ед уходом он не забыл прикоснуться
к руке Дэвина в знак благодарности.  В  комнате  он  обнаружил  Эрлейна,
который  лежал  на  кровати,  заложив  руки  за  голову  и   уставившись
неподвижным взглядом в потолок.  Чародей  сперва  мельком  посмотрел  на
Алессана, когда  тот  вошел,  и  тут  же  прищурился  и  с  любопытством
уставился на него.
   Алессан ничего не сказал. Он упал на свою  постель  и  закрыл  глаза,
которые продолжали болеть. Вино, естественно,  не  помогло.  Он  не  мог
перестать думать о женщине, о  том,  что  она  сделала,  как  выглядела,
поднимаясь из моря, словно некое сверхъестественное существо. Он не  мог
отделаться от образа Брандина, падающего на колени и  закрывающего  лицо
руками.
   Он прятал глаза, но Алессан, стоявший всего в  пятнадцати  футах,  не
дальше,  успел  увидеть  сокрушительное  облегчение   и   пламя   любви,
сверкнувшее в его глазах, подобно белому огню падающей звезды.
   Его рука ужасно болела, но он осторожно несколько  раз  согнул  ее  и
убедился, что ничего не сломал. Если говорить честно, он не знал толком,
почему ударил того человека. Все, что он говорил о женщине из  Чертандо,
было правдой. Все было  правдой,  и  все  же  ничто  не  было  настоящей
правдой. Все, что сегодня произошло, совершенно сбивало с толку.
   Эрлейн, неожиданно проявляя такт, прочистил горло,  словно  собирался
задать вопрос.
   - Да? - устало сказал Алессан, не открывая глаз.
   - Вы хотели, чтобы все так и произошло? - спросил чародей  непривычно
неуверенным тоном.
   Алессан с трудом открыл глаза и взглянул на него. Эрлейн  приподнялся
на локте и смотрел на него задумчиво и подавленно.
   - Да, - ответил, наконец, Алессан. - Я этого хотел.
   Эрлейн медленно кивнул головой.
   - Тогда это означает войну. В моей провинции.
   Голова Алессана все еще болела, но уже меньше, чем раньше. Здесь было
тише, хотя  все  равно  снизу  доносился  шум,  глухой,  постоянный  шум
праздника.
   - Да, в Сенцио, - ответил он.
   Ему было ужасно грустно. Столько лет ушло на планирование, а  теперь,
когда они оказались здесь, к чему  они  пришли?  Его  мать  умерла.  Она
прокляла его перед смертью, но позволила ему держать ее за  руку,  когда
пришел конец. Что это значит? Может  ли  это  значить  то,  во  что  ему
хочется верить?
   Он находится на острове. Видел Брандина  Игратского.  Что  он  скажет
Баэрду? Тонкий кинжал у него на поясе стал тяжелым, как меч. Та  женщина
оказалась гораздо красивее, чем он  ожидал.  Дэвину  пришлось  дать  ему
голубое вино, он никак не мог в  это  поверить.  Он  только  что  ударил
незадачливого, ни в чем не повинного человека так сильно, что сломал ему
кости на лице. "Наверное, я действительно ужасно выгляжу, - подумал  он,
- если даже Эрлейн так мягко со мной разговаривает.  Они  собираются  на
войну в Сенцио. Это то, чего я хотел", - повторил он про себя.
   - Эрлейн, мне очень жаль,  -  сказал  он,  рискнул  сказать,  пытаясь
выбраться из своей печали.
   Он был готов к едкому ответу, почти хотел  его  услышать,  но  Эрлейн
сначала ничего не ответил. А когда заговорил, голос его звучал мягко.
   - Я думаю, пора, - вот что он сказал. - Спустимся  вниз  играть?  Это
поможет?
   "Это поможет?" С каких это пор его люди -  даже  Эрлейн  -  чувствуют
необходимость его опекать?
   Они снова спустились вниз. Дэвин ждал их на импровизированной сцене у
дальней стены "Триалы". Алессан взял  свою  тригийскую  свирель.  Правая
рука болела и распухла, но это не помешает ему играть. Музыка нужна  ему
сейчас, очень нужна. Он закрыл глаза и заиграл. В переполненной  комнате
все замолчали, слушая его. Эрлейн ждал, его руки  неподвижно  лежали  на
арфе, и Дэвин ждал тоже, давая ему время, чтобы он мог улететь  ввысь  в
одиночестве, устремиться к той высокой ноте, когда можно очень ненадолго
забыть все: растерянность, и боль,  и  любовь,  и  смерть,  и  страстное
желание.

