росто овдовевшая дочь колесного мастера  из
деревни у Борсо.
   - Спасибо, - странным голосом  произнес  он.  -  Большое  спасибо.  Я
думал, что сегодня ночью все может быть по-другому. Здесь.
   Тыльную  сторону  ее  ладони  покалывало  в  том  месте,  где  к  ней
прикоснулись его  губы,  а  сердце  вдруг  забилось  быстро  и  неровно.
Стараясь сохранить самообладание, Элена спросила:
   - Я не понимаю. Что я сделала?
   Его печаль не исчезла, но теперь она, казалось, смягчилась и  не  так
явственно проступала на лице. Он довольно спокойно ответил:
   - Тигана - это имя той земли, которую у нас отняли. Ее потеря - часть
того зла, которое приводило туманную фигуру на этот холм и на все другие
поля сражений в течение уже двадцати лет. Элена, ты этого не поймешь  до
конца, не сможешь, но поверь мне, что ты не смогла бы услышать  название
этой земли в своей деревне, при свете дня, под двумя лунами.  Даже  если
бы я произнес его так же близко от тебя, как сейчас, или  прокричал  его
громче, чем там, в волнах реки.
   И теперь она наконец  поняла.  Не  ту  сложную  историю,  которую  он
пытался поведать ей, а то, что было для нее важнее: источник  его  горя,
этого выражения его темных глаз.
   - И Тигана - это твой дом, - сказала она.  Это  был  не  вопрос.  Она
знала. Баэрд кивнул. Очень спокойно. Он  все  еще  держит  ее  за  руку,
осознала Элена.
   - Тигана - это мой дом, - повторил он.  -  Теперь  люди  называют  ее
Нижний Корте.
   Элена долгое мгновение молчала, усиленно размышляя. Потом сказала:
   - Ты должен поговорить с Донаром. Прежде, чем утро вернет нас  назад.
Возможно, он что-нибудь знает о подобных вещах или может как-то  помочь.
А он захочет помочь.
   Что-то промелькнуло на его лице.
   - Я так и сделаю, - ответил он. - Поговорю с ним  прежде,  чем  уйду.
После этого они оба замолчали. "Прежде, чем  уйду".  Элена,  как  могла,
гнала от себя эти слова. Она почувствовала, что у нее пересохло во  рту,
а сердце продолжало сильно биться, почти как во время  битвы.  Баэрд  не
двигался. Он выглядел таким юным. Пятнадцать лет, сказал он. Она  отвела
взгляд, снова охваченная неуверенностью, и увидела,  что  теперь  вокруг
них весь холм покрыт ковром белых цветов.
   - Смотри! - воскликнула она с благоговением и радостью.
   Баэрд огляделся и улыбнулся, от всего сердца.
   - Это ты принесла их с собой, - сказал он.
   Под ними, восточнее, на пшеничном поле за рекой, еще  пели  несколько
голосов. Элена знала, что это означает. Сегодня  первая  ночь  весеннего
Поста. Начало года, начало цикла посева и сбора урожая. И сегодня  ночью
они  выиграли  битву.  Она  знала,  что  происходит  между  мужчинами  и
женщинами на том поле. Над головой звезды,  казалось,  спустились  ниже,
стали почти такими же близкими, как цветы вокруг.
   Элена глубоко вздохнула и снова собрала свое мужество.
   - Сегодняшней ночью все по-другому, не только это. Здесь.
   - Я знаю, - тихо ответил Баэрд.
   А потом он наконец-то поднялся и встал перед ней на колени среди всех
этих юных белых цветов. Он отпустил ее руку, зато взял ее  лицо  в  свои
ладони, так осторожно, словно опасался, что она может сломаться или  что
его прикосновения могут  причинить  ей  боль.  Сквозь  нарастающий  стук
сердца Элена услышала, как он прошептал ее имя, только один раз,  словно
это была молитва, и она еще успела ответить  ему  тем  же:  назвала  его
полное имя, как подарок, а потом его рот накрыл ее губы.
