей  в  нее  воды,  дурень!
Подними повыше, а то он ее опрокинет. Вот так!
   Банка была полна коричневой мути, а в ней они различали угря, когда  он
прижимался к стеклу, пытаясь выбраться наружу. Дракон, подумал  Майкл.  Мы
поймали дракона и посадили его в волшебную клетку.
   Несколько секунд они молча его рассматривали,  потом  Роза  раздраженно
вздохнула.
   - Так нельзя. Он слишком велик для банки. Брось его назад, Майкл.
   Майкл наклонил банку и опустил ее в реку. Угорь перелился  через  край.
Извернулся и исчез под камнем на дне. Вернулся к себе в логово. Может, там
лежит золото, и он свернулся на нем.
   - Ну и жарища! - сказала Роза, откидываясь и опуская сачок в воду.  Она
смотрела на толкущихся над рекой поденок с прозрачными  крылышками  фей  и
вздрогнула, когда  из  воды  выпрыгнула  форель  и  проглотила  одну.  Над
глубиной у моста. Как-то она рассказала Майклу,  что  там  прячется  щука,
которую ее отец чуть было не  поймал  раз  десять.  Старая  скалящая  зубы
убийца целых три фута длиной. Хитрющая. Может, она сейчас затаилась в  иле
на дне, выжидая.
   - Майкл, тут вблизи кто-нибудь есть?
   Он оторвался от бурой похлебки, которую взбалтывал его сачок.
   - По-моему, нет. Они сегодня работают в другой стороне.
   - Тогда я искупаюсь. А ты?
   - Ладно.
   Она взяла его за руку и повела под укромные ветви дуба у воды,  и  они,
хихикая, разделись. Кожа у нее там, куда не проникало солнце,  была  очень
белой, и на миг его взгляд остановился на черных кудряшках ниже ее пупка.
   - Роза, а почему...
   Но она дернула его за руку,  потащила  за  собой  и  с  веселым  воплем
бросилась в воду. Он испытал секунду паники, когда прохлада накрыла его  с
головой, и отчаянно замахал  руками.  Но  тут  его  обхватили  руки  Розы,
подняли над  поверхностью  воды.  Река  стекала  с  его  лица  в  слепящем
солнечном свете, в ушах звенело от смеха Розы. Паника исчезла,  и  он  сам
засмеялся, ощущая мягкость ее грудей у себя на груди,  соски,  жесткие  от
холодной воды. Она поцеловала его.
   - Ну-ка, Майкл-малыш, можешь поплавать сам, или мне носить тебя?
   Он понял, что она стоит ногами на илистом дне, а река плещется,  омывая
ее плечи.
   - Не выпускай меня!
   - Такой трусишка! Разве прошлым летом я не научила тебя плавать?
   Но прошлое лето кончилось год назад - целая вечность  для  ребенка.  Он
помотал головой.
   - Ну ладно. Хватайся! - она притянула вниз ветку дуба, чтобы он мог  за
нее держаться. - Крепко взял? Хорошо. Смотри, не  выпусти  ее,  а  я  пока
поплещусь.
   Он  висел  на  ветке,  смигивая  капли  с  глаз,  чувствуя,  как   вода
неторопливо обтекает его.  Он  заболтал  ногами.  Течение  раздвинуло  его
пальцы. А что думают они, подводные рыцари и дамы? И драконы? Он поежился,
представив  себе,  как  угри,  щуки  и  неизвестно  еще  кто,  плывут  под
поверхностью, чтобы начать грызть его.
   Роза взметывала фонтаны пронизанных солнцем брызг,  барахтаясь  посреди
реки. Позади нее чернела арка моста, будто разинутый  рот.  Майкл  увидел,
как она нырнула: голова скрылась под  водой,  мелькнули  ягодицы.  И  река
успокоилась, только к берегу, расширяясь, побежали круги.
   - Роза? - крикнул он в тревоге, но она тут же вынырнула. Черные  волосы
облепляли ей лицо.
   - А я вижу, что там внизу! - сообщила она. - Я вижу под водой. Она  там
прозрачная, как стекло, Майкл.  Ну  просто  другой  мир!  -  И  она  опять
нырнула, превратившись в смутное белесое пятно под  поверхностью.  Гибкая,
точно выдра. Она бы могла быть феей, подумал Майкл. Ей только  крылышек-не
хватает. Водяная фея... А такие бывают?
   Роза встала на отмели по пояс в воде. Струи скатывались  с  нее  жидким
пламенем. Она подняла руки, чтобы  отбросить  волосы  с  глаз,  и  на  миг
катившаяся с  ее  плеч  вода  напомнила  два  прозрачных  крыла,  и  Майкл
засмеялся от счастья.
   Но что-то отвлекло его взгляд, притянуло  туда,  где  деревья  скрывали
камни моста. Движение,  белое  пятно.  Лицо  мгновенно  исчезнувшее  среди
теней. Кто-то подглядывает за ними.
   - Роза! - завопил он и взмахнул пухлой ручонкой, указывая. Другая  рука
скользнула по ветке, обдирая листья,  и  он  вдруг  поплыл...  нет,  начал
тонуть.  Изумленные  глаза  наполнились  водой,  речная  прохлада  ласково
сомкнулась на его лбу.
   Он забил руками и ногами по тому, что окружило его со  всех  сторон,  и
почувствовал, что всплывает. Ему в волосы что-то вцепилось, он оказался на
воздухе и взвизгнул от боли.
