агало  ему  жемчужину,  падающую  с
небес, ждущую, чтобы он ее поймал. И вставил в свою корону.
   Но все же ему было страшно, почти жутко этим  ясным  утром,  пока  он
сидел один  и  пытался  убедить  себя  в  истинности  этого  сверкающего
обещания. Больше чем страшно: во  рту  у  него  пересохло,  а  солнечный
весенний свет казался странным до боли. Он спросил себя, уж  не  заболел
ли он. Что-то грызло его, как крыса в темноте,  в  неосвещенных  уголках
мозга. Он заставил  себя  посмотреть  туда,  соорудить  факел  из  своей
осторожной рациональности, заглянуть внутрь себя и вырвать с корнем  эту
тревогу.
   И он действительно ее  увидел  и  понял  в  тот  же  момент,  что  ее
невозможно вырвать с корнем и невозможно признаться в ней ни одной живой
душе.
   Потому что истина, ядовитый орешек истины заключались в том,  что  он
боится. Смертельно боится, в самых потаенных  уголках  своего  существа,
этого человека, Брандина Игратского, теперь короля Восточной Ладони. Все
изменилось, равновесие полностью нарушено. Истинная  же  причина  -  его
страх - осталась точно такой же, какой была почти двадцать лет.
   Вскоре он вышел из комнаты и спустился по  лестнице  в  подземелье  -
посмотреть, как казнили гонца.
   Алаис точно знала, почему ей был сделан этот  невероятный  подарок  -
путешествие с отцом на "Морской Деве": в конце лета  Селвена  собиралась
выйти замуж.
   Катрини бар Эдинио, чей отец владел обширным поместьем  с  оливковыми
рощами и виноградниками к северу от Астибара и скромным, но процветающим
банкирским домом в городе, попросил у Ровиго руки его  дочери  в  начале
весны. Ровиго, предупрежденный заранее второй дочерью, дал согласие. Это
решение  было  рассчитано,   в   числе   прочего,   и   на   то,   чтобы
воспрепятствовать намерению Селвены, о  котором  она  часто  напоминала,
покончить с собой, если до осени она не выйдет замуж, а  будет  все  еще
жить в доме родителей. Катрини был серьезным и приятным юношей, пусть  и
скучноватым, а Ровиго в прошлом вел дела с Эдинио, и  этот  человек  ему
нравился.
   Селвена  пребывала  в   состоянии   экстаза   по   поводу   свадебных
приготовлений, перспективы вести  собственный  дом  -  Эдинио  предложил
поселить  молодую  чету  в  маленьком  домике  на  холме  рядом  с   его
виноградниками - и еще, как однажды вечером понял Ровиго из ее разговора
с  младшими  сестрами,  по  поводу  предвкушаемых  радостей  супружеской
постели.
   Он радовался ее счастью и с удовольствием ждал свадебного  торжества.
Если его и посещала временами грусть, которую он старался скрыть, то  он
относил ее за счет естественных чувств отца,  который  увидел,  что  его
девочка превратилась в женщину быстрее, чем  он  подготовился  к  этому.
Когда Ровиго увидел, как Селвена шьет красную перчатку для своей брачной
ночи, это подействовало на него сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся от
Селвены, лихорадочно и весело болтающей с  Алаис,  аккуратной,  тихой  и
внимательной, и нечто вроде печали охватило его  среди  царящей  в  доме
веселой суеты.
   Казалось, Аликс его понимает, может быть, даже лучше, чем он сам себя
понимал. У его жены появилась привычка похлопывать его по плечу в  самые
неожиданные моменты, словно успокаивая испуганное животное.
   Он  действительно  беспокоился.  Этой   весной   отовсюду   приходили
ожиданные  известия,  сулящие  перемены.  Войска  барбадиоров  запрудили
дороги, двигаясь к северу  Феррата,  к  границе  с  Сенцио.  Из  недавно
провозглашенного Королевства Западной Ладони на эту провокацию  пока  не
поступило ясного ответа. Или вести  о  нем  еще  не  достигли  Астибара.
Ровиго давно не получал ни одной весточки от Алессана, последняя  пришла
задолго до дней Поста, но тот  уже  давно  предупреждал  его,  что  этой
весной может произойти нечто новое.
   И что-то такое носилось в  воздухе,  ощущение  ускорения  и  перемен,
которое совпадало с настроением весеннего расцвета, а потом превратилось
в ощущение опасности и угрозы насилия. Казалось, он слышит и  видит  это
повсюду, в топоте армий на марше, в том, как люди  в  тавернах  понижают
голоса и слишком быстро оглядываются, когда кто-то входит.