   После этого Элена уже не могла говорить, так  как  на  нее  нахлынуло
жгучее  желание  и  унесло  ее  прочь,  как  щепку,  как  кусочек  коры,
подхваченный громадной набежавшей волной. Но Баэрд был с ней.  Они  были
вместе, здесь, на холме, обнаженные,  среди  только  что  распустившихся
белых цветов.
   И когда Элена потянула его  на  себя  и  в  себя,  охваченная  острой
печалью и щемящей нежностью, она на мгновение подняла глаза и  взглянула
поверх его плеча на кружащиеся, сияющие звезды ночи Поста. И ее пронзила
чудесная и радостная мысль: каждый звездный алмаз имеет свое имя.
   Потом ритм движений Баэрда изменился, и вместе с ним в ней проснулась
страсть, и все мысли разбежались от нее, как пыль, несущаяся среди  этих
звезд. Элена повернула голову, ее губы  искали  и  нашли  его  рот.  Она
обняла плечи Баэрда и прижала его к себе. И высокая волна  унесла  их  в
начало весны.

12

   Дэвин проснулся за час до рассвета от холода и оттого, что все тело у
него затекло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы  вспомнить,  где
он  находится.  В  комнате  было  еще  темно.  Он  помассировал  шею   и
прислушался к тихому дыханию Катрианы, доносящемуся  из-под  одеял.  Его
лицо на мгновение затуманилось.
   Странно, размышлял он, ворочая головой из стороны в сторону,  пытаясь
избавиться от боли, почему после нескольких часов сна  в  мягком  кресле
чувствуешь себя еще больше разбитым и онемевшим, чем  после  целой  ночи
под открытым небом на холодной земле.
   Тем не менее он ощущал себя на удивление  выспавшимся,  учитывая  то,
как он провел эту ночь и что спал не более трех часов.  Он  подумал,  не
вернуться ли в собственную кровать, но понял, что не  сможет  уснуть.  И
решил спуститься на кухню  посмотреть,  не  удастся  ли  уговорить  слуг
сварить ему горячего кава.
   Он вышел из комнаты, стараясь бесшумно  закрыть  за  собой  дверь.  И
настолько сосредоточился на этой задаче, что невольно подпрыгнул,  когда
увидел  Алессана,  стоящего  в  коридоре  у  дверей  своей   комнаты   и
наблюдающего за ним.
   Принц подошел к нему, высоко подняв брови.
   Дэвин решительно покачал головой.
   - Мы просто разговаривали. Я спал в кресле. Теперь  у  меня  всю  шею
свело.
   - Конечно, - пробормотал Алессан.
   - Нет, правда, - настаивал Дэвин.
   - Конечно, - повторил Алессан. И улыбнулся. - Я тебе верю. Если бы ты
попробовал пойти дальше, я бы услышал вопли - твои, и, вероятнее  всего,
ты бы сильно пострадал.
   - Очень может быть, - согласился Дэвин.  Они  пошли  прочь  от  двери
Катрианы.
   - А как тебе Альенор?
   Дэвин почувствовал, что краснеет.
   - Откуда... - начал он, потом вспомнил, в каком состоянии его одежда.
Алессан насмешливо разглядывал его.
   - Интересно, - ответил он.
   Алессан снова улыбнулся.
   - Пошли со мной вниз и помоги решить одну  проблему.  Мне  все  равно
надо выпить кружку кава на дорогу.
   - Я  как  раз  шел  на  кухню.  Дай  мне  только  две  минуты,  чтобы
переодеться.
   - Неплохая мысль, - пробормотал Алессан,  глядя  на  его  разорванную
рубаху. - Встретимся внизу.
   Дэвин нырнул в свою комнату и быстро  переоделся.  На  всякий  случай
натянул присланную  ему  Алаис  куртку.  Воспоминание  об  Алаис,  о  ее
оберегаемом, спокойном неведении, перенесло его - по контрасту -  назад,
к тому,  что  произошло  этой  ночью.  Он  на  секунду  остановился  как
вкопанный посреди комнаты и  попытался  правильно  оценить  то,  что  он
сделал и что сделали с ним.
   "Интересно" - так он только что это назвал. Слова.  Попытка  передать
что-либо словами иногда выглядит таким бесполезным занятием. Остатки той
грусти, которую он чувствовал, покидая Альенор, снова нахлынули на него,
вместе с печалью Катрианы. Он чувствовал себя так,  словно  его  окатило
морской волной где-то на сером пляже в предрассветный час.
