люди, кабаньи люди. Число
их уменьшилось в схватках с лесными зверями,  а  в  их  отсутствие  пришли
другие люди с севера, где  деревья  кончались.  Эти  люди  были  бездомны,
испуганы и говорили на своем языке. Они  бежали  от  морских  разбойников,
сказали они, оставив родной край объятым пламенем,  и  деревенские  жители
умудренно кивали, вспоминая собственные легенды, самые древние.  Некоторые
из новых людей носили длинные одежды и держали в руках кресты. Эти  кресты
отгоняли нечистых зверей, и обитатели деревень приветствовали  пришельцев.
Вот так были построены церкви, и лесные братья учредили  свои  приюты.  Но
людей Рингбона они объявили язычниками, теми  же  животными,  и  доступ  в
деревни им был закрыт, кроме дней торгов или ярмарок, и тогда их товары  -
шкуры, янтарь, охотничьи  собаки  и  речное  золото  -  принимались  очень
охотно.  Но  племена  помнили,  что  не  братья,  а  они  были   истинными
хранителями края с того самого времени, когда хромой  Старец  проводил  их
через жуткие высоты южных гор, через неизбывный ужас Волчьего Края и через
южные леса. Они явились из места ужаса и жестоких преследований, а  Старец
исчез, едва тяготы  пути  остались  позади,  вернулся  к  одетым  в  снега
вершинам, которые, по словам  деревенских  жителей,  вздымались  там,  где
кончался мир. Они забыли из-за слов и веры братьев, утверждавших, что  все
люди пришли с севера, из края за Утвидой. Но племена помнили  истину:  эти
братья явились из иных мест, может быть, из иного мира, тогда как истинной
родиной всех людей в лесу был юг, край пожаров и ужаса, где  на  величавых
холмах остались погибшие города и чудовища хуже троллей  леса  бродили  по
пустынным улицам. Там племена были богоподобными, владели странным оружием
из дерева и черного металла - железа, которое сражало виримов даже  единой
царапиной, если они не успевали приложить к ней тысячелистник.
   Тут Рингбон сунул руку в свою сумку и поднес к огню сверточек  из  кожи
лани, который бережно  развернул.  Вот  часть  этого  оружия,  сказал  он,
благоговейно извлекая на свет что-то  вроде  большого  кольца  из  старого
железа, изъеденное ржавчиной, истонченное веками, диаметром в три  пальца.
Майкл уже видел такие. Реликвии, которые племена хранили, как  напоминание
о том, кем и чем они некогда были. Рыцарями, подумал он.  Из  рыцарей  они
постепенно превратились в дикарей, и все-таки где-то в  них  жила  смутная
память о былом, сколько ни миновало времени.
   - Темуид гевениан, - сказал наконец Рингбон, укладывая кольцо  назад  в
сумку. Мы вернемся. Так он закончил свой рассказ.
   Первую стражу взял на себя Майкл и развел большой костер, чтобы оберечь
их последнюю ночь в лесу.


   Росистое, звенящее птицами утро. Через два часа  они  увидели  речку  и
мощную массивную кладку  старого  моста.  Когда  они  добрались  до  него,
утренний свет сгустился в вечерний сумрак. Мимо шалаша Майкла они  прошли,
когда  вспыхнули  первые  звезды.  Словно  бы  все  было  сном,  и  время,
потерянное в "Ином Месте", было им возвращено.
   Дальше на  лугах  мычали  коровы,  и  там  Котт  поцеловала  Майкла  на
прощание.
   - Я вернусь, - сказала она и исчезла.



        9

   - Время, - когда-нибудь скажет Котт Майклу,  -  подобно  озеру.  Можешь
черпать его воду ведрами, расплескивать ее по земле, пить, вылить, а затем
вернуться к озеру и увидеть, что уровень его  остался  прежним,  и  волны,
которые ты поднял, давно улеглись.
   Он вошел в дом вечером того же дня, когда ушел из него, в грязи и глине
двух суток, проведенных в Ином Месте. К ужину он опоздал, и,  увидев  его,
тетя Рейчел всплеснула руками.
   - Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф!
   Потом пришлось объяснять, как он разбил  фляжку,  а  бабушка,  скрестив
полные руки, слушала его ложь и полуправду, словно бы понимая все.  Дед  и
Муллан продолжали задумчиво курить у огня,  хотя  Майклу  показалось,  что
старые глаза Пата оценивающе оглядывают грязный дробовик.