18

   Обычно, когда  Альенор  поднималась  на  крепостную  стену  замка  на
закате, она смотрела на юг, наблюдая за игрой света и  сменой  красок  в
небе над горами. Но в последнее время, когда весна  повернула  на  лето,
которого они все ждали, Альенор стала подниматься на  северную  стену  и
ходила взад и вперед мимо амбразур, словно стражник, или,  облокотившись
на холодный шершавый камень, смотрела вдаль, кутаясь в шаль  от  холода,
все еще наступавшего после захода солнца.
   Будто могла проникнуть взглядом до самого Сенцио.
   Шаль была новая, привезенная  из  Квилеи  гонцами,  об  их  появлении
заранее предупредил ее Баэрд. У гонцов были послания, которые, если  все
сложится правильно, могли перевернуть кверху дном весь  мир.  Не  только
Ладонь - Барбадиор тоже, в  котором,  по  слухам,  умирал  император,  и
Играт, и саму Квилею, где Мариус мог не уцелеть именно из-за  того,  что
он делал для них.
   Гонцы из Квилеи заехали по пути  в  форт  Ортиц,  чтобы,  по  обычаю,
выразить уважение хозяйке замка Борсо и передать ей  подарок  от  нового
короля Квилеи: окрашенную  в  цвет  индиго  шаль,  цвет,  который  почти
невозможно встретить на Ладони и который, как ей было известно, носили в
Квилее только самые знатные люди. Очевидно,  Алессан  много  рассказывал
Мариусу о ее участии в его делах все эти годы. И  это  хорошо.  Кажется,
Мариус Квилейский был одним из  них;  собственно  говоря,  как  объяснил
Баэрд в тот день, когда Алессан уехал на перевал Брачио, а потом  дальше
на запад, Мариус был во всем этом ключевой фигурой.
   Через два дня после отъезда квилейцев у  Альенор  появилась  привычка
совершать весенние прогулки верхом,  которые  случайно  уводили  ее  так
далеко от дома, что она пару раз оставалась ночевать в соседних  замках.
И в этих случаях передавала особые послания некоторым особым людям:
   "Сенцио. До дня летнего солнцестояния".
   Вскоре после этого в замок Борсо приехали торговец  шелком,  а  потом
певец, который ей нравился, и привезли слухи о крупной переброске  войск
барбадиоров. Дороги совершенно забиты наемниками, марширующими на север,
сказали они. Она лукаво и озадаченно подняла  брови,  но  в  эти  вечера
позволила себе  выпить  больше  вина,  чем  обычно,  и  потом  по-своему
вознаградила обоих мужчин. Теперь, на закате, стоя на крепостной  стене,
она услышала сзади шаги. Альенор их ждала.
   Не оборачиваясь, она сказала:
   - Ты чуть не опоздала. Солнце уже почти село.  -  Что  было  правдой:
краски в небе и на легких, подсвеченных снизу облаках потемнели, розовый
цвет сменился красным и пурпурным, доходя почти до цвета индиго,  как  у
шали на ее плечах.
   Элена встала на парапет.
   - Простите, - невпопад сказала она. Она всегда  извинялась,  так  как
все еще чувствовала себя неловко в замке. Она  ступила  на  дорожку  для
стражи рядом с Альенор и  посмотрела  вдаль,  на  сгущающуюся  тьму  над
весенними полями. Легкий бриз развевал ее длинные желтые  волосы  вокруг
плеч.
   Предлогом ее появления в замке было то, что она стала новой фрейлиной
Альенор. Она привезла в Борсо  двух  своих  малышей  и  немногочисленные
пожитки через два дня после  окончания  дней  Поста.  Посчитали  удачной
идеей, чтобы она устроилась тут задолго до того времени, когда это будет
иметь значение. Как ни  удивительно,  по-видимому,  могло  действительно
наступить такое время, когда ее пребывание в замке будет иметь значение.
   Томаз, высокий пожилой воин из  Карду,  сказал,  что  одному  из  них
необходимо остаться здесь. Томаз, явно не выходец из Карду, и также явно
не желавший открыть,  кто  он  такой  на  самом  деле.  Это  Альенор  не
волновало. Главным было то, что Баэрд и Алессан ему доверяли, а в данном
вопросе Баэрд полностью полагался на мнение этого  смуглого  человека  с
впалыми щеками.