   - Кав, - вслух произнес Дэвин. - Или я никогда не избавлюсь от  этого
настроения.
   По пути вниз он с опозданием понял, что имел в виду  Алессан,  сказав
"на дорогу". Его встреча,  где  бы  она  ни  была  назначена,  состоится
сегодня, и к этой встрече они стремились полгода.
   А после нее он поедет на запад. В Тигану.  Где  умирает  его  мать  в
Святилище Эанны.
   Дэвин окончательно проснулся, его мозг переключился с ночных раздумий
на насущные волнения дня. Он пошел  на  свет,  струящийся  из  громадной
кухни  замка  Борсо,  и  остановился  под  аркой  входа,  глядя   внутрь
помещения.
   Алессан сидел  у  ревущего  в  очаге  огня  и  осторожно  прихлебывал
дымящийся кав из гигантской кружки. Рядом с ним сидел Эрлейн ди  Сенцио,
тоже с кружкой кава. В своей молчаливой серьезности они  показались  ему
частью фриза, картиной, сложной эмблемой всех предрассветных  часов  для
тех, кто долго путешествует по дорогам. Дэвин знал, что  они  оба  часто
бодрствовали в такое время, сидели вот  так  у  кухонного  очага  замка,
среди  слуг,  в  последний,  темный  час  перед  рассветом,   постепенно
просыпаясь и согреваясь, готовясь снова пуститься в путь и встретить  на
дороге то, что готовит им еще не наступивший день.
   Дэвину показалось, что Алессан и Эрлейн,  сидящие  вот  так,  связаны
между собой  каким-то  образом,  выходящим  за  рамки  того  неприятного
события, которое произошло в сумерках у реки в  Феррате.  Эта  связь  не
имела отношения к  принцу  и  чародею,  она  складывалась  из  их  общих
действий. Из воспоминаний, которые были у них общими,  если  только  эти
двое могли иметь что-то общее после того, что между ними произошло.
   Каждый из них путешествовал много лет. Они должны были пережить много
одинаковых эпизодов, которые могли вызвать у них одинаковое настроение и
эмоции, слышать одинаковые звуки и чувствовать одинаковые запахи. Таких,
как эта сцена: темнота за окном, начало серого  рассвета  и  пробуждение
замка с восходом солнца; холод в коридорах и завывание ветра за стенами,
заглушаемого  потрескиванием  и  гудением  пламени  в  кухонном   очаге;
ободряющий парок и запах, поднимающийся от кружек,  зажатых  в  ладонях;
уходящий  сон  и  дремота;   сознание,   медленно   настраивающееся   на
предстоящий день, скрытый в утреннем тумане.  Глядя  на  их  неподвижные
фигуры среди кухонной суеты, Дэвин снова почувствовал печаль.  Казалось,
она была неизбежным следствием этой долгой и странной ночи в горах.
   Печаль и  явственное  сожаление.  Дэвин  понял,  что  хотел  бы  тоже
разделить  с  ними  их  воспоминания,  хотел  бы  стать   частью   этого
независимого, совершенного братства людей, которым  так  хорошо  знакомы
подобные сцены. Он  был  еще  настолько  молод,  чтобы  наслаждаться  ее
романтикой, но уже настолько повзрослел - особенно после этой зимы и его
работы у Менико,  -  чтобы  догадаться  о  цене,  заплаченной  за  такие
воспоминания и за независимость, одиночество и уверенность двоих мужчин,
сидящих перед ним.
   Он вошел в кухню. Хорошенькая  служанка  заметила  его  и  застенчиво
улыбнулась. Не говоря  ни  слова,  она  принесла  ему  кружку  обжигающе
горячего кава. Алессан взглянул на него, подцепил длинной  ногой  третий
стул и пододвинул его к очагу рядом. Дэвин подошел  и  с  благодарностью
сел в тепле. Его все еще беспокоила судорога в шее.
