разбойников;  он  изо  всех  сил  старался  не
замечать боли в поврежденной ноге. И сжимал в руке темный меч, купленный
ему Баэрдом, держал его вверх изогнутым лезвием, как учили его зимой, по
утрам, но тогда уроки казались невообразимо  далекими  от  событий  этой
ночи.
   Он видел, как Алессан ворвался прямо в  круговую  оборону  наемников,
неотвратимый, как одна  из  его  стрел,  словно  хотел  перевесить  этим
единственным прямым ответным действием все те годы, когда подобные  вещи
были невозможны.
   Яростно стиснув зубы, Дэвин следовал за Алессаном. Но все  же  отстал
на  шесть  корпусов  лошади  и  был  один,  когда  рядом  с  ним   вырос
светловолосый барбадиор, не правдоподобно огромный на своем коне.  Дэвин
вскрикнул от неожиданности.  Лишь  некий  слепой  инстинкт  выживания  и
рефлексы, заложенные с рождения, спасли ему жизнь. Он резко бросил  коня
влево, на свободное пространство, а затем откинулся назад и вправо,  так
низко пригнувшись к земле, как только мог, и изо всех  сил  ткнул  мечом
снизу вверх. Он почувствовал жгучую боль в поврежденной ноге и  чуть  не
упал. Клинок барбадиора со свистом разрезал  воздух  в  том  месте,  где
только  что  находилась  голова  Дэвина.  А  через  долю  секунды  Дэвин
почувствовал, как его собственный,  угрожающе  изогнутый  клинок  прошил
кожаную броню и вошел в плоть.
   Барбадиор вскрикнул, звук получился жидким, булькающим. Солдат  резко
покачнулся в седле, меч выпал из его руки. Он поднес одну  руку  ко  рту
странно  детским  жестом.  Затем,  подобно  медленно  падающему  горному
дереву, выскользнул боком из седла и упал на землю.
   Дэвин уже успел выдернуть свой меч.
   Развернув коня почти на месте, он оглянулся в поисках противников. Но
никого  не  было.  Алессан  и  остальные  опередили  его  и  дрались   с
наемниками, оттесняя их навстречу группе Дукаса и Аркина, в  направлении
к востоку.
   Все почти кончено, понял Дэвин. Ему нечего больше делать. Со  сложной
смесью чувств, которые даже не пытался сейчас  понять,  он  наблюдал  за
тем, как трижды поднялся  и  опустился  клинок  принца,  и  увидел,  как
погибли три барбадиора. Один за другим шесть факелов упали на  землю,  и
их затоптали. А потом - всего через несколько мгновений после того,  как
они въехали в ущелье, как показалось Дэвину, - последний из  барбадиоров
был повержен и зарублен.
   Именно тогда он увидел то, что осталось от Охотника, и  осознал,  как
тот был молод. Тело растоптали в схватке, и  вид  его  был  ужасен.  Оно
лежало под неестественным углом. Лицо почему-то не пострадало, хотя  для
Дэвина, глядящего сверху, это оказалось самым худшим. Две стрелы все еще
торчали из детского тела, древко одной из них сломалось.
   Дэвин  отвернулся.  Погладил  коня,  подаренного  Альенор,  и  что-то
прошептал ему. Потом заставил себя  отъехать  назад,  к  тому  человеку,
которого убил. Это не то же  самое,  что  спящий  солдат  на  конюшне  у
Ньеволе. Не то же самое,  сказал  он  себе.  Это  был  открытый  бой,  и
барбадиор был вооружен, носил латы и  размахивал  своим  тяжелым  мечом,
стремясь отнять у  Дэвина  жизнь.  У  Дэвина  не  было  никаких  иллюзий
относительно того, какой была бы их судьба, если бы барбадиоры и Охотник
настигли его, Алессана и Эрлейна одних, в этой глуши.
   Это не то же самое, что произошло на конюшне. Он снова  повторил  это
себе, и постепенно до него дошла призрачная, сбивающая с  толку  тишина,
которая опустилась на ущелье. Все еще дул ветер, такой же холодный,  как
и прежде. Он поднял взгляд и с опозданием увидел, что Алессан  незаметно
подъехал к нему и тоже смотрит вниз на человека,  которого  убил  Дэвин.
Оба коня били  копытами  и  храпели,  возбужденные  яростью  только  что
завершившейся схватки и запахом крови.
   - Дэвин, поверь, мне очень жаль, - тихо  пробормотал  Алессан,  чтобы
никто другой не услышал. - Труднее всего в первый раз, а я не  дал  тебе
времени приготовиться.