   - Кого вы имеете в  виду,  говоря  об  "одном  из  них"?  -  спросила
Альенор. Они были вчетвером наедине: она сама, Баэрд, Томаз и  та  рыжая
девушка, которой она не нравилась, Катриана.
   Баэрд долго колебался:
   - Одного из Ночных Ходоков, - в конце концов ответил он.
   При этих словах Альенор подняла брови,  но  ничем  не  выдала  своего
изумления, кроме короткого взмаха руки.
   - Правда? Здесь? Они все еще существуют?
   Баэрд кивнул.
   - Это там ты был вчера ночью, когда уходил из замка?
   Через мгновение Баэрд опять кивнул.
   Катриана  заморгала  от  удивления.  Она  умна  и  довольно  красива,
подумала Альенор, но ей еще многому предстоит научиться.
   - И что ты там делал? - спросила Баэрда Альенор.
   Но на этот раз он отрицательно покачал головой. Она этого ожидала.  С
Баэрдом нельзя переступать границы, но ей  нравилось  испытывать  их  на
прочность. Однажды ночью,  десять  лет  назад,  она  точно  узнала,  где
проходит его граница его тайн, по крайней мере в одном измерении.  Может
быть, это и удивительно, но с того времени их дружба стала еще крепче.
   Теперь он неожиданно улыбнулся:
   - Ты могла бы, конечно, всех их разместить здесь, не только одного.
   Она изобразила на лице легкое отвращение, притворное лишь отчасти.
   -  Одного  достаточно,  благодарю.  Если  это   соответствует   вашим
замыслам, каковы бы они ни были. - Эти последние  слова  она  адресовала
старику, замаскированному под  кардунского  воина.  Цвет  его  кожи  был
подобран очень хорошо, но она знала о методах маскировки Баэрда. За  эти
годы они с Алессаном появлялись здесь в самых разнообразных обличьях.
   - Я не совсем уверен, что это  наши  замыслы,  -  откровенно  ответил
Томаз.
   - Но так  как  нам  необходим  якорь  для  того,  что  Баэрд  задумал
попробовать сделать, одного человека в замке достаточно.
   - Достаточно для чего? - снова спросила она, не ожидая ответа.
   - Достаточно, чтобы я мог пустить в ход свою магию и найти это место,
- откровенно ответил Томаз.
   На этот раз хлопала глазами она, а Катриана выглядела невозмутимой  и
смотрела свысока. Это  было  нечестно,  решила  Альенор  после:  девушка
наверняка знала, что старик - чародей.  И  поэтому  не  среагировала.  У
Альенор хватило чувства юмора, чтобы находить их соперничество забавным,
и ей даже стало немного жаль, когда Катриана уехала.
   Через два дня появилась Элена. Баэрд сказал, что это  будет  женщина.
Он попросил Альенор позаботиться о ней. В ответ на это она тоже  подняла
брови.
   Стоя  на  северной  стене,  Альенор  оглянулась  через  плечо.  Элена
поднялась наверх без плаща и теперь  плотно  обхватила  себя  руками  за
локти. Чувствуя беспричинное раздражение, Альенор сорвала с себя шаль  и
набросила на плечи женщины.
   - Тебе следовало уже знать, - резко сказала она, -  здесь  становится
холодно после захода солнца.
   - Извините, - снова повторила Элена, быстро пытаясь сбросить шаль.  -
Но вы теперь замерзнете. Я пойду вниз и что-нибудь принесу для себя.
   - Оставайся на месте! - рявкнула Альенор. Элена замерла, в ее  глазах
появился испуг. Альенор  смотрела  мимо  нее,  мимо  темнеющих  полей  и
вспыхивающих внизу огоньков. Это в домах и на фермах  зажигали  свечи  и
камины. Она смотрела мимо них, ее взгляд под первыми вечерними  звездами
устремился на север, воображение уносило ее далеко за пределы видимости,
туда, где теперь должны были собраться вместе все остальные.
   - Останься, - повторила она мягче. - Останься со мной.
   Голубые глаза Элены в темноте  раскрылись  шире,  она  тоже  смотрела
вдаль. Лицо ее было серьезным, задумчивым. Неожиданно она улыбнулась.  И
затем, что еще более удивительно, подвинулась ближе и взяла Альенор  под
руку и притянула к себе. На секунду Альенор застыла, потом  расслабилась
и прижалась к ней. Она попросила общения. Она даже не  могла  вспомнить,
как давно не просила об этом. Совершенно другой вид интимных  отношений.
В последнее время  ей  казалось,  будто  внутри  нее  разрушается  нечто
жесткое и твердое. Она ждала этого лета  столько  лет,  что  бы  оно  ни
принесло с собой.