   Однажды утром, проснувшись, Ровиго продолжал видеть внутренним взором
огромные глыбы плотно смерзшегося речного льда, которые случайно  увидал
много лет назад далеко к югу во время долгого путешествия вдоль  берегов
Квилеи. И этим внутренним взором, лежа  на  кровати,  подвешенный  между
сном и явью, он видел, как этот лед ломается и река снова начинает  течь
свободно, унося ломающиеся и скрежещущие льдины к морю.
   В то же утро за кавом, стоя в кухне, он  объявил,  что  собирается  в
город, взглянуть, как идет подготовка "Девы" к  ее  первому  плаванию  в
этом сезоне, в Тригию, с товарами, возможно, с вином  -  может  быть,  с
вином Эдинио. Он собирался обменять его на полный трюм  первой  весенней
шерсти и тригийского козьего сыра.
   Это решение пришло внезапно, но было принято не  вовремя.  Обычно  он
весной совершал поездку на юг, может быть, немного позже, в основном  по
делам торговли, отчасти  для  того,  чтобы  разузнать,  что  можно,  для
Алессана. Он поступал так много лет, по обеим причинам, с тех самых пор,
как познакомился с Алессаном и Баэрдом и провел с  ними  долгую  ночь  в
южной таверне. После нее он узнал разделенную страсть души  и  цель,  на
осуществление которой могла уйти целая жизнь.
   Итак, весеннее путешествие было  ежегодным  и  обычным.  Необычным  и
весьма импульсивным было его предложение, сделанное между двумя глотками
утреннего кава, взять с собой Алаис.
   Его старшая, его гордость, его умница. Он считал ее  такой  красивой,
что словами не описать. Никто не попросил ее руки. И хотя он  знал,  что
она искренне рада за Селвену  и  вовсе  не  огорчена  за  себя,  это  не
помешало ему ощущать острую жалость всякий раз, как  он  бросал  на  нее
взгляд среди растущего возбуждения приготовлений к свадьбе Селвены.
   Поэтому он спросил у нее, преувеличенно небрежно,  не  хочет  ли  она
поехать с ним, и Аликс быстро метнула на него, оторвавшись  от  кухонных
дел, острый, встревоженный взгляд, а Алаис еще быстрее ответила с редкой
для нее горячностью:
   - О, слава Триаде, да! Мне бы очень хотелось!
   Оказалось, что она давно мечтала об этом.
   Это была ее давняя мечта, ни разу не  высказанная,  не  произнесенная
вслух. Алаис чувствовала,  как  предательский  румянец  залил  ее  щеки.
Заметила, как переглянулись отец с матерью. Иногда она завидовала  этому
их  общению  при  помощи  взглядов.  Никаких  слов,  казалось,   они   в
большинстве случаев не нуждаются в словах. Потом Алаис увидела, как мать
кивнула, повернулась к отцу как раз вовремя, чтобы поймать его медленную
ответную улыбку, и поняла, что увидит море  с  борта  "Девы"  впервые  в
жизни.
   Ей так давно этого хотелось, что она даже не могла  вспомнить,  когда
это началось, когда этого желания у нее еще не было.  Она  помнила  себя
маленькой девочкой, достаточно легкой, чтобы сидеть  на  руках  у  отца,
пока ее мать несла Селвену. Они спускались к гавани  в  Астибаре,  чтобы
посмотреть на новый корабль, который был ключом к их скромному  достатку
в этом мире.
   И ей все понравилось. Три  мачты  -  тогда  они  казались  ей  такими
высокими, -  взлетающие  в  небо,  темноволосая  фигура  девы  на  носу,
ярко-синяя, свежая краска бортов, скрип канатов и дерева. И сама гавань:
запах смолы и сосновых досок, рыбы и эля, сыра  и  шерсти,  пряностей  и
кожи. Грохот повозок, нагруженных товарами, отправляемыми в какую-нибудь
дальнюю часть известного мира,  или  привезенными  из  дальних  стран  с
названиями, которые казались ей волшебными словами.
   Моряк, одетый в красно-зеленый костюм, проходил мимо с обезьянкой  на
плече, и ее отец поздоровался с ним, как со  знакомым.  Отец  чувствовал
себя здесь как дома, знал этих людей, дикие,  экзотические  места,  куда
они уплывали и откуда приплывали. Она слышала  крики  и  взрывы  буйного
смеха, громкие споры, пересыпанные ругательствами, по  поводу  веса  или
стоимости товара. Потом кто-то крикнул, что в бухту заплыли дельфины;  и
вот тогда отец поднял ее на плечи, чтобы она могла их увидеть.