   Дэвин  покачал  головой.  Он  чувствовал  себя  опустошенным,   почти
оцепеневшим.
   - У тебя не было большого выбора. Может быть, так лучше. - Он неловко
откашлялся. - Алессан, ты должен беспокоиться  о  гораздо  более  важных
вещах. Я сделал свой выбор в лесу Сандрени прошлой осенью. Ты за меня не
в ответе.
   - В каком-то смысле - в ответе.
   - Не в том смысле, который имеет значение.
   - А дружба имеет значение?
   Дэвин молчал, внезапно оробев. Алессан умел так влиять на людей.
   Через мгновение принц прибавил, как бы между прочим:
   - Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда я  вернулся  из
Квилеи.
   Казалось, он собирался прибавить еще что-то, но передумал.  Дэвин  не
имел представления, однако, что он хотел этим  сказать,  и  что-то  тихо
затеплилось в нем, подобно зажженной свече.
   Еще несколько мгновений они смотрели вниз, на мертвеца. Бледный  свет
узкого полумесяца Видомни давал  достаточно  света,  чтобы  увидеть  его
искаженное болью лицо с открытыми глазами.
   Дэвин сказал:
   - Я сделал свой выбор и понимаю необходимость этого, но не думаю, что
когда-нибудь смогу привыкнуть.
   - Знаю, я тоже не привык, - ответил Алессан. Он заколебался. -  Любой
из моих братьев сделал бы лучше то, ради чего я остался в живых.
   Тогда Дэвин повернулся, пытаясь разглядеть выражение  лица  принца  в
тени. И через мгновение сказал:
   - Я их не знал, но ты позволь мне возразить:  я  сомневаюсь  в  этом.
Правда, сомневаюсь, Алессан.
   Через секунду принц прикоснулся к его плечу.
   - Спасибо. Боюсь, с тобой не все согласятся. Но все равно спасибо.
   И с этими словами он, казалось, вспомнил  о  чем-то,  или  его  снова
что-то позвало. Голос его изменился.
   - Нам надо ехать. Я  должен  поговорить  с  Дукасом,  а  потом  нужно
догнать Эрлейна и ехать дальше. Впереди долгий путь.  -  Он  оценивающим
взглядом смерил Дэвина. -  Ты,  наверное,  очень  устал.  Мне  следовало
спросить тебя раньше: как твоя нога? Можешь скакать?
   - Со мной все в порядке, - запротестовал Дэвин. - Конечно, могу.
   Позади них раздался смех. Они обернулись и увидели Эрлейна и  других,
которые вернулись в ущелье.
   - Скажите, - обратился чародей к Алессану с едкой насмешкой в голосе,
- какого ответа вы от него  ожидали?  Конечно,  он  скажет  вам,  что  в
состоянии скакать. И будет скакать всю ночь, полумертвый,  ради  вас.  И
этот тоже, - он махнул рукой в сторону Наддо,  стоящего  сзади,  -  хотя
познакомился с вами всего  час  назад.  Интересно,  принц  Алессан,  что
чувствует человек, имеющий такую власть над людскими сердцами?
   Пока Эрлейн говорил, к ним подъехал Дукас. Но ничего не сказал, а так
как факелы погасли, то стало слишком темно, чтобы  разглядеть  выражение
лиц. Приходилось судить по словам и интонации.
   Алессан тихо ответил:
   - Думаю, что ты знаешь мой ответ.  Во  всяком  случае,  маловероятно,
чтобы я был о себе слишком высокого мнения, пока  ты  рядом  со  мной  и
уберегаешь меня от этого. - Он помолчал и прибавил:
   - Упаси тебя Триада от того, чтобы добровольно скакать  всю  ночь  по
чужим надобностям!
   - У меня больше нет выбора в данном вопросе, - резко ответил  Эрлейн.
- Вы об этом забыли?
   - Не забыл. Но не собираюсь начинать этот спор заново, Эрлейн.  Дукас
и его люди только что рисковали своими жизнями, чтобы спасти твою.  Если
ты...
   - Спасти мою жизнь! Ей бы ничто не угрожало, если бы вы не  заставили
меня...
   - Эрлейн, довольно! Нам очень много надо сделать, и я  не  расположен
спорить.
   Дэвин увидел в темноте, как Эрлейн отвесил насмешливый  поклон,  сидя
верхом.
   - Нижайше прошу прощения, - преувеличенно покорным тоном сказал он. -
Вам  следует  заранее  предупредить  меня,  когда   будете   расположены
поспорить. Согласитесь, что данный вопрос имеет  для  меня  определенное
значение.
