дикарские лисьи  маски.  Они  припадали  к  земле,  отправляясь  в
разведку, сливаясь с черными древесными  словами,  а  когда  за  деревьями
раздавался их птичий щебет, растянувшаяся толпа женщин, детей  и  стариков
застывала на месте  и  терпеливо  ждала  нового  сигнала.  А  Котт  что-то
нашептывала Мечте и серому, чтобы они не двигались. И только из ноздрей  у
них вырывались облачка пара.
   Так проходили дни, а  лес  мало-помалу  изменялся.  Он  выглядел  гуще,
темнее, а среди деревьев преобладали  тисы,  ели,  остролист  и  сосны,  с
березой на более высоких холмах. Но погода становилась теплее, и они могли
сбросить кишащие насекомыми  меха,  а  Котт  вымылась  в  озерке,  хотя  и
взвизгивала от холода. Племя остановилось возле него на ночлег  и  ужинало
вокруг костров копченой олениной, а патруль из молодых людей  обходил  лес
вокруг, высматривая опасных зверей.
   Но лес казался безжизненным: даже птицы попадались лишь изредка. И  уже
раздавался ропот: разумно ли было забираться в ту часть  леса,  где  почти
нет дичи.
   Среди ночи Майкл внезапно проснулся и увидел над собой звезды и  черные
ветви деревьев. Котт прижималась к нему, а от ближайшего  костра  остались
лишь  тлеющие  угли.  Темные  бесформенные  фигуры  лежали  вокруг  других
догорающих костров. Холод был  пронзительным,  а  его  мысли  -  четкими-и
острыми, как осколок кремня.
   Что его разбудило?
   Он  осторожно  выбрался  из-под  медвежьей  шкуры.  Котт  что-то  сонно
пробормотала, лишившись источника тепла. Он поцеловал ее ухо и выпрямился,
нащупывая в темноте кинжал.
   Что-то там? Но дозорные заметили бы. Он  выбрался  за  пределы  лагеря,
кивнув по дороге воину, который привалился к комлю дерева темным бугром.
   - Тайм мэ, Утвичтан.  Элмид  на  ситан,  -  и  часовой  махнул  копьем:
проходи.
   Он аккуратно ступал по хрустящей инеем опавшей хвое и  вытащил  кинжал,
жалея, что не взял меч. Железо тут могло оказаться лучше бронзы.
   Ничего. Он отошел шагов на  сто  пятьдесят  от  костров,  вокруг  стоял
смоляной мрак, вверху безмолвно мерцали звезды, его  дыхание  обволакивало
лицо еле заметной белесой дымкой.
   Глупость какая!  Зачем  было  оставлять  теплую  близость  Котт?  Холод
впивался в его мочевой пузырь, и он помочился на ствол ближайшего  дерева.
В тишине громко застучали капли, поднимался пар.
   И тут он увидел его - силуэт  на  фоне  более  светлого  куста.  Уши  в
темноте высокие и острые, точно рога, два вспыхнувших огонька - его глаза.
   Он бесшумно шагнул вперед, и в  слабом  свете  звезд  различил  длинную
морду, зубастую пасть,  костный  гребень  над  глазами  и  шерсть,  плотно
прилегающую к огромной голове. На шее до  широкой  груди  свисала  складка
кожи. Он внушал впечатление поджарой массивности, черноты, возникающей  из
деревьев. И тут зловещие глаза  уставились  на  Майкла,  сузившись  в  две
горящие точки.
   Он невольно отступил, ничего не соображая от ужаса. В этом взгляде была
такая злоба, такая сфокусированная ненависть, такой голод, что  он  ощутил
его почти как физический удар.
   Зверь прыгнул, и с пронзительным воплем, забравшим весь воздух  из  его
легких, он повернулся и припустил во всю мочь.