   Селвена расплакалась  от  всего  этого  шумного  столпотворения,  как
помнила  Алаис,  и  они  вскоре  вернулись  к  повозке  и  уехали,   под
внимательными, гнетущими взглядами барбадиоров,  больших,  светловолосых
людей на крупных конях, охраняющих гавань  Астибара.  Она  была  слишком
мала, чтобы понять, зачем они здесь, но внезапное молчание  отца  и  его
бесстрастное лицо, когда они проезжали мимо, что-то ей подсказали. Позже
она узнала гораздо больше, когда выросла в своей оккупированной стране.
   Ее любовь к кораблям и к гавани никогда так и не прошла. При малейшей
возможности она ездила с Ровиго к морю. Зимой было легче, когда все  они
переезжали в их городской дом в Астибаре, но даже  весной,  и  летом,  и
ранней  осенью  она  находила  предлоги,  причины   и   способы,   чтобы
сопровождать отца в город и туда, где  стояла  на  приколе  "Дева".  Она
впитывала в себя эту картину, а ночью  ей  снился  океан,  открывающийся
перед ней, и соленые брызги волн.
   Сны. Она была женщиной. Женщины не ходят в море. А  послушные,  умные
дочери  никогда  не  тревожат  отцов  просьбами  о  подобных  вещах.  Но
оказалось, что иногда, в одно прекрасное утро, совершенно непредвиденно,
Эанна среди своих небесных огней может бросить взгляд вниз и улыбнуться,
и тебе предложат нечто чудесное, о чем ты сама  никогда  бы  не  посмела
попросить.
   Оказалось, что Алаис - хороший моряк, она легко привыкла  к  бортовой
килевой качке корабля, пока справа по  борту  разворачивалась  береговая
линия Астибара. Они плыли на север вдоль бухты,  потом  пробрались  мимо
островов архипелага и вышли на простор открытого моря. Ровиго  и  пятеро
его матросов справлялись с кораблем с легкостью,  их  движения  казались
Алаис непринужденными и точными. Она была в восторге и наблюдала за всем
происходящим в незнакомом мире так пристально, что они над ней  смеялись
и подшучивали. Но в их шутках не было  злобы;  она  знала  всех  пятерых
почти всю свою жизнь.
   Они обогнули северную оконечность провинции, "мыс Бурь",  как  сказал
ей один из матросов. Но в тот весенний день погода стояла мягкая и плыть
было легко. Когда они снова повернули на юг,  Алаис  стояла  у  борта  и
смотрела, как мимо проплывают зеленые холмы ее провинции, сбегая вниз  к
белому песку на берегу и к рыбацким поселкам, разбросанным по побережью.
   Через несколько дней их действительно настиг  шторм,  ночью,  у  скал
северной Тригии. Ровиго заметил его приближение на закате или учуял  его
в воздухе, но здесь береговая линия была скалистой и  опасной,  и  негде
было  укрыться.  Они  приготовились  встретить  шквал  на   почтительном
расстоянии от берега, чтобы оказаться  подальше  от  скал.  Когда  шквал
налетел, Алаис уже спустилась в свою каюту, чтобы не мешать.
   Даже такая погода не слишком ее беспокоила, как она с  благодарностью
обнаружила. Не было ничего приятного в том, чтобы ощущать, как скрипит и
сотрясается во тьме "Морская Дева" под напором ветра  и  дождя,  но  она
говорила себе, что ее отец за тридцать лет плаваний по  морю  попадал  в
гораздо более опасные переделки, и не собиралась дать себя запугать  или
смутить небольшому весеннему шторму с востока.
   Алаис решительно снова поднялась на палубу, как только почувствовала,
что волны и ветер стихают. Дождь еще  шел,  и  она  накинула  на  голову
капюшон плаща. Стараясь держаться подальше от тех  мест,  где  трудились
мужчины, Алаис остановилась у борта и посмотрела вверх. К востоку от них
быстро несущиеся по небу облака открывали клочки чистого неба, и  в  них
ненадолго прорывался  свет  Видомни.  Позже  ветер  совсем  стих,  дождь
прекратился, а облака разошлись, и она увидела,  как  взошли  над  морем
яркие, далекие звезды Эанны,  как  обещание,  как  дар.  Алаис  откинула
капюшон и тряхнула головой, рассыпая  черные  волосы.  Глубоко  вдохнула
свежий, чистый воздух  и  на  мгновение  почувствовала  себя  совершенно
счастливой.
