ывается под  джентльмена,  а  один  хихикая
добавил, что лезь к нему девки, как к Шону, его Джон Томас к этому времени
истерся бы в пуговичку. Каким-то образом Майкл понял, что за столом  лучше
этого не повторять, хотя и  подумывал  порасспросить  тетю  Розу,  которая
часто удила с ним в речке, а когда грохотал  гром,  брала  его  к  себе  в
постель.
   Заскрипели  отодвигаемые  стулья,   раздались   приглушенные   рыгания.
(Бабушка еще не вернулась из кухни, а то бы они не посмели.) Табачный  дым
завивался голубыми струйками в свете керосиновых ламп. С потолка сиротливо
свисала электрическая лампочка, но ее зажигали лишь в особых случаях. И  к
тому же бабушка с дедушкой терпеть ее не могли. Души в ней  нет,  говорили
они, и продолжали с наступлением сумерек зажигать керосиновые,  не  слушая
возражения своих детей. Электричество приберегалось для гостей.
   Работники пожелали им доброй ночи и отправились  по  домам,  нахлобучив
кепки на головы, едва вышли за дверь, и втягивая носами воздух в  мерцании
звезд. Двоим-троим предстояло съесть  ужин,  состряпанный  их  женами,  но
остальные были холостяки и возвращались либо в пустые, либо в родительские
дома. В это время года  их  на  ферме  собиралось  много  -  шел  сенокос,
приближалась жатва. Оставшиеся  на  кухне  слышали  царапание  и  шуршание
велосипедов, которые  весь  день  прислонялись  к  стене,  а  потом  дверь
закрылась, и тетя Рейчел начала задергивать занавески на ночь.
   Демон выбрался из-под стола  и  с  довольным  вздохом  плюхнулся  возле
плиты. Старик Муллан раскурил трубку  и  сел  напротив  дедушки  Майкла  с
кожаной уздечкой, которую натирал мылом. Это была его привилегия: он  ведь
работал у Феев с первой мировой, когда вернулся из Фландрии,  припадая  на
одну ногу, совсем еще молодым парнем.
   Из  судомойной  доносился  стук  тарелок  и   женские   голоса.   Майкл
почувствовал,  что  у  него  слипаются  глаза.  Может,  завтра  рассказать
кому-нибудь, рассказать, что у реки прячутся террористы с лисьими мордами,
ждут, когда можно будет взорвать всех. Но здесь в надежном убежище дома он
уже не был так  уж  уверен,  что  видел  их  на  самом  деле.  Может,  ему
приснилось. Он зевнул, и тут же тетя Роза ухватила его.
   - Ты уж совсем спишь в своей ночной рубашке. Вон как  зеваешь.  Пора  в
постельку, Майкл.
   Он сонно заспорил, но она стянула его со стула и взяла за руку. Дедушка
кивнул ему над трубкой и "Айриш филд", бабушка поцеловала  его  в  лоб,  а
дядя Шон рассеянно ему помахал. Старик  Муллан  ограничился  тем,  что  на
секунду перестал намыливать уздечку. Роза втащила его вверх  по  лестнице,
ни на секунду не умолкая. Он любил слушать, как она  говорит,  особенно  в
громовые ночи, когда он  забирался  в  ее  объятия  на  постели,  пахнущей
девочкой. Она болтала, чтобы гром его не пугал, хотя сама гром  любила.  У
нее от него волосы потрескивают, объясняла она.
   Вдруг он сообразил, что она спрашивает, отчего он так перемазался,  что
с ним произошло. Он ответил, что упал - поскользнулся и скатился  к  реке.
Это было чистой правдой, и, значит,  он  не  согрешил.  Она  уложила  его,
закутала в одеяло, поцеловала в лоб и  велела  помолиться.  Но  он  уснул,
забыв про молитвы, а через реку ему ухмылялись лисьи морды и говорили, что
теперь он их. Их маленький мальчик.