   Мимо проносился освещенный звездами лес. Колючки вцеплялись ему в ноги,
нависающие ветки хлестали по лицу.  Ему  казалось,  что  он  оторвался  от
земли, и его увлекает немыслимый ураган. Воздух вырывался у него изо  рта,
затем засасывался, леденящий, как растопленный снег. Он услышал  у  своего
плеча жуткое рычание в тот миг, когда увидел багровые костры лагеря. Прямо
у него на пути стоял дозорный и кричал.
   - Вервулф!  -  вскрикнул  Майкл,  и  тут  же  на  его  спину  обрушился
сокрушающий удар, что-то впилось в тунику, которую ему подарил Меркади,  и
разорвало ее, как мокрую бумагу, сбивая его с ног.
   Воздух со свистом вырвался из его легких, когда его грудь стукнулась  о
землю,  и  он  замер,  ничего  не  сознавая,   кроме   смрада   вокруг   -
тошнотворного, сладковатого, как запах разлагающегося трупа. И еще,  кроме
вздыбившейся над ним огромной тени.
   Крики - но слишком далеко. Оборотень  наклонялся  над  ним,  протягивая
руку. Майкл почувствовал, как холодная когтистая лапа с  жуткой  нежностью
погладила его лицо, а гнусная вонь дыхания закупорила ему легкие. И сердце
у  него  отчаянно  заколотилось,  он  задыхался  с  открытым  ртом,  точно
вытащенная из воды рыба, ему выворачивало внутренности,  и  слепая  паника
гнала адреналин по его артериям. Он  увидел  в  восьми  дюймах  над  собой
глаза:  радужка  светилась,  и  желтизну  пронизывали  алые  линии,  точно
прожилки - цветочный лепесток. А в центре -  вертикальная,  как  у  кошки,
щель зрачка. Глаза казались огромными, как теннисные мячи, и вся их черная
сила изливалась на лицо Майкла, точно лучи какого-то прокаженного  солнца.
Челюсти разинулись.
   В мгновение ока зверь выпрямился и отбил лапой летящее копье. Раздались
крики, заколебалось пламя факелов. Зверь  замер,  оттянув  черные  губы  с
клыков. Еще одно  копье  было  отброшено.  Подскочил  человек  с  коротким
колющим копьем в руке, и оборотень сорвался с места.
   Прыгнул, отбил оружие так, что оно вырвалось из руки. Человек  отлетел,
нащупывая на бедре нож, но зверь ухватил его за плечо, притянул к себе  на
грудь и сомкнул челюсти.
   Хруст прозвучал в ночи как выстрел. Человек был отброшен - его шея была
перекушена почти пополам. У остальных лисьих людей вырвался вопль  горя  и
ярости. Они кинулись вперед, окружили зверя, замахиваясь длинными  копьями
с кремневыми наконечниками. Вервулф лязгнул  зубами  и  перекусил  древко,
потом ухватил другое копье, подтянул воина к себе  и  еще  одним  свирепым
укусом переломил ему  позвоночник,  а  труп  швырнул  на  остальных,  сбив
кого-то с ног. Кольцо было разорвано. Зверь ринулся вперед,  ободрал  лицо
третьего человека молниеносным ударом когтей и вырвался из их  круга.  Ему
вдогонку полетели копья, но в темноте нельзя было  определить,  попали  ли
они в цель. Зверь, ломая кусты, исчез среди деревьев.
   Он сел на кровати, дрожа, мокрый от пота. Морда... Боже великий!..  Эта
морда в каких-то дюймах от его лица, жуткое смрадное дыхание в его легких.
   В комнате стояла тишина, светящиеся стрелки часов  показывали  половину
четвертого. Даже шум машин за окном стих. Он нащупал сигареты на тумбочке,
чуть не сбросив их на пол, а потом зажег лампу,  и  оазис  света  оттеснил
темноту по углам.
   Ароматный   дым   успокоил   его   дыхание,   утишил   биение   сердца.
Волки-оборотни. Черт!