   Казалось, что Алессан молчит очень долго. Потом он мягко ответил:
   - Мне кажется, я догадался, что кроется за этим. Я  понимаю.  Дело  в
том, что мы встретили еще одного чародея.  Рядом  с  Сертино  ты  острее
чувствуешь то, что с тобой случилось.
   - Не делайте вид, что понимаете меня, Алессан! - в ярости  воскликнул
Эрлейн.
   Все еще спокойно Алессан сказал:
   - Очень хорошо, не буду. В каком-то смысле я никогда не смогу  понять
тебя и то, как ты жил до сих пор. Об этом я уже говорил тебе,  когда  мы
встретились. Но пока этот вопрос закрыт. Я буду готов  обсуждать  его  в
тот день, когда тираны исчезнут с Ладони. Не раньше.
   - Вы погибнете раньше. Мы оба погибнем.
   - Не трогай его! - резко приказал Алессан. Дэвин с опозданием увидел,
что Наддо  поднял  здоровую  руку  с  намерением  ударить  чародея.  Уже
спокойнее принц прибавил:
   - Если мы оба погибнем, тогда наши души смогут сразиться  в  Чертогах
Мориан, Эрлейн. А до тех пор - достаточно. Нам предстоит многое  сделать
вместе в следующие несколько месяцев.
   Дукас кашлянул.
   - Между прочим, нам двоим тоже надо бы побеседовать. Мне хотелось  бы
узнать гораздо больше, прежде чем я пойду дальше  этой  ночной  схватки,
как бы мне она ни понравилась.
   - Я знаю, - ответил Алессан,  поворачиваясь  к  нему  в  темноте.  Он
заколебался. - Проедем вместе с нами немного дальше. Только до  деревни.
Вы и Наддо, из-за его руки.
   - Почему туда, и почему из-за руки? Я не понимаю, - сказал  Дукас.  -
Вам следует понимать, что в деревне нас  не  встретят  с  распростертыми
объятиями. Причины очевидны.
   - Могу себе представить. Это не имеет  значения.  Ведь  сегодня  ночь
Поста. Вы поймете, когда мы  туда  приедем.  Поехали.  Я  хочу  показать
кое-что моему-доброму другу Эрлейну ди Сенцио. И полагаю, Сертино  лучше
тоже поехать с нами.
   - Я бы не пропустил этого за все голубое  вино  Астибара,  -  ответил
пухлый чародей из Чертандо.  Было  интересно,  а  в  другое  время  даже
забавно отметить, что он старается держаться на почтительном  расстоянии
от принца. Его шутливые слова  были  произнесены  убийственно  серьезным
тоном.
   - Тогда поехали, - ворчливо приказал Алессан. Проехал  мимо  Эрлейна,
чуть не задев его, и двинулся на запад, к выходу их ущелья.
   Те, кого он назвал, поехали вслед  за  ним.  Дукас  бросил  несколько
коротких фраз приказа Аркину, но слишком тихо,  и  Дэвин  не  расслышал.
Аркин секунду поколебался, явно  сгорая  от  желания  поехать  со  своим
вожаком. Но потом молча развернул своего коня в  другую  сторону.  Когда
Дэвин через несколько мгновений оглянулся,  то  увидел,  что  разбойники
снимают оружие с тел убитых барбадиоров.
   Он снова обернулся через несколько секунд,  но  они  уже  выехали  из
ущелья на открытую местность. С юга и с востока темнели горы, а с севера
простиралась поросшая травой равнина. Входа в ущелье даже не было видно.
Аркин и остальные  скоро  оттуда  уедут,  понимал  Дэвин,  оставив  лишь
мертвых. Только мертвых, на поживу стервятникам. И один из них убит  его
собственным мечом, а другой - ребенок.
   Старик лежал на кровати во тьме ночи Поста и во всегдашней тьме своей
слепоты. Ему совсем не хотелось спать, он прислушивался к вою  ветра  за
стеной и к голосу женщины в соседней комнате. Она щелкала четками, снова
и снова монотонно повторяя одну и ту же молитву:
   - Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси  нас,  Мориан,  храни  наши  души.
Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас, Мориан, храни  наши  души.  Эанна,
возлюби нас...
   Его  слух  остался  очень  острым.  По  большей  части  это   служило
компенсацией, но иногда - как сегодня ночью, когда эта женщина молилась,
словно обезумевшая,  -  это  становилось  проклятием,  особо  изощренной
пыткой. Она пользовалась старыми четками; он слышал  их  сухое,  быстрое
щелканье даже сквозь стену, разделяющую их комнаты. Три года  назад,  на
день рождения, он сделал ей новые четки из редкого, полированного дерева
танч. Чаще всего она пользовалась ими, но не в дни Поста. В эти дни  она
брала старые четки и молилась вслух  большую  часть  этих  трех  дней  и
ночей.