        3

   Лето 1953 года было длинным и чудесным, но  уже  приближалась  осень  и
жатва. Майклу лето казалось живым существом, кем-то, кто освобождал его от
занятий в школе и одаривал бесконечными  светлыми  часами,  чтобы  он  мог
использовать их по  своему  усмотрению.  Оно  было  долгим,  медлительным,
благостным. Летом кольца древесины обретали новую ширину.
   Небо оставалось безупречно синим, почти лиловым  к  зениту,  а  пыль  и
марево  окутывали  горизонт  дымкой,  так  что  горы  чуть  не  все  время
оставались почти невидимыми и только угадывались. Над дорогами тоже висела
пыль, поднятая лошадиными копытами и повозками  или  взметнувшаяся  из-под
колес сверкающих автомобилей. При взгляде на запад в сторону гор с  первых
возвышенностей  Антримского   плато   долина   выглядела   почти   повсюду
однообразным лоскутным одеялом из полей в  обрамлении  живых  изгородей  -
зреющий под солнцем ячмень, леса, темные и прохладные, и между всем этим -
Банн, серебристая лента медлительно текущей воды. Кое-где виднелись  белые
стены домов, меньше кусочка сахара, но только по ночам можно было  увидеть
деревушки, деревни и городки, когда в темноте  они  становились  россыпями
огней.
   Утром, когда Майкл допивал за  столом  пахту,  а  крошки  завтрака  еще
украшали его подбородок, вчерашнее все больше казалось ему сном. Уже в его
памяти оно из области страха сдвинулось в область любопытства. В голове  у
него роились планы, как провести этот  день,  и  он  поглядывал  на  спину
бабушки, хлопотавшей у плиты, и прикидывал, не удастся ли ему  ускользнуть
в звенящее птичьими трелями утро совсем незаметно.
   - И куда это ты собрался?
   Не удалось! Он послушно обернулся.
   - Да так, погулять.
   - Вот и хорошо. - Она кивнула. - Только сначала накачаешь мне два ведра
воды и принесешь в дом.
   Он вышел через кладовку, где хранились ведра  и  отнес  два  к  насосу,
который снабжал их водой. Вообще-то ему нравилось качать ручку и смотреть,
как пенистая струя падает прямо в ведра. Вода отдавала железом  -  жесткая
вода, холодная, вкусная, не то что из-под кухонного крана. Родник, который
бил тут, не иссякал даже в засуху.
   Он отнес их в дом, расплескав немножко на пол, а  затем  обрел  свободу
отдаться на  волю  утра.  Он  выбежал  с  заднего  двора,  как  жеребенок,
выпущенный на луг.
   Первой он встретил Розу. Ее окружали куры, и она  бросала  им  горстями
желтую крупу, негромко квохча про себя.  Они  выскребли  свой  загончик  в
бледную чашу, а их гнезда были устроены  там  и  сям  в  окружающей  живой
изгороди. Только Роза и ее мать  знали,  где  укрыты  гнезда.  Птицы  были
полудикими и часто, хлопая крыльями, взлетали на нижние  ветки.  Они  были
хитрыми и редко становились  добычей  лисиц,  которые  бродили  по  холмам
ночью. Но при мысли о лисицах Майклу стало тревожно, и под жаркими  лучами
солнца его пробрала дрожь.
   - Соня! - сказала его тетка, не оборачиваясь,  и  прикрикнула  на  кур,
которых слегка встревожило появление  Майкла.  -  Сегодня  я  должна  была
собирать яйца одна, - продолжала она, но он знал, что она не  сердится  на
него. Помощь от него была невелика  -  одно-два  яйца  из  самых  заметных
гнезд: Просто ей нравилось его общество, чтобы  вместе  с  ним  любоваться
ранним утром. Он смотрел,  как  она  бросает  корм  курам,  и  раздумывал,
открыть ей свой секрет или нет. А потом решил, что пусть лучше  это  будет
его собственной тайной - пока.