   Его томил страх -  он  еще  никогда  так  не  боялся  с  тех  пор,  как
странствовал по волчьему лесу так давно в прошлом. Ведь этот лес, этот мир
добирался до него и здесь. Он был  уверен  в  этом.  Столько  признаков  -
рычание неведомого зверя в проходе в этот вечер, эти  сны,  в  которых  он
заново переживал то, о чем  успел  забыть.  Напоминания  о  том,  как  все
было... словно его подготавливают...
   К чему? К возвращению туда? Оборони Бог!
   Наверное, воображение. Параноидные фантазии.  Кошмары  мучают  всех,  а
рычала, конечно, собака. Просто он ее не разглядел в темноте.
   Однако домой он вернулся на такси. Просто не мог себя принудить  пройти
какие-то жалкие полмили по ночным улицам. И ведь  вовсе  не  темным  и  не
пустынным - фонари... машины... Сумерки большого города, полумир. Безумие!
И тут труднее верить во все это.  В  Ирландии  легче  -  среди  безмолвных
лесов, крохотных полей, пустынных дорог. Ему и в голову не приходило,  что
и у этого  города  достанет  души,  чтобы  так  его  потрясти.  И  вот  он
закуривает  третью  сигарету  подряд  в  четыре  утра,   трясущиеся   руки
сбрасывают пепел на одеяло, а глаза то и дело пугливо скашиваются на окно.
   Эти глаза! Ему уже чудилось, что они горят в полутьме за кругом  света,
отбрасываемого лампой. Странно, сколько ушло из памяти за долгие года:  он
уже почти забыл Рингбона, Меркади, брата Неньяна. Но только не Котт  и  не
Розу. Слишком глубоко вошли они ему в душу, чтобы можно  было  исцелиться.
Но все остальное расплывалось в  тумане  -  детские  сны,  и  фантазии,  и
полузабытые истории. Так было годы и годы. И вот теперь и наяву, и во  сне
он с каждым днем вспоминает все больше и больше. И не просто вспоминает, а
видит... На прошлой неделе в метро.
   В вагоне они были набиты  как  сардинки,  дышали  в  лицо  друг  другу,
утыкались локтями в чужие ребра. Было душно, и все-таки  какие-то  чертовы
идиоты пытались читать "Файнэншл таймс". Смешно  было  смотреть,  как  они
тщатся разворачивать широкие листы в плотном скоплении  человеческих  тел.
Он, как всегда, отключился и уставился в  грязное  окно.  Темные  туннели,
тускло  освещенные  станции,  приливы  и  отливы  входящих   и   выходящих
пассажиров.
   И вдруг по ту сторону стекла - треугольное лицо, сверкающие щелки глаз,
красно ухмыляющийся рот...
   Кровь отлила у него от щек, горло мучительно сжалось.  Вирим  здесь,  в
городе...
   В двух-трех футах от него.
   Дверь! С рычанием  он  растолкал  стоявших  рядом,  опрокинул  троих  с
"дипломатами", как костяшки домино, заработал локтями.
   Двери почти сомкнулись.
   Он вдвинулся между ними под испуганные и сердитые  возгласы,  раздвинул
их с усилием, от которого на его толстой шее вздулись жилы, и  почти  упал
на жесткий бетон платформы, вертя  головой,  как  маньяк.  Люди  пятились.
Поезд тронулся. Где же он? Где?
   И тут это лицо проплыло  мимо,  смеясь,  скаля  белые  зубы.  В  вагоне
поезда, уплывая в темноту туннеля.  И  он  услышал  его  хохот,  злорадное
хихиканье.
   Он согнулся, хватаясь за колени, с трудом  переводя  дух,  а  кто-то  в
синей форме спрашивал, какого... он вытворяет?
   Случилось это три дня назад.
   Плод  разгоряченного  воображения?  Перенапряжение   нервной   системы,
ведущее к срыву? Или попросту алкоголь будоражит укрытое в мозгу?