   Налили ванну и отправили его мыться. Грязь въелась в его кожу даже  под
одеждой. Он понюхал свои руки, вдыхая запах  мяты,  девушки  и  древесного
дыма. Погрузившись в горячую воду, он постарался представить себе, где она
сейчас, в каком мире, под какими деревьями.
   Тут он вспомнил, что в ягдташе осталась холодная свинина. Утром надо ее
выбросить.
   Другое утро в другом мире. Он совсем недавно покинул лес,  над  которым
высоко в небе сияло солнце, а сейчас за окном была синяя тьма и во  дворе,
покачиваясь, мелькали фонари - работники вышли проверить скотину на ночь.
   Как он устал! Спать в лесу, словно бы вовсе не спать. Все время  смутно
сознаешь себя. Он зевнул в горячих объятиях ванны.
   Где он побывал? В какое место привела она его - место чудовищ и  лесов?
И какая часть его существует здесь, в этом мире, которому принадлежит он?
   Разделяет ли эти миры ветшающий барьер,  или  просто  все  дело  в  нем
самом, в его фантазиях, которые никому другому видеть не дано?
   Что-то ведь попало в капкан в лесу, что-то очень большое.  И  он  видел
жуткую тень во дворе в ту ночь. Он же выкопал череп одного из них.
   Да. Мир и реальный и нереальный. Он там ждет его, и Котт  хочет,  чтобы
он вошел в него, увидел все, что там таится. Путешествие по Стране Чудес.


   Школа завладела им.
   Можно было только удивляться, как стремительно проносились дни, залитые
солнцем, самые обычные и привели к осени. Казалось, она настала  в  единый
миг. А теперь время снова замедлится: Майкл будет томиться, один убывающий
день за другим в тесноте класса среди запаха мела, пыльной затхлости книг,
голосов других детей. Но в уголке его сознания, будто горшок,  бурлящий  в
глубине духовки, будет оставаться мысль,  что  это  еще  не  все,  что  на
расстоянии двух-трех биений сердца таится целый другой мир.
   Грамматика, алгебра, тригонометрия, ирландский язык, закон Божий -  вот
чему его учили, через что он пробирался вместе с остальным,  декламирующим
уроки классом, глядя на янтарно-бледное сжатое поле за узкими окнами.
   История, доисторические времена, добывание  огня  с  помощью  кремня  и
дерева, флора и фауна давно исчезнувших девственных  дебрей,  изготовление
орудий, погребальные обряды, сооружение долменов. Этому он учил себя сам в
сумасшедшем калейдоскопе чтения и разговоров с Мулланом. Это было  пестрое
сорочье  образование,  полное  пробелов,  излишне  глубокое  там,  где  не
следовало, однако абсолютно необходимое, как он все больше убеждался.  Оно
удовлетворяло его растущую  тягу  к  неведомому  и  питало  убеждение  его
соучеников, что он чокнутый. Мисс  Гловер  казалась  ему  странной  смесью
ободрения и осуждающей критики. Она давала ему книги, но они были не теми,
и он  возвращал  их  непрочитанными.  Все,  что  она  предлагала,  ему  не
подходило, и он продолжал глубоко перекапывать  избранные  им  самим  поля
знания, а во всех остальных только слегка рыхлил поверхность  почвы.  И  у
нее недоумение сменилось раздражением и гневом. Она оставляла Майкла после
уроков, и  он  сидел  один  в  тикающей  тишине  над  тетрадью  с  хитрыми
математическими задачами, а мисс Гловер злобно и сосредоточенно  хмурилась
над своим столом, пока снаружи напрасно проходил солнечный день.
   Это повторялось снова и снова,  а  когда  он  возвращался  домой,  дед,
бабушка и тетка добавляли свои наказания, и его охватывало  ощущение,  что
он брошен в клетку, окружен, и его охватывала ярость. Иногда ему казалось,
что Котт его заколдовала, притупила спасительный инстинкт делать  то,  что
ему говорят.
   Потому что она исчезла и бросила его. Ни у реки, ни  у  моста  не  было
никаких ее следов, а лес стоял пустой. Может быть, думал он,  дело  просто
во времени года, однако лес выглядел вымершим. Птиц, правда, в нем  всегда
было мало, но встречались другие обильные признаки жизни - помет кроликов,
скорлупки орехов, съеденных белкой, погадки сов, ну и, конечно,  следы.  А
теперь ничего, кроме ветра,  шумящего  в  деревьях.  У  реки  покачивались
высохшие десятифутовые  скелеты  амброзии,  а  воздух  был  полон  луковым
запахом черемши. Крыша шалаша Майкла рухнула, а угли в очаге были черными,
твердыми и холодными.