   - Хочешь поудить сегодня? - небрежно спросила она,  бросив  еще  горсть
корма толкающимся курам. Руки у нее были тонкими и  длинными,  смуглые  от
загара, покрытые золотым пушком. Ее босые ноги были мокрыми от росы, и  их
облепила пыль.
   - Ага! - пропищал Майкл.
   Она кивнула, продолжая иногда квохтать по адресу своих подопечных.
   - У моста есть форель, еще молодая, но стоит того, чтобы наловить ее. Я
их видела, когда солнце светило прямо  на  воду.  Они  держатся  там,  где
поглубже, под ивами.
   - Следи, чтобы твоя тень не падала на воду, - сказал Майкл машинально.
   Этому его научила сама Роза, и теперь она улыбнулась его словам.
   - Мама тебя отпустила до вечера?
   - Ага.
   - Что ты будешь делать? Я освобожусь только после обеда.
   Он насторожился.
   - Не знаю. Может, схожу в низину посмотреть на реку.
   - Будь поосторожнее на спуске, - теперь машинально говорила Роза. -  На
ореховых пеньках можешь ногу сломать.
   "А вот  и  не  могу!"  -  подумал  Майкл,  теперь  изнывая  от  желания
поделиться своей тайной.  Пеньков  же  там  не  было!  Им  овладела  такая
пьянящая радость, что у него даже голова закружилась.  Он  перепрыгнул  на
мокрую от росы траву, и куры тревожно шарахнулись.
   - Поосторожнее, нескладеха! Убирайся отсюда! Я попозже тебя найду.
   И она успокоила своих подопечных ласковыми словами. Дядя  Шон  говорил,
что Роза всем курицам дала имена, хотя она яростно это отрицала. Но  Майкл
не совсем ей поверил. Иногда она шепотом называла их как-то странно.
   Он припустил бегом, старые башмаки уже отсырели  от  росы.  День  будет
жаркий, и над рекой будут летать стрекозы.
   Кто-то, хромая, поднимался по длинному склону ему навстречу с вилами на
плече, ведром в одной руке и шлейфом сизого дыма позади. Увидев Майкла, он
помахал ему и сел на дерн, а вилы вогнал в землю. Это был  старик  Муллан.
Майкл сел возле него. Трава была вся в золоте лютиков, и они сидели в тихо
колышущемся желтом море, а их ноги уже осыпала пыльца.
   Муллан чиркнул спичкой о каблук сапога и всосал бледный огонек  в  свою
трубку с чашечкой из яблоневого дерева, такого густого коричневого  цвета,
что она  выглядела  почти  багряной.  Удивительно  красивая  трубка!  Даже
царапины и щербинки, полученные  с  годами,  гармонично  стали  частью  ее
формы. Грязь и кровь Соммы не оставили на ней никаких следов.  Муллан  был
ветеран, стрелок Иннискиллнигского полка. Хотя бабушка Майкла называла его
старым  пьянчугой,  но  он  был  единственным  работником,  которому   она
позволяла расположиться у плиты после ужина.
   - Ну, так как, Майк, - сказал он, блаженно попыхивая трубкой. И еще  он
был единственным, кто называл Майкла так, и Майклу  это  нравилось.  Такое
взрослое имя! - Чего ты натворил? Я видел, как ты вернулся вчера  вечером,
по брови в грязи,  а  лицо  бумаги  белее.  Ну,  прямо,  будто  привидение
повстречал, право слово.
   Майкл сорвал лютик и посмотрел на золотистый отблеск у себя на ладони.
   - Я упал... у реки. Ну, где спуск крутой. И до самого низа скатился.
   - А-а! - Муллан поковырял в чашечке жароустойчивым мизинцем. - Странное
местечко эта низина. Там темнеет так быстро, что и выбраться не успеешь. И
заметь, овцы там никогда не пьют, хоть твой дед и повырубил орешник.