   Что с ним происходит? Начинается снова? Даже  царапина  от  когтей  или
зубов волка-оборотня убивает, заражая  жертву.  В  ту  ночь,  когда  племя
подверглось нападению, Майкл находился на четверть дюйма от смерти. Спасла
его только толщина туники, подаренной Меркади, хотя когти и сорвали  ее  с
его спины.
   Вот так - все время совсем рядом, пока он бежал по лезвию ножа вместе с
Котт. В Ином Месте  смерть  всегда  находилась  на  расстоянии  плевка,  а
расстояние это было жизнью, напряженной, нагой жизнью с кожей  куда  более
тонкой, чем  у  него  сейчас.  Жизнь  на  бегу,  расцвеченная  страхом,  и
настолько полная насилия, что оно  превращалось  во  вторую  натуру.  Если
человека разломать, внутри он неотличим от зверя.
   Но все это уже позади него - такова его  нынешняя  мантра.  Эти  мышцы,
развиваясь во второй раз, развились по-другому. Он - другой человек,  даже
бороды не носит. Все это не имеет права  снова  вторгаться  в  его  жизнь.
Волки-оборотни, только подумать! Никакого права!  Даже  Котт.  Хотя  порой
случайное сходство заставляет его замереть на секунду, он не  хочет  вновь
забираться на эту карусель. Даже с ней жизнь  не  была  сплошными  розами.
Иногда он видел ее нечеловеческую часть, видел в ней вирим.
   Он взмолился, чтобы все это не настигло его вновь.



        14

   Они сожгли убитых и продолжали свой путь на  юг,  следуя  через  лесные
чащи по редким звериным тропам. Теперь они стали  еще  более  осторожными,
выискивали волчье лыко, чтобы  сделать  свое  оружие  надежнее.  А  Майкла
преследовала неотвязная мысль, что в  ночь  нападения  волка-оборотня,  он
ответил на зов, и он не мог забыть, как когти  волка  коснулись  его  лица
почти вопросительно перед появлением воинов.
   Весна была в полном разгаре. Подснежники под деревьями  уступали  место
нарциссам, коврам колокольчиков, примулам. Лес светлел, оживал  у  них  на
глазах, а  ночи  укорачивались.  Когда  первое  потрясение  прошло,  племя
заметно ободрилось. Через две недели они наткнулись  на  широкую  звериную
тропу, и несколько охотников отправились по ней попытать удачу, потому что
вяленое мясо просто не лезло в горло. Майкл с  ними  не  пошел.  С  каждой
новой милей, уводившей на юг, в нем росла безотчетная тревога. Они с  Котт
ушли из лагеря и поднялись на лесистый холм  над  протянувшейся  на  запад
долиной. До самого  горизонта  протянулась  она,  будто  удлиненная  чаша,
наполненная деревьями в  зеленой  дымке  развертывающихся  почек  и  более
темными вкраплениями не меняющихся хвойных.
   - Ни людей, ни домов, ни дорог. Ничего.
   - Это глушь, Майкл, дикие места. А чего ты ждал?
   Он взглянул на нее. Котт ладила с  лисьими  людьми,  но  ни  с  кем  не
подружилась. Они еще ее побаиваются, решил он. Вероятно, вирим  в  ней  им
виднее, чем ему. Для него она оставалась такой же  прелестной:  тоненькая,
как ветка ивы, закаленная, как стальной клинок. У него екало сердце, когда
ее губы изгибались в улыбке, зеленые глаза вспыхивали. На ней был  балахон
из кожи лани,  мягкой,  как  шелк.  Он  открывал  матово-кремовую  шею  по
ключицы. За пояс она заткнула кремневый нож.
   - Деревенские жители так далеко на юг не заходят, - продолжала  она.  -
Лес тут слишком дик, слишком много хищников, а по ночам  поляны  объезжает
Всадник. И до Волчьего Края всего лишь несколько жалких лиг.