   В первые годы он проводил  эти  три  ночи  в  сарае  вместе  с  двумя
мальчиками, которые принесли его сюда, настолько ее непрерывные  молитвы
его раздражали. Но теперь он состарился, кости  его  трещали  и  ныли  в
такие ветреные ночи, как эта, и он оставался в собственной  постели  под
грудой одеял и старался терпеть ее голос как мог.
   - Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси  нас  от  всех  напастей,  Мориан,
сохрани наши души и защити нас. Эанна, возлюби нас...
   Дни Поста были временем раскаяния и искупления,  но  они  были  также
временем, когда следовало подсчитывать дары и благодарить за них. Старик
был циником по самым разным и веским причинам,  но  не  назвал  бы  себя
человеком нерелигиозным и не мог бы сказать, что прожил свою  жизнь  без
благословения свыше, несмотря на двадцать  лет  слепоты.  Большую  часть
жизни он прожил в достатке и приближении к власти. Его долгая жизнь была
благословением, и благословением было его  умение  работать  с  деревом.
Сначала всего лишь разновидность игры, развлечение, это стало неизмеримо
большим с тех пор, как они приехали сюда много лет назад.
   Он обладал и еще одним даром, хотя о нем знали немногие. В  противном
случае он не смог бы зажить тихой жизнью в этой высокогорной  деревушке,
а тихая жизнь имела существенное значение, поскольку  он  скрывался.  До
сих пор.
   Сам факт того,  что  он  выжил  во  время  долгого,  лишенного  света
путешествия так много лет назад, был благословением особого рода. Он  не
питал иллюзий: он никогда бы не выжил, если  бы  не  верность  двух  его
молодых  слуг.  Единственных,  которым   позволили   остаться   с   ним.
Единственных, которые захотели остаться.
   Они теперь уже не были молодыми и перестали быть слугами.  Они  стали
крестьянами на земле, которой владели вместе с ним. И уже  не  спали  на
полу в передней комнате их первого маленького домика или в сарае, как  в
те годы, а жили в собственных домах с женами, и их дети жили рядом. Лежа
в темноте, он возносил за это благодарность с той же горячностью, как  и
за все, что было дано ему самому.
   Любой из них пустил бы его переночевать в свой дом в эти три ночи, но
он не хотел обременять их. Ни в ночь Поста, ни в  другие  ночи.  У  него
было собственное понятие о приличиях, и, кроме того,  с  годами  он  все
больше любил собственную постель.
   - Эанна, возлюби нас, как детей своих, Адаон, спаси  нас,  как  детей
своих...
   Ясно, что уснуть он не сможет. Он  подумал  о  том,  чтобы  встать  и
заняться полировкой посоха или лука, но знал, что Менна  его  услышит  и
заставит  заплатить  за  осквернение  ночи  Поста  работой.   Водянистая
овсянка, кислое вино, его тапочки, назло переставленные  с  того  места,
где он их снял.
   - Они мне мешали, - скажет она в ответ на его жалобу.
   Потом, когда снова будет позволено разжигать огонь, подгоревшее мясо,
кав, который невозможно пить, горький хлеб. По крайней мере,  в  течение
недели. У Менны были свои способы дать ему понять, что  для  нее  важно.
После всех этих лет между ними установилось молчаливое понимание, как  у
любых престарелых супругов, хотя, разумеется, он на ней не был женат.
   Он знал, кто он такой и что ему подобает, даже в этом падении,  вдали
от дома, от воспоминаний о богатстве и власти. Здесь, в  этом  маленьком
поместье, купленном на золото,  которое  он  прятал  на  себе  во  время
долгого путешествия  вслепую  семнадцать  лет  назад,  полный  ужасающей
уверенности в том, что за ним по пятам гонятся убийцы.
   Однако он выжил, и мальчики тоже. Пришли в  эту  деревню  в  один  из
осенних дней - незнакомцы, появившиеся в  мрачное  время.  В  то  время,
когда столько людей погибло  и  столько  других  было  грубо  сорвано  с
насиженных мест и разбросано по всей Ладони вслед за  приходом  тиранов.
Но они втроем как-то выдержали, даже ухитрились заставить землю  кормить
их в урожайные годы. Под конец неурожайных лет в Чертандо  ему  пришлось
растратить остаток золота, но, с другой стороны, зачем оно еще нужно?