   Подняв глаза, она увидела, что отец наблюдает за  ней.  И  улыбнулась
ему. Он не ответил ей улыбкой, но когда она подошла, то увидела, что его
глаза смотрят нежно и серьезно. Он облокотился о поручни рядом с  ней  и
смотрел на береговую линию на  западе.  В  его  волосах  и  на  короткой
бородке, которую он теперь отращивал,  блестели  капли  воды.  Невдалеке
медленно проплывали мимо утесы Тригии - ряд темных, массивных  силуэтов,
освещенных лунным светом.
   - В тебе это есть, - тихо произнес отец под плеск и вздохи волн. -  В
твоем сердце и в твоей крови. В тебе этого даже больше, чем во  мне,  от
моего отца, и от его отца. - Он немного помолчал, потом медленно покачал
головой. - Только, Алаис, дорогая, женщина не  может  провести  жизнь  в
море. В нашем мире - не может.
   Ее мечта. Чистая и яркая, как блеск белых лучей  Видомни  на  волнах.
Изложенная такими простыми словами и тут же разрушенная.
   Алаис вздохнула. И произнесла давно  отрепетированную  речь,  никогда
еще не звучавшую вслух:
   - У тебя нет сыновей. Я - старшая. Ты отдашь мне  "Деву"  и  все  то,
ради чего ты трудился, когда больше не сможешь вести такую жизнь?
   - Когда я умру? - Он  произнес  это  мягко,  но  какое-то  тяжелое  и
болезненное чувство сжало ее сердце.
   Она продела руку сквозь сгиб его локтя, крепко сжала и придвинулась к
нему поближе, чтобы положить голову на его плечо.
   Они молчали, глядя на проплывающие мимо скалы и на игру лунного света
на волнах. Корабль, как всегда, издавал звуки, но они  ей  нравились.  В
последние ночи Алаис засыпала под беспрерывные, заунывные песни "Морской
Девы", как под колыбельную.
   Алаис сказала, все еще не поднимая головы с его плеча:
   - Можно меня научить? Я хочу сказать, научить меня  помогать  тебе  в
делах. Даже если я не буду ходить в море.
   Некоторое время отец не отвечал. Прислонясь к нему,  она  чувствовала
его ровное дыхание. Его ладони спокойно лежали на поручнях.
   - Это можно, Алаис, - ответил он. - Если ты этого хочешь,  это  можно
сделать. Женщины ведут дела по всей Ладони.  Чаще  всего  вдовы,  но  не
только они. - Он заколебался. - Твоя мать могла бы продолжать дело,  как
мне кажется, если бы захотела, если бы у нее были хорошие  советчики.  -
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, но она не подняла голову  от  его
плеча.
   - Только это жизнь резкая и холодная, моя дорогая. И для  женщины,  и
для мужчины, жизнь без тепла очага  в  конце  дня.  Без  любви,  которая
уводит из дома и приводит домой.
   Услышав это, она закрыла глаза. В этом было все дело. Они никогда  не
давили на нее, никогда не торопили и не настаивали, хотя  ей  уже  почти
двадцать лет и ее время давно пришло.  И  ей  много  ночей  снился  этот
странный сон, все темные зимние  ночи  минувшей  зимы:  она  и  туманная
фигура на фоне луны, мужчина, где-то в незнакомом месте, в горах,  среди
цветов, под звездной аркой, и его тело опускается  на  ее  тело,  а  она
поднимает руки и обнимает его.
   Алаис подняла голову и убрала руку. Осторожно сказала, глядя вниз  на
волны:
   - Мне нравится Катрини. Я рада за Селвену. Она готова, она так  давно
уже хочет этого, я думаю, он ей подходит.  Но  я  хочу  получить  больше
того, что будет иметь она, отец. Я не  знаю,  чего  именно,  но  я  хочу
большего.
   Отец шевельнулся. Она увидела, как он сделал глубокий вдох и медленно
выдохнул.
   - Я знаю, - услышала она его ответ. - Я это знаю, дорогая  моя.  Если
бы я знал, что или как, и мог тебе это дать, все было бы твоим. Весь мир
и звезды Эанны были бы твоими.
   Тут Алаис заплакала, что случалось с ней редко. Но она любила отца  и
заставила его огорчиться, а он только что  сказал,  уже  второй  раз  за
сегодняшний день, что когда-нибудь умрет, и свет белой луны на скалах  и
на море после шторма был не похож ни на что из виденного ею  раньше,  и,
наверное, она никогда больше ничего подобного не увидит.