   - Майкл, полоумный, чего это ты? Что случилось? -  Она  крепко  прижала
его к себе, и потом он тысячи раз вспоминал и  переживал  заново  то,  как
ощущал ее. Холодная от воды, руки сжимают  его,  а  он  коленной  чашечкой
уперся в мягкий мех вверху ее ног.
   - Там кто-то был. Роза. Кто-то смотрел на нас от моста.
   (Не лисье лицо. Самое обыкновенное. Настоящее лицо,  только  оно  сразу
исчезло, как вспышка стыда.)
   - А, вот оно что! - Почему-то она улыбнулась странной, замкнутой в себе
улыбкой. - Ничего, Майкл. Мне все равно, а тебе прятать нечего.
   - Ну и что тут смешного?
   - Да ты, - она отпустила его. - Твое лицо, когда ты ушел под воду.  Мне
было почудилось, что тебя за ногу ухватила щука.
   - За людьми подглядывать нехорошо, - сказал  он  и  добавил  про  себя:
особенно, когда на них ничего  нет.  Его  пронизывало  странное  ощущение,
словно холодный румянец стягивал  низ  его  живота.  Он  посмотрел  сквозь
прозрачную воду. - Роза!
   Она проследила взгляд его выпученных глаз, и  брови  у  нее  подскочили
чуть не до самых волос.
   - Ой-ой-ой! Ты взрослеешь, Майкл. - Она чмокнула его в  мокрый  нос.  -
Это ничего. Ну а теперь, по-моему, нам пора одеваться.



        4

   _Взрослеешь_... Жуткое, пугающее слово. Прямо  как  "зубной  врач"  или
"смертный грех". Ощущение того, как Роза его держала, и то,  как  нежданно
он на это отозвался. Это пугающее, волнующее головокружение. Все это много
дней занимало его мысли, и он забыл лицо у моста, лисьи морды у реки.  Они
отодвинулись куда-то в чулан, остались там, пока кто-то вновь не  извлечет
их на свет.
   Мост манил его. Под  аркой  не  был  виден  дневной  свет,  и  это  его
завораживало. Она была больше похожа на начало подземного хода,  уводящего
в недра земли.  Место  для  гоблинов,  подземных  работ,  добычи  полезных
ископаемых, бурения. Но под ней струилась  вода,  глубиной  с  молоденькое
деревце и текущая медленно,  точно  холодный  мед.  Место  будто  собор  с
зелеными стенами. Дубы и липы стояли чуть в стороне от кромки берега,  где
сгрудились ивы  и  ольха,  точно  томимые  жаждой.  Свет  падал  на  воду,
пробивался сквозь листву, как солнечные лучи, льющиеся  сквозь  витражи  в
церковь. Свет яркий и приглушенный,  сверкающий  и  смутный.  И  над  всем
господствовала черная пасть арки, куда лучи не достигали словно в глубокий
колодец. Чтобы попасть под арку, надо было либо отправиться  туда  вплавь,
либо достать лодку. Ни того ни другого Майкл не мог, и потому эта  чернота
оставалась одним из атрибутов его детства, неизмеренной,  как  глубочайшая
тихоокеанская впадина.
   Река, мост, окружавшие их луга - вот,  где  он  тратил  свои  свободные
часы, чаще в одиночестве, так как в следующие  недели  Роза  внезапно  без
всяких объяснений начала исчезать из дома, и  в  доме  слышались  сердитые
слова, а один раз, когда Майкл вошел  к  ней  в  комнату,  она  сидела  на
кровати и плакала. Это было потрясением, разрывом в привычном ходе  вещей.
Он хотел сразу убежать и забыть, но тут Роза посмотрела на него, и он, сам
не зная как, неуклюже обнял ее, чувствуя себя самозванцем.
   Он улавливал, что дед с бабушкой и тетя Рейчел тоже по какой-то причине
недовольны Розой и что  она  ведет  с  ними  упорный  бой,  но  причины  и
объяснения  были  от  него  скрыты.  Он  слышал  обрывки  разговоров   про
"опозорить семью", про "даже неровня ей" - но они  только  ставили  его  в
тупик. Слова эти произносил голос тети Рейчел. Она была крупной  женщиной,
как и ее мать, почти тридцати лет, то есть на десять  лет  старше  сестры.
Она была незамужней, суровой, преждевременно поседевшей.  Майкл  видел  ее
фотографии, снятые еще до  его  рождения.  На  них  она  была  улыбающейся
смуглой девушкой с широкими плечами и узкими бедрами.  Одна  рука  сжимала
молитвенник, а другая придерживала широкополую соломенную  шляпу,  которую
сдувал с ее головы ветер из былого черно-белого мира. Она  "разочаровалась
в любви", как-то сказала ему Роза многозначительным шепотом.
   Майкл научился распознавать предостерегающие знаки.  Семья  занимала  в
кухне свои боевые позиции, как мысленно он их  называл.  У  Розы  блестели
глаза, и она упрямо наклоняла голову, у Рейчел был странный  самодовольный
вид, у бабушки - измученный, у деда усталый, а старик Муллан  выскальзывал
за дверь, покачивая головой. Какое-то взрослое дело. Буря,  которую  можно
только переждать.
   А  потом  настал  страшный  вечер,  когда