   Майкл удивленно поднял голову. Ведь и правда - никогда!
   - И птиц там никогда нет, - сказал он. - Почему?
   Муллан  улыбнулся.  Подбородок  у  него  был  щетинистым,  как  стебель
крапивы, а глаза - два проблеска голубизны в лабиринте морщин  и  складок.
Он родился в другом столетии еще до самолетов, или автомобилей,  или  двух
мировых войн - до того, как Ирландия раскололась на две части. Когда  Пирс
[Пирс Патрик Генри (1879-1916) - ирландский  поэт  и  политический  лидер,
один из руководителей Дублинского  восстания  в  1916  году;  был  казнен]
поднимался по ступенькам  дублинского  главпочтамта,  он  и  его  товарищи
ежились в окопах под весенним дождем.
   - Бывают места, - сказал он,  -  чем-то  странные.  Вроде  бы  обычные,
только чуток не такие, а потому птицы их чураются, а людям там не по себе.
Подобных мест полно по всей стране, то есть было полно, когда я пешком под
стол ходил. - Его голос отодвинул это в неизмеримую даль. В другой век.
   - Какие они? - спросил Майкл, широко открыв глаза. - Чем они нехорошие?
   - Разве я сказал, что они нехорошие?  Просто  другие.  Мелочи,  которые
чувствуешь время от времени, если  день  подходящий.  В  сумерках  или  на
рассвете. А если посидеть там подольше,  так  и  можешь  увидеть  кое-что.
Самым уголком глаза. Фей, Майк. Народец холмов.
   Майкла охватило разочарование. Те, кого он видел у  реки,  феями  никак
быть не могли.
   - Так у них же вроде крылья есть и всякое такое, и уши заостренные.
   Муллан  со  смешком  выпустил  клуб  голубого  дыма.  Трубка   радостно
булькнула будто сама.
   - Ага. Крылышки - ну, как  у  стрекоз,  блестящие  и  жужжат.  -  И  он
рассмеялся.
   - Ты все выдумываешь!
   - Нет. Я серьезно. -  Но  он  продолжал  дребезжать  смешком,  и  Майкл
покраснел, но старик протянул руку. - Погоди-ка минутку, - он откашлялся и
сплюнул что-то полутвердое в лютики. - Господи! Нет, Майк, я над тобой  не
смеюсь. Вот послушай, я расскажу тебе историю... Да послушай же!  -  Майкл
обиженно привстал.  Муллан  ухватил  его  за  локоть  и  снова  усадил  во
взметнувшееся облачко пыльцы лютиков.
   - Так ты же смеялся!
   - Знаешь поле за речкой, по ту сторону моста?
   Майкл подозрительно кивнул.
   - Так вот, Пат, твой дедушка нашел там меч, оставшийся после римлян,  с
письменами на лезвии, только он их прочесть не сумел.
   - Я знаю. Про это все знают. Меч сейчас в музее, в городе.  И  феи  тут
совсем ни при чем.
   - Так-то так, только твой дедушка мне рассказывал, что меч-то лежал  на
траве, прямо сверху, и что за ним  из-за  деревьев  у  воды  подсматривали
какие-то. Уже стемнело, и он точно  знал,  что  они  там,  и  хотел  пойти
посмотреть. Думал, браконьеры или Кэмпбеллы молодые - от них  всего  ждать
можно, - но что-то его будто удержало. С ним был Демон, тогда  еще  совсем
щенок, так  он  ворчал,  рычал  и  прямо  дрожал  весь.  Шагу  к  деревьям
отказывался ступить, даже когда Пат его ногой пнул и отругал на все корки.
А потом дедушка твой  хватает  старый  меч  и  говорит,  пропади  оно  все
пропадом. И бегом домой, понимаешь Майк? Бегом!  А  пес  бежит  за  ним  и
скулит. Что ты об этом думаешь?