   Что говорил тот юноша, Дэвин? Насчет того, что им дозволены не только
преходящие желания, если только верить, что заслуживаешь этого. Никто не
говорил ей таких слов за все эти годы после того, как Корнаро  из  Борсо
погиб, сражаясь с барбадиорами. В то мрачное время  его  молодая  вдова,
его новобрачная, оставшись в высокогорном замке наедине со своим горем и
яростью, вступила на дорогу, которая сделала ее такой, какой она стала.
   Он уехал вместе с Алессаном, Дэвин. К этому  времени  они,  наверное,
уже тоже добрались на север. Альенор смотрела вдаль,  мысли  ее  летели,
словно птицы сквозь тьму, через разделяющие их  мили,  туда,  где  будет
решаться судьба всех, когда наступит летнее солнцестояние.
   Две женщины, темные и светлые волосы которых перемешал  ветер,  долго
стояли вместе на стене замка, деля  между  собой  тепло,  ночь  и  время
ожидания.
   Давно говорят, иногда в насмешку, иногда с изумлением,  граничащим  с
благоговением, что, по мере того как дни в Сенцио становятся все  жарче,
все жарче разгораются и ночные страсти. Гедонистическое самоублажение  в
этой северной провинции, благословленной  плодородной  почвой  и  мягкой
погодой, вошло в поговорку на Ладони и даже за морями.  В  Сенцио  можно
было получить что угодно, если ты готов за это заплатить. И  если  готов
сражаться, чтобы это удержать, часто прибавляли посвященные.
   К концу весны в тот год можно было ожидать, что нарастание напряжения
и  ощутимая  угроза  войны  уменьшат  ночную  страсть  сенцианцев  -   и
бесконечной череды их гостей - к вину, любовным утехам  в  разнообразных
сочетаниях и потасовкам в тавернах и на улицах.
   Кто-то мог и  правда  так  подумать,  но  не  те,  кто  знал  Сенцио.
Собственно  говоря,  было  даже  похоже,  что  грозные  предзнаменования
катастрофы - то, что барбадиоры скопились на границе  Феррата,  что  все
больше кораблей флотилии Играта  бросали  якорь  у  острова  Фарсаро,  у
северо-западной   оконечности   провинции,   -    только    пришпоривали
разнузданность ночей в городе Сенцио. Здесь не было комендантского  часа
уже  сотни  лет.  И  хотя  эмиссары  обоих  захватчиков   с   удобствами
расположились в противоположных крыльях так называемого  Губернаторского
замка, жители Сенцио продолжали похваляться, что  живут  в  единственной
свободной провинции Ладони.
   Эти похвальбы с каждым проходящим  днем  и  с  каждой  проведенной  в
сибаритстве  ночью  все  более  превращались  в  пустой  звук,  а   весь
полуостров готовился к большому пожару.
   Перед лицом  этого  быстро  приближающегося  вторжения  город  Сенцио
просто увеличивал и без того маниакальный темп своих ночных развлечений.
Легендарные  питейные  заведения,  такие,  как  "Красная  Перчатка"  или
"Тетрарх", каждую ночь были заполнены потеющими, шумными клиентами,  где
им  подавали  крепкие,  необоснованно  дорогие  напитки   и   поставляли
бесконечный поток доступной плоти, мужской и женской, в лабиринте душных
комнатушек наверху.
   Хозяева гостиниц,  которые  по  каким-то  причинам  не  гарантировали
клиентам продажную любовь, вынуждены были  предлагать  другие  приманки.
Для Солинги, хозяина таверны под тем же названием неподалеку  от  замка,
хорошая еда, приличные вина, пиво и  чистые  комнаты  служили  гарантией
существенного, хоть и  не  роскошного,  дохода.  Его  клиентами  были  в
основном купцы и торговцы, не склонные  участвовать  в  ночном  разврате
или, по крайней мере, есть и спать среди  всеобщего  разгула.  Заведение
Солинги также гордилось тем, что и  днем,  и  ночью,  предлагало  лучшую
музыку, которую только можно найти в городе.
   В данный момент, незадолго до обеда, в  один  из  дней  конца  весны,
посетители бара и обеденного  зала  почти  полной  таверны  наслаждались
музыкой странного трио: арфист из Сенцио, игрок на свирели из Астибара и
молодой тенор из Азоли, который, если верить возникшим пару  дней  назад
слухам, был  тем  самым  певцом,  который  исчез  прошлой  осенью  после
исполнения ритуальных обрядов на похоронах Сандре д'Астибара.