   Однако что-то побывало тут. Крыша не провалилась, ее сорвали, переломав
поддерживающие палки, а на земле рядом с ней  -  неясный  отпечаток  ноги,
напоминающий человечий, но  с  когтями  на  конце  пальцев  и  плоский.  С
подушечками, как у собаки.
   Майкл выпрямился и уставился на равнодушные стволы окружающих деревьев.
Ветки уже совсем оголились, и землю  покрывал  слой  опавших  листьев.  Он
почувствовал, что он  здесь  не  один,  что  кто-то  там  следит  за  ним,
враждебный, злобный. Он больше не доверял дробовику - с той минуты,  когда
он выстрелил в чудовище в ту ночь в лесу и услышал,  как  оно  продиралось
сквозь кусты целое и невредимое. Здесь действовали иные правила.  Вот  еще
одна причина искать Котт. Ему  необходимо  было  узнать  то,  чего  он  не
находил в  книгах.  Например,  как  сражаться  с  волками-оборотнями.  Как
отражать нападения зла.


   Земля замедлялась, готовясь к темному времени года. На живых  изгородях
покачивалась унизанная росой паутина, и  в  утреннем  свете  вспыхивала  и
переливалась,  как  драгоценное  ожерелье.  Тянулся  сентябрь,  в  воздухе
кружились листья, и наступали первые  холода.  Воздух  по  утрам  кусался,
белая от инея трава хрустела под ногами, когда Майкл  шел  в  школу.  А  в
классе дыхание учеников завивалось облачками, пока тепло их  тел  и  труды
печки не поднимали температуру спертого воздуха.
   Наступил октябрь, кусая ноги и руки Майкла, когда  он  сонно  сбрасывал
одеяло, и леденя воду  в  кранах.  В  доме  Феев  начали  топить,  сначала
осторожно, будто проверяя руку, только что  сросшуюся  после  перелома,  а
потом вовсю, когда холод установился. Майкл любил эти утра - спускаться  к
каше в большой кухне, где за столом теснились люди и звучали разговоры,  а
в открытой плите плясал красный дружелюбный огонь. А потом морозный воздух
снаружи и запахи, которые висели в  воздухе,  словно  оледенев.  Патока  и
деготь, навоз и сено, овес и трубочный  дым.  Они  окутывали  утро,  будто
какие-то сложные духи, а  под  ними  чувствовался  острый  запах  холодных
опавших листьев. Осень. А следом за ней уже подбирается зима.
   Проводить такие утра в школе Майклу  казалось  преступлением,  если  не
хуже. Он ежился, ерзал, менял позу, беззвучно ругался  и  чувствовал,  как
его сознание словно захлопывается на замок. По меньшей мере раз  в  неделю
он получал дополнительные задания за то, что не слушал объяснений, но  это
было лучше, чем возвращаться домой с запиской. А потом Рейчел, не  спуская
с него глаз,  как  раскормленный  ястреб,  держала  его  за  столом,  пока
дурацкие буквы, которые считались цифрами, не приходили  в  порядок.  А  к
тому времени, естественно, уже темнело, и день  кончался.  Конечно,  можно
было стоять на заднем дворе в луже света, льющегося из  двери  у  него  за
спиной, и слушать, как река бормочет в темноте, как ухает сова, как  пищат
летучие мыши, кружась в последних полетах перед зимней  спячкой.  Вот  где
ему следовало быть, где он чувствовал себя своим...  И  чтобы  рядом  была
Котт. Она снилась ему по ночам: ее пальцы впивались ему в плечи,  ее  тело
сливалось с его телом в лесном мусоре под качающимися деревьями.
   Прошел октябрь, и на сцену вполз ноябрь, темный и сырой. Майклу октябрь
всегда казался красивым месяцем, цветной каруселью теплых дней, к  которым
примешивался бодрящий холод в конце долгих вечеров. Предвестник того,  что
наступало, но благой предвестник.
   Ноябрь был темным месяцем, холодным месяцем, когда выпадал первый снег.
Майклу он казался концом года, безвременьем, которое завершится только  на
Рождество, - или глубокой зимой, в зависимости  от  точки  зрения.  Ноябрь
возвещал начало настоящих холодов, дней, когда ходить в школу было пыткой.
Как-то ночью, завершившей один из этих  дней,  Майкл  лежал  в  постели  и
слушал, как ветер гремит на крыше. Буря разразилась днем, и  он  с  трудом
добрался домой из школы, исхлестанный дождем, промокший до костей. Щеки  у
него горели, учебники отсырели.