   - Он никогда про это не говорил. Он говорит, что нашел меч в ежевике.
   - А, по-твоему, взрослый человек - ему же тогда под шестьдесят  было  -
станет рассказывать, как напугался  теней,  точно  несмышленыш?  -  Муллан
торжествующе ухмыльнулся и убедительно взмахнул трубкой. Пепел  рассыпался
по воздуху.
   - Ты сам все придумал.
   - Может, да, а может, и нет. Верь не  верь,  дело  твое.  Одно  я  тебе
скажу. Если б я в твои годы да сказал бы кому из старших такое, ухо у меня
сразу бы вспухло. - На  секунду  лицо  Муллана  стало  почти  яростным,  и
мелькнул молодой солдат, который  выпрыгнул  из  окопа  в  атаку  в  давно
прошедшее июльское утро.
   - Прости, - мрачно сказал Майкл.  Он  уже  совсем  собрался  рассказать
старику про лисьи морды у реки, но решил, что тот  и  слушать  не  станет.
Значит, его тайна так тайной и останется.
   Муллан ухватился за вилы, встал и взял загремевшее ведро.
   - Да ладно. Но помни, в небе и на земле скрыто больше... - Он умолк.  -
Да, больше, чем ты успеешь палкой потыкать.  Слушай  старших,  глядишь,  и
научишься чему-ничему. А я пойду. Смотри, не балуйся.
   И он заковылял прочь, вскинув вилы на плечо,  точно  винтовку,  напевая
"Путь далек до Типперери" и волоча за собой шлейф дыма.


   Когда Муллан ушел, Майкл спустился к реке в низину. Хоть солнце светило
ярко, в тени  деревьев  царил  сумрак.  Он  нерешительно  остановился  над
обрывчиком, глядя туда, где река плескалась и что-то бормотала самой себе.
Пеньки орешника  торчали  из  палой  листвы  точно  ограненные  камни.  Он
задумался... Что, если?
   Что, если в лесу обитает народец холмов, как  в  сказках,  которые  ему
рассказывала Роза? Что, если там есть волки, и медведи, и тролли,  и  злые
колдуньи... и феи тоже? Но не такие, которые живут в цветах. Что, если они
большие, молчаливые,  злорадные,  почти  как  гоблины?  У  них  есть  свое
гоблинское царство, с замками и рудниками. И рыцари в латах  с  мечами,  и
женщины с длинными волосами в башнях. Что, если  все  это  есть  на  самом
деле, взаправду?
   И  в  его  сознании  всплыла  картина...  может  быть,   чье-то   чужое
воспоминание. О том, что случилось давным-давно  в  другом  месте...  или,
быть может, еще только должно случиться.


   Лошади уже еле брели, понурив головы, совсем  обессилев.  От  их  боков
поднимался пар, резко пахнущий потом. Майкл и  Котт  спешились,  мышцы  их
собственных ног подрагивали словно от сочувствия.
   - Мы не сбили их со следа, - сказала Котт, отбрасывая налипшие на  лицо
волосы. Майкл кивнул. Он так устал, что ему было почти  все  равно.  Страх
гнал их долго и далеко, но даже его притупило утомление.
   - Костер, - сказал он. - Я разведу костер. Смеркается.  Скоро  наступит
ночь.
   И снова взойдет луна. Полнолуние миновало, и она шла на  ущерб,  но  ее
диск  в  небе  оставался  еще  широким  и  серебряным.  Достаточно,  чтобы
взбодрить погоню. Достаточно, чтобы охотиться.  Скоро  лес  превратится  в
лабиринт светотени - серебряных лунных лучей и мрака.
   - Господи, как мне надоели деревья! - сказал он.
   Котт не  ответила.  Она  расседлывала  лошадей,  растирала  отсыревшими
потниками. Сегодня их не требуется привязывать - они никуда не уйдут.