   - Ну а твои? Они обитают тут. Или и они боятся?
   Она невесело улыбнулась ему.
   - Они все - мои, и волки, и вирим. Мы все одинаковы.
   - Неправда, Котт.
   - Разве? Спроси любого брата,  любого  купца,  который  странствует  по
большим дорогам под охраной наемных воинов. Спроси рыцарей, - она протерла
глаза, словно устав. - Тут есть тролли. Темные, те, что не терпят  солнца.
И... гоблины. Так, по-моему, ты  их  называешь.  У  них  есть  крепости  в
некоторых долинах. Они сами по себе. Меркади рассказывал мне, что они едят
все живое, а оружие изготовляют из мозговых костей, но он  мог  и  шутить.
Иногда они охотятся вместе с волками.
   - А Рингбон знает про это? - внезапно лес показался ему полным  тайн  и
коварства. Он уставился на пустельгу. Она  кружила  над  залитыми  солнцем
древесными вершинами, а под ними его воображение,  на  миг  вырвавшись  на
волю, рисовало зловещие тени.
   - Конечно. Он ведь живет здесь.
   - А я  нет,  -  всегда  чужой.  Какая-то  его  часть  навеки  останется
мальчиком с фермы. Он знал  это.  Вот  почему  он  не  пошел  на  охоту  с
остальными. Что-то в нем было против. Она поцеловала его в  шею,  пока  он
смотрел, как пустельга камнем упала на добычу.
   - Эти братья. Они тоже не дома тут, - сказал он.
   - Мне кажется, они из твоего мира. Возможно, порождение иных времен, но
дышавшие тем же воздухом. Наверное, Рингбон может  сообщить  тебе  больше,
чем я.
   - От Рингбона и его людей не услышишь ничего,  кроме  мифов  и  легенд.
Поверить ему, так они по прямой линии происходят  от  владетельных  князей
или королей-воинов. Но они - дикари, Котт.
   Она шутливо подергала его за бороду.
   - А тогда, кто же мы?
   - Чужаки. Иноземцы. Ты тут не больше дома, чем я.
   - Мой дом здесь - рядом с тобой. Если мне достаточно этого,  почему  не
тебе?
   Он ответил ей растерянным взглядом и увидел, как по ее  лицу  разлилась
краска.
   - Проклятая женщина, которая, по-твоему, здесь! - сказала она. - Ты все
еще думаешь так?
   - Меркади сказал это.
   - Меркади будет учить лису, как летать. Не все, что он говорит, правда.
Он не все время заботится о твоем благополучии или о  чьем-то  еще.  Таков
обычай его народа.
   - Твоего народа, - заметил он с улыбкой, но она не улыбнулась в ответ.
   - Если эта твоя родственница и правда здесь, Майкл, то она потеряна для
тебя, пропала навсегда. Этот мир не слишком  приспособлен  для  счастливых
концов. Смерть - вот что ты найдешь, если думаешь о поисках серьезно.
   - Я люблю тебя, Котт.
   Она растерянно промолчала. На ее лице радость боролась с  раздражением.
Потом она рассмеялась - громко и звонко.
   - Дурень! - и она целовала его, пока у него не заболели губы.
   - Я хочу, чтобы ты проводила меня в Замок Всадника.
   Она сразу же перестала смеяться и рассердилась.
   - Ты что, глухой? Не слышал, о чем я  тебе  говорила?  Это  невозможно,
Майкл.
   - Все равно, - упрямо сказал он.
   - Ты боишься. Я чую твой страх.
   Теперь настала его очередь промолчать.
   - Какой демон у тебя за плечом подстрекает тебя? И сюда  ты  отправился
со мной только ради нее?
   - Нет, Котт, конечно, нет, -  он  не  стал  говорить  ей,  что  отчасти
подстрекнула  его  она,  посулив  средневековую  страну   чудес,   которая
оказалась этим суровым беспощадным миром.