   Дорога была скрыта от глаз Катрианы, пока она  поднималась  вверх  по
склону из лощины, но по доносящимся издали звукам и по тому, как Баэрд и
Сандре оба стояли неподвижно и  настороженно  в  траве  на  опушке,  она
поняла: что-то не так. Мужчины, к этому выводу  она  давно  уже  пришла,
значительно хуже женщин скрывают свои чувства в подобных ситуациях.
   Ее волосы еще не высохли после купания в пруду - в ее любимом  месте,
которое они проезжали всякий раз по дороге из Феррата  в  Чертандо.  Она
поспешно взобралась наверх, торопясь понять, что случилось.
   Оба они ничего не сказали, когда она появилась рядом с ними.  Повозку
поставили в тень, в стороне от дороги с севера на  юг,  а  двух  лошадей
отпустили пастись. Лук и колчан Баэрда лежали в траве у деревьев, рядом,
на тот случай, если они ему понадобятся.  Она  посмотрела  на  дорогу  и
увидела барбадиорских солдат, пеших и конных, поднимающих клубы пыли  на
марше.
   - Опять из Третьей роты, - произнес Сандре, и  в  его  голосе  звучал
холодный гнев.
   - Похоже, они все идут туда, да? - мрачно пробормотал Баэрд.
   Это было хорошо, очень хорошо, это было именно то, чего  они  хотели.
Их гнев  и  мрачность  были  почти  неожиданными.  Казалось,  это  некая
инстинктивная мужская реакция на  близость  врага.  Катриане  захотелось
встряхнуть их обоих.
   В самом деле, все было так ясно. Баэрд сам объяснил это ей, и Сандре,
и Альенор из Борсо в тот  день,  когда  Алессан  встречался  с  Мариусом
Квилейским в горах, а потом уехал на запад с Дэвином и Эрлейном.
   Слушая его в тот день, заставляя себя сосредоточиться  в  присутствии
Альенор, Катриана наконец-то поняла, что имел в  виду  Алессан  все  это
время, когда говорил, что им надо подождать до весны. Они  ждали,  чтобы
Мариус ответил "да" или "нет". Чтобы сказал,  рискнет  ли  он  ради  них
своей непрочно сидящей на голове короной и своей жизнью. И в тот день на
перевале Брачио он пообещал сделать это. Баэрд немного,  совсем  немного
рассказал им о том, почему он согласился.
   Десять дней спустя они с Баэрдом и Сандре наблюдали  с  гор  у  форта
Ортиц, как по дороге проехали послы с квилейским  флагом,  и  барбадиоры
встретили их с почетом у стен форта и проводили внутрь.
   На следующее утро квилейцы поехали дальше, не  спеша,  по  дороге  на
север. Через два часа после их отъезда ворота форта снова  распахнулись,
и из них крайне поспешно выехало шесть  человек.  Одним  из  них  -  это
заметил Сандре - был сам Сифервал, командир Третьей роты.
   - Получилось, - сказал Баэрд с благоговением в голосе. -  Не  могу  в
это поверить, но, кажется, у нас получилось!
   Прошло чуть больше недели, и первые отряды солдат двинулись в путь, и
тогда они поняли, что он был прав. Лишь несколько дней спустя, в поселке
ремесленников в северном Чертандо, при покупке резных изделий  и  тонких
тканей, они с опозданием узнали о  том,  что  сделал  на  Кьяре  Брандин
Игратский. О Королевстве Западной Ладони.
   - Ты играешь в азартные игры? - спросил Сандре  у  Баэрда.  -  Теперь
кости брошены, и никто их не остановит и не поправит, пока они  сами  не
упадут.
   Баэрд ничего не ответил, что-то  в  выражении  его  лица,  изумление,
близкое к шоку, заставило Катриану подойти к нему и  взять  его  руку  в
свои. Что было совсем на нее не похоже.
   Однако все изменилось или постепенно менялось. Баэрд был не похож  на
себя после дней Поста и их пребывания в замке Борсо. Что-то  с  ним  там
произошло, но он ничего не объяснил. Алессан уехал, и Дэвин - и хотя  ей
не хотелось в этом признаваться, она скучала по нему почти так  же,  как
по принцу. Даже их роль здесь, на востоке, теперь полностью изменилась.
   Сначала они ждали в горах  появления  послов,  на  тот  случай,  если
что-то пойдет не так. Но теперь Баэрд поспешно вел их из