   Он лежал, натянув одеяло до подбородка, смотрел в окно в ногах  кровати
и следил за клубящимися тучами над  черными  силуэтами  конюшен.  В  одной
светящиеся щели очерчивали прямоугольник двери - Муллан вошел взглянуть на
Мечту и, может быть, растирает ее пучком соломы. В бурные ночи она  всегда
потела. Все остальные службы стояли темными. Вверху ревел  ветер,  с  воем
огибал крышу, заставлял скрипеть балки. Он  бился  в  его  окно,  стараясь
забраться внутрь, и стлался сквозняками по полу, потому что это был старый
дом, привыкший ко всем временам года. Казалось, он договорился  с  ветром:
впускал в себя легкие порывы и  сквознячки,  но,  как  утес,  противостоял
бешеным ударам. Майкл закрыл глаза, и ему показалось, что он  на  корабле,
гонимом штормом: корпус скрепит, но не  поддается,  ветер  гнет  мачты.  С
подветренной стороны - неведомый берег, где с грохотом  разбивается  белый
прибой.
   Но  только  он  не  воображал  эти  звуки:  удары  совсем  рядом,  стук
содрогающейся оконной рамы.
   Майкл сел, и его ослепил льющийся в  окно  серебряный  свет  луны.  Она
взошла - еще полумесяц, и  тучи  мчались  между  его  рогами,  но  в  окне
рисовался силуэт, скорчившийся на подоконнике. Одна ладонь была прижата  к
окну, и два зеленых огня горели в путанице волос, падавших  на  лицо,  как
капюшон.
   - _Впусти меня, Майкл_.
   - Господи! - он перекрестился.
   Окно снова загремело под ладонью, а лицо обернулось, чтобы поглядеть во
двор. И он увидел профиль, такой знакомый.  Ее  глаза  словно  бы  поймали
луну, как глаза кошки, отражающие свет лампы.
   - Майкл, пожалуйста! Они здесь, внизу. Они учуяли меня. Впусти меня!
   Он был парализован. Она скорчилась  на  подоконнике,  будто  готовый  к
прыжку зверь. И от жуткого  сияния  ее  глаза  казались  глазами  дьявола.
Лунный  свет  вылепил  из  ее  лица  свирепый   череп,   светло-темный   с
разметанными вокруг волосами.
   - _Пожалуйста_!
   Мольба в ее голосе вывела его из оцепенения. Он спрыгнул  с  постели  и
стал дергать задвижку. В лице по ту сторону стекла, всего в дюйме от него,
был страх, было нетерпение... но и еще что-то. Торжество?
   Он поднял раму, и тотчас в комнату ворвалась буря, радостно  ударясь  в
стены. Глаза Котт были устремлены на него, как две немигающие свечи.
   "В мире есть вещи хуже, чем грешники".
   Почему он вдруг  так  испугался,  дрожал  от  ужаса  и  холода,  а  она
скорчилась на подоконнике, словно готовая прыгнуть на него?
   - Ты должен пригласить меня войти, Майкл.
   - Что?
   - Это старый дом, и вера в нем крепка, я не могу войти, если ты меня не
пригласишь. Попроси меня войти. Быстрее!
   "Я падшая женщина. Я повинна в смертном грехе, Майкл".
   Почему это пришло ему в голову?
   - Майкл! Попроси меня войти.
   - Ну так войди. Я... я приглашаю тебя войти.
   Она перелетела через подоконник и со стуком опустила раму. И немедленно
буря отступила, превратилась в отдаленный рев над крышей.  Майкл  тихонько
отступал к кровати, пока не уперся в изголовье. Глаза у нее все  еще  были
зелеными и светились. Черная грива падала  ей  на  лицо,  и  она  казалась
каким-то  гладким  хищником.  От  нее  исходил  сильный  мускусный  запах,
опьянявший, как вино.  Где-то  в  дальнем  уголке  сознания  Майкла  тихий
спокойный голос спросил, какое существо он пригласил войти  в  дом  своего
деда и бабушки.
   Она на четвереньках поползла по  постели,  лунный  свет  падал  в  окно
позади нее, глаза горели, но по мере того,  как  она  удалялась  от  окна,
огонь в них угас. Она улыбалась ему, блестя белыми зубами. Она прильнула к
нему, щекоча волосами его лицо, нагнула голову, лизнула его  шею,  впилась
губами в его рот, так что он почувствовал твердость ее зубов. Его  окружал
ее запах, пьянил.
   - Я сказала тебе, что вернусь, - голос у нее был почти мурлыканьем.
   - Кто снаружи? Кто за тобой гонится? Волки?