   Не сговариваясь,  они  пошли  дальше,  взметывая  прошлогодние  опавшие
листья, будто гуляли по парку.  Они  направились  вверх  по  откосу  южной
стороны долины  и  по  безмолвному  согласию  остановились  только,  когда
добрались до верха и между деревьями увидели густые заросли  внизу,  среди
которых кое-где поблескивала река, и почти вертикальные  столбы  дыма  над
верхушками деревьев, скрывавших их лагерь.
   Майкл споткнулся обо что-то, погребенное  под  листьями  и  землей.  Он
нагнулся из любопытства и извлек человеческую бедренную кость с  остатками
хрящей и мышц. Полный отвращения он отшвырнул ее. Смерть и тление повсюду.
Насильственная смерть - один конец кости был обломан. Он  пнул  ее  ногой,
чтобы она отлетела подальше. Котт уставилась на него, потом вошла  в  свою
лесную ипостась и начала,  принюхиваясь,  бродить  по  зарослям  у  начала
склона.
   - Котт, пошли! Пора возвращаться.
   - Погоди!
   Она пролагала себе дорогу  через  кучи  хвороста,  перевитые  высохшими
плетями плюща. Он нагнал ее.
   - В чем дело?
   - Я что-то чую.
   И тут он тоже уловил легкий смрад в весеннем воздухе. Вонь  разложения,
застарелая, но заметная.
   Они выбрались на полянку, где земля  была  почти  голой,  а  ветви  над
головой сплетались в такие плотные  арки,  что  солнечный  свет  почти  не
пробивался сквозь них, и они с Котт заморгали, пока их глаза  привыкали  к
внезапному сумраку.
   Старый, очень старый дуб - такой старый, что  от  него  остался  только
обломок ствола, оболочка с черной гнилью внутри, но крепкая, как  коренной
зуб.  Он  казался  косматым  от  плюща-душителя  и  был  окружен   кустами
шиповника. У его корней  покачивались  широкие  обвислые  листья  дурмана,
словно встревоженные их вторжением. Смрад гнили  и  разложения  был  здесь
таким сильным, что Майкл уткнул нос в рукав, но Котт словно бы  неприятных
ощущений не испытывала.
   На  земле  валялись  кости.  Одни  блестели   белизной,   другие   были
зеленовато-серыми от остатков мышечных волокон.  Из-под  спутанных  черных
волос им ухмылялся  череп,  а  рядом  костлявая  пасть  казалась  огромным
окаменелым пауком.  Длинные  кости  были  расколоты,  чтобы  добраться  до
костного мозга, а между ними валялись позвонки, точно  причудливые  камни.
Полянка выглядела не  то  вандальски  разрытым  кладбищем,  не  то  местом
людоедского пиршества.
   - Майкл, сюда.
   Следом за Котт он углубился в заросли папоротника. Из  них  поднималось
более высокое  дерево  -  бук,  на  ветках  которого  кое-где  сохранились
перезимовавшие  медного  цвета  листья.  Тут  было  еще  темнее.   Деревья
обступали их стеной, смыкались над ними мрачными сводами. Тишина и  сумрак
были как в церкви.
   На широком комле дуба был распят человек.
   В его запястья  и  лодыжки  были  вбиты  темные  колышки  из  какого-то
твердого дерева. Живот зиял раной, а внутри нее чернело что-то вроде  ягод
ежевики. От него воняло, но не очень сильно,  так  как  погода  оставалась
прохладной, а он, решил Майкл, провисел тут меньше недели. Лицо у него еще
выглядело человеческим, хотя вороны выклевали  глаза.  Ожоги  и  порезы  у
локтей, колен и в паху говорили о пытках.
   - Его они не съели, - пробормотал Майкл.
   На земле рядом виднелось кострище. Судя по глубине  золы,  они  терзали
его долго.