   Правда, зачем оно еще могло понадобиться? Его наследниками были Менна
и оба мальчика - конечно, они уже перестали быть мальчиками.  Только  их
он мог теперь  назвать  своей  семьей.  Кроме  них,  у  него  ничего  не
осталось, если не считать снов, которые все еще снились ему по ночам.
   Он был циником, потому что многое повидал  до  того,  как  спустилась
тьма, и после, вооруженный другим зрением, но не был настолько обременен
иронией, чтобы она победила  мудрость.  Он  знал,  что  ссыльным  всегда
снится дом, что испытавшие жестокую несправедливость никогда  о  ней  не
забывают. У него не было иллюзий,  он  не  считал  себя  исключением  из
правил.
   - Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас от... Спаси нас Триада!
   Менна внезапно замолчала. И по той же причине старик внезапно  сел  в
кровати, морщась от резкой боли в спине. Она  оба  услышали  этот  звук,
донесшийся снаружи, из  ночи.  В  ночь  Поста,  когда  никто  не  должен
находиться вне дома.
   Внимательно прислушавшись, он снова его услышал: слабый и нежный звук
свирели перемещался во тьме, мимо стен их дома. Сосредоточившись, старик
смог расслышать шаги. Он  сосчитал  их.  Потом  сердце  его  забилось  с
угрожающей быстротой, он вскочил с кровати так быстро, как только мог, и
начал одеваться.
   - Это мертвецы! - взвыла Менна в дальней комнате. - Адаон, спаси  нас
от мстительных призраков, от всех  бед.  Эанна,  возлюби  нас!  Мертвецы
пришли за нами. Мориан, богиня Врат, храни наши души!
   Несмотря на возбуждение, старик остановился  и  отметил,  что  Менна,
даже в страхе, все же включила  его  в  свои  молитвы.  На  миг  он  был
искренне  тронут.  В  следующее  мгновение  он  с  грустью  признал  тот
неизбежный факт, что следующие две  недели  его  жизни,  самое  меньшее,
станут, вероятно, чистым мучением.
   Конечно, он выйдет из  дома.  Он  точно  знал,  кто  это.  Он  кончил
одеваться и потянулся за своей любимой  палкой  у  двери.  Двигался  как
можно тише, но стены были тонкими, а слух у Менны почти такой же острый,
как у него самого: нет смысла пытаться выскользнуть из дома тайком.  Она
знает, что он делает. И заставит его заплатить за это.
   Потому что так уже случалось раньше. В ночь Поста и в другие ночи уже
почти десять лет. Уверенно двигаясь внутри дома, он подошел к  выходу  и
палкой откатил лежащее на полу у двери  бревно.  Потом  открыл  дверь  и
вышел. Менна уже снова молилась:
   - Эанна, возлюби меня, Адаон, спаси меня, Мориан, храни  мою  душу...
Старик холодно  улыбнулся.  Две  недели,  по  крайней  мере.  Водянистая
овсянка по утрам. Подгоревший, безвкусный кав. Горький чай из маготи. Он
несколько мгновений стоял неподвижно, все  еще  слабо  улыбаясь,  вдыхая
свежий, прохладный воздух. К счастью, ветер сжалился и немного  утих,  и
его кости чувствовали себя превосходно. Подняв  лицо  навстречу  ночному
дуновению, он почти мог ощутить привкус наступающей весны.
   Старик тщательно прикрыл за собой дверь  и  двинулся  по  тропинке  к
сараю, ощупывая палкой дорогу перед собой. Он вырезал эту  палку,  когда
был еще зрячим. Много раз  он  ходил  с  ней  во  дворце,  отдавая  дань
жеманству распущенного двора. Ее ручка была вырезана в виде головы орла,
с любовно выполненными глазами, широко раскрытыми  и  полными  яростного
вызова.
   Возможно, потому, что он в ту ночь убил человека второй раз в  жизни,
Дэвин вспоминал тот более просторный сарай для скота из прошлой  зимы  в
Астибаре.
   Этот был гораздо скромнее. В нем находились всего две дойные коровы и
пара коней для плуга.  Но  он  был  добротным  и  теплым,  в  нем  пахло
животными и чистой соломой. Стены без щелей не пропускали резкого ветра,
солому недавно сложили,  пол  чисто  подметен,  различные  орудия  труда
аккуратно развешаны и разложены вдоль стен.
   По правде говоря, ему следовало проявить осторожность, а не то  запах
и атмосфера этого сарая  могли  унести  его  в  прошлое  намного