   Мрак. Он выползал  из  древесных  стволов,  сочился  из  палой  листвы,
кровоточил в снежные облака. Мрак ему тоже надоел. Две трети суток занимал
мрак.
   У подножий безмолвных деревьев  хватало  хвороста,  а  среди  изогнутых
корней накопились кучи сухих листьев. Там, где сплетения ветвей редели, на
земле лежал снег. Земля была холодной -  глина  под  перегноем  высасывала
тепло. Им нужен костер - и защитник и податель бодрости.
   Он оцарапал костяшку пальца о сталь и тихо выругался. Его  слабая  рука
превращалась в помеху. Искра за искрой падали на  трут,  чуть  дымились  и
гасли. Наконец одна затлела. Он нагнул лицо к самой земле и с  бесконечной
осторожностью начал дуть, пока не разгорелся огонек, хрупкий, как  цветок,
танцуя на  листьях  и  сухих  веточках.  Выстилка  птичьих  гнезд  служила
отличным трутом, если была давней, а гнездо хорошо укрыто.
   Огонек все разгорался и разгорался. Теперь  Майкл  подкладывал  в  него
тонкие прутики, подкармливал его. А когда он выпрямился, и в спине  что-то
хрустнуло, его поразило, что уже почти воцарилась полная темнота.
   Котт развернула их постели, и на него даже через костер пахнуло от  них
душной  затхлостью.  Столько  дождливых  ночей,   столько   глины   внизу!
Согревались они только теплом друг друга. Но, несмотря на такую  близость,
уже много дней они не сливались в  любви.  Кто-то  должен  был  сторожить,
чтобы - как три ночи назад - их обоих не  разбудило  пронзительное  ржание
лошадей, и, приподнявшись, они увидели глаза за кругом  света  от  костра,
услышали глухое рычание, почти напоминавшее речь. Они чуть не погибли.
   А костер уже пылал. Он бросал в огонь толстые ветки и следил, как искры
уносятся вверх, будто только что  выкованные  звезды.  Тепло  ласкало  его
исхлестанное ветром лицо, успокаивало ноющую боль в покрытых шрамами руках
и ногах.
   Они поели вяленого мяса с  пресной  лепешкой  и  запили  глотком  вина.
Доброе красное вино из крохотных виноградников, которые люди сажали в лесу
у подножья холмов, почти  не  испорченное  бурдюком.  В  амфоре  оно  было
чудесным. У них его осталось меньше кварты - есть о чем пожалеть. Когда он
вдыхал аромат вина, смрад сырых лесов исчезал из его ноздрей, и он думал о
светлых солнечных склонах, обремененных лозами, - о тех местах, которые не
видел ни разу в жизни, о  каменных  плитах,  таких  горячих,  если  к  ним
прикоснуться! Он улыбнулся Котт, зная, что и она принадлежит лету и  любит
тепло. Укутанная в плащи, она выглядела такой бледной и  изможденной,  что
он притянул ее к себе, ощутил ее тонкую, по-птичьи  легкую  фигуру.  Полые
косточки, подумалось ему.
   - Сегодня нас ждет тихая ночь, - сказала она,  склонив  голову  ему  на
плечо. Он почувствовал, как она судорожно зевнула.
   - Почему ты так думаешь?
   - Днем они движутся медленно и держатся самых  густых  чащ.  Они  будут
проходить пять миль, где мы проезжали одну. Позади нас тяжелые места.
   Еще бы! Они ведь чуть не загнали своих лошадей. Как  долго  еще  смогут
лошади продираться сквозь подлесок? Ноги у них  были  все  в  царапинах  и
ссадинах, а вчера серый упал на колено и распорол его об острый корень. Он
охромел, и рана не заживет, пока будет продолжаться  их  бегство.  Гнедая,
Мечта, была не в лучшем состоянии. Быстрая, норовистая  кобылка,  когда-то
гордость и  радость  его  деда,  она  теперь  двигалась,  как  испорченная
заводная и