   - Да. Они бродят по границе твоего мира. И гнались за мной  от  опушки.
Но это неважно. Тут я в безопасности. Переступить  порог  им  не  дано.  Я
должна остаться здесь до утра, Майкл.
   Она расстегнула его пижаму, поцеловала в грудь,  двигалась  на  нем,  и
восхитительное  напряжение   накапливалось,   точно   заряд   статического
электричества.
   Он услышал волчий вой во  дворе...  или  это  просто  завыла  буря?  Он
напрягся, но Котт успокоила  его  тихим  шепотом.  Быстрым  движением  она
стянула балахон с плеч, и он увидел темные кружки сосков на бледной  коже,
пупок - мазок в темной ложбинке мышц ее живота. Она похудела - кости  таза
торчали, и можно было пересчитать все ребра. Он  провел  по  ним  ладонью,
ощущая жесткость костей.
   - Ты здорова, Котт?
   Она помолчала, улыбаясь - настоящей, уже не хищной улыбкой. И коснулась
его носа указательным пальцем.
   - Странные времена, Майкл. Для всех. По Ту Сторону все в движении,  все
неспокойно.
   - Ты возьмешь меня туда снова? Я хочу увидеть все сам. Я хочу вернуться
туда.
   Она словно бы  снова  сразу  устала.  Электричество  исчезло.  Ее  кожа
холодила его ладонь.
   - Дай мне выспаться, дай мне лечь рядом с тобой.
   Он представил себе утро и бабушку. Завтра ведь школьный день.  И  снова
его охватило ощущение, что он в клетке.
   Он уложил Котт рядом с собой и  накрылся  вместе  с  ней  одеялом.  Она
придвинулась к нему, и черные волосы легли ему на шею и плечо.
   - На заре меня не будет, - сказала она тихо.
   Она снова исчезнет.
   - Надолго? Когда ты вернешься?
   Она что-то сонно пробормотала. Во дворе хлопнула дверь конюшни.  Муллан
вернулся  в  дом.  Ветер  превратился  в  воющего  баньши,  метался  между
зданиями, бился в его окно.
   - Котт, я  пойду  с  тобой.  Я  хочу  уйти.  Я  не  хочу  больше  здесь
оставаться. Котт!
   Она уже спала. Он поцеловал ее в затылок. Ее лицо пряталось у  него  на
плече, и он не увидел улыбки.


   Был самый черный час перед рассветом,  ветер  все  еще  бушевал  вокруг
фермы. Майкл одевался при свете  свечи.  Котт  сидела  голая  на  постели,
обхватив руками колени, и смотрела на него. Он заботливо  выбирал  одежду.
Теплая куртка и брюки, толстые носки, крепкие сапоги. И думал  о  деде,  о
бабушке, о Муллане, о Шоне - и даже о тете Рейчел.
   - Я ведь вернусь прежде, чем они узнают, что я уходил, правда, Котт?
   Она пожала плечами и натянула через голову балахон. И тут он подумал  о
Розе и ее дьявольской улыбке, такой похожей на улыбку  этой  девушки.  Где
она? Где то место по другую сторону сущего, где она еще живет, еще  следит
за  ним?  Может  быть,  в  каком-то  ином  аду.  Вот  еще  причина,  чтобы
отправиться туда.
   Котт поцеловала его, сжав его лицо в длинных пальцах, скользнув  губами
по его векам.
   - Идем. Волки все еще могут бродить тут. Нам надо поторопиться.
   Они вместе вышли на площадку. Котт  бесшумно  скользила  по  половицам,
сапоги Майкла стучали так, что он вздрагивал. Однако  буря  заглушала  все
посторонние звуки. Дождевые тучи унеслись прочь, но ветер терзал деревья у
реки. Даже отсюда они слышали, как хлещут ветки и скрипят стволы.
   Вниз в кухню, оставив спящих наверху.  На  решетке  плиты  тлели  угли,
рядом была развешена одежда для просушки. Майкл вздрогнул при  мысли,  что
оставит безопасность и тепло дома и выйдет наружу в воющую ночь.
   Он забрал старый клеенчатый плащ, который подарил  ему  дед,  ягдташ  и
разные предметы, которые должны были облегчить жизнь в Ином Месте: спички,
нож, свечи, мыло (Котт подняла брови) и дробовик с коробкой патронов (Котт
нахмурилась).
   Котт вошла в кладовую и начала рыться там, позвякивая и шурша.
   - Что ты делаешь? - спросил он свистящим шепотом.
   Она вышла с чугунной  сковородкой,  большим  битком  набитым  мешком  и