   В ту весну в Сенцио ходило множество разных слухов, но этому мало кто
поверил: невероятно, чтобы такая  знаменитость  пела  в  сборной  труппе
вроде этой. Но у  молодого  человека  действительно  был  исключительный
голос, и игра остальных двоих ему не уступала.  Солинги  ди  Сенцио  был
необычайно доволен тем, как они повлияли на  его  прибыль  за  последнюю
неделю.
   По правде говоря, Солинги принял бы их на работу  и  поселил  у  себя
даже в том случае, если бы они пели не  лучше  кабанов  во  время  гона.
Солинги уже более десяти лет был другом темноволосого человека,  который
теперь называл себя Адриано д'Астибар. Другом, и более  чем  другом;  по
случайности, почти половина всех постояльцев в эту  весну  были  людьми,
приехавшими в Сенцио специально на встречу с  этими  тремя  музыкантами.
Солинги держал рот на замке, разливал вино и пиво, руководил поварами  и
служанками и каждую ночь молился Эанне,  богине  Огней,  перед  сном,  в
надежде, что Алессан знает, что делает.
   В тот вечер клиенты, наслаждавшиеся вдохновенным исполнением  тенором
баллад Чертандо и отбивающие ритм на стойке бара, были  грубо  прерваны,
когда входная дверь распахнулась  и  впустила  новую,  довольно  большую
группу посетителей. Ничего особенного в этом не было, разумеется. Но тут
певец прервал балладу на середине припева и  с  приветственными  криками
устремился к вошедшим, второй музыкант быстро положил свирель и спрыгнул
со сцены, а арфист отставил арфу и тоже последовал за  ними,  хоть  и  с
меньшей поспешностью. Энтузиазм их объятий мог  дать  повод  к  циничным
выводам относительно характера отношений между встретившимися мужчинами,
учитывая, как с этим обстояло дело в Сенцио, если бы в новой компании не
было двух очень красивых девушек. Одна была с коротко стриженными рыжими
волосами, а  другая  с  волосами  цвета  воронова  крыла.  Даже  арфист,
мрачный, неулыбчивый человек, был почти против воли втянут в этот  круг.
Его прижал к своей костлявой груди похожий на труп наемник  из  Кардуна,
возвышавшийся над всеми остальными.
   А через секунду произошла еще  одна  встреча.  Она  произвела  совсем
другое  впечатление  на  собравшихся  и  даже   приглушила   возбуждение
здоровающихся музыкантов. Встал еще один человек и почтительно подошел к
пятерым только что вошедшим людям. Те, кто смотрел внимательно, заметил,
что у него дрожат руки.
   - Баэрд? - спросил он.
   На мгновение  воцарилось  молчание.  Затем  человек,  к  которому  он
обратился, сказал "Наддо?" таким тоном, который  могли  интерпретировать
даже самые невинные жители Сенцио. И все  сомнения  исчезли,  когда  эти
двое мужчин обнялись.
   Они даже заплакали.
   Многие мужчины, разглядывавшие двух женщин с откровенным восхищением,
решили, что их шансы на беседу и, кто знает, на что еще, возможно, выше,
чем кажется на первый взгляд, если все мужчины из новой  компании  такие
же, как эти двое.
   Алаис после Тригии жила в постоянном возбуждении, из-за  которого  ее
бледные щеки почти всегда горели румянцем, и она  сама  не  подозревала,
какую тонкую красоту это ей придавало. Теперь она знала, почему ей  было
позволено поехать с отцом.
   С того момента, когда шлюпка "Морской Девы" вернулась  на  корабль  в
залитой лунным светом гавани Тригии и доставила ее отца, Катриану и  еще
двух человек, которых они поехали встречать,  Алаис  поняла,  что  здесь
речь идет о чувстве, большем, чем дружба.
   Потом темнокожий мужчина из Карду окинул ее  оценивающим  взглядом  и
посмотрел на Ровиго с насмешливым выражением на морщинистом лице,  а  ее
отец, поколебавшись всего мгновение, сказал ему, кто она такая. А  потом
тихим голосом, но с восхитительным доверием к ней, он объяснил, что  эти
люди, его новые партнеры, на самом деле делают  здесь  и  чем  он  тайно
занимался вместе с ними уже много лет.
   Оказалось, что их встреча  на  дороге  у  дома  с  тремя  музыкантами
прошлой осенью, во время Праздника Виноградной  Лоз