   - Мне даже не пришлось пустить в ход свое обаяние, -  весело  сообщил
Алессан. - Эрлейн уже оказался  здесь  и  только  начал  свежезаваренный
кувшин кава. На кухне всю ночь  дежурили,  чтобы  поддерживать  огонь  в
очаге. В день Поста нельзя зажигать новый огонь.
   Дэвин кивнул с благодарностью,  осторожно  глотая  кав  из  дымящейся
кружки.
   - А как насчет второй проблемы, о которой ты  упоминал?  -  осторожно
спросил он, бросив взгляд на Эрлейна.
   -  Все  уладилось,  -  быстро  ответил  принц.   Его   веселье   было
неестественно ярким и хрупким, как лучинка. - Эрлейну  придется  поехать
со мной. Мы установили, что я не должен отпускать его слишком далеко  от
себя, иначе я не смогу его вызвать.  А  если  это  так,  то  ему  просто
придется ехать туда, куда еду я. На  запад.  Кажется,  мы  действительно
связаны друг с другом, не так  ли?  -  Он  улыбнулся  чародею,  сверкнув
зубами.
   Эрлейн не снизошел до ответа; он продолжал  пить  свой  напиток,  без
всякого выражения глядя в огонь.
   - Почему ты поднялся так рано? - спросил его Дэвин, помолчав.
   Эрлейн кисло поморщился.
   - Рабство мешает мне отдыхать, - пробормотал он в кружку.
   Дэвин предпочел проигнорировать этот ответ. Иногда ему  действительно
было жаль чародея, но не тогда, когда Эрлейн напоказ жалел самого себя.
   Одна мысль поразила Дэвина. Он повернулся к Алессану.
   - И он тоже едет с вами на утреннюю встречу?
   - Наверное, - ответил Алессан с притворной небрежностью. -  Маленькая
награда за его верность и долгую  поездку  верхом  после  этой  встречи.
Очень надеюсь, что удастся ехать без остановок. - Его тон  был  поистине
странным:  слишком  демонстративно  небрежным,  словно  отрицающим  саму
возможность напряженности.
   - Понятно, - произнес Дэвин как можно более нейтральным тоном.  Потом
отвернулся к очагу и стал упорно смотреть на огонь.
   Воцарилось молчание.  Так  как  оно  затянулось,  Дэвин  обернулся  и
увидел, что Алессан смотрит на него.
   - Хочешь поехать с нами? - спросил принц.
   Хочет ли он поехать? В течение полугода, с того момента, когда  Дэвин
и Сандре присоединились к остальным, Алессан повторял им, что все,  чего
они хотят добиться, будет зависеть от  встречи  в  этих  южных  горах  в
первый день Поста.
   Хочет ли он поехать?
   Дэвин закашлялся, пролив кав на каменный пол.
   - Ну, - ответил он, - конечно, если я  не  помешаю.  Только  если  ты
считаешь, что я могу пригодиться, если я могу...
   Его голос замер, потому что Алессан смеялся.
   Даже Эрлейн вышел из  своего  мрачного  настроения  и  слабо,  нехотя
фыркнул. Они с Алессаном переглянулись.
   - Ты страшный лжец, - сказал Дэвину чародей.
   - Он прав, - поддержал его Алессан,  продолжая  смеяться.  -  Но  все
равно. Я не думаю, что ты и правда можешь пригодиться, - я ничего такого
не собираюсь делать. Но уверен, что вреда от  тебя  не  будет,  а  вы  с
Эрлейном сможете развлекать друг друга. Это будет долгая дорога.
   - Куда? На встречу? - изумленно спросил Дэвин.
   Алессан покачал головой.
   - Туда всего часа два-три езды, в зависимости от состояния перевала с
утра. Нет, Дэвин, я приглашаю тебя поехать со мной на запад. - Его голос
дрогнул. - Домой.
   - Голубок! - закричал лысеющий, широкоплечий человек, хотя  они  были
еще далеко. Он сидел в массивном дубовом кресле, прочно установленном на
середине перевала Брачио. На нижних склонах цвели ранние весенние цветы,
но так высоко в горах их было не слишком много. По обе стороны от  тропы
нагромождение скал и камней уступило место лесу. Выше и южнее были  лишь
скалы и снег.
   К дубовому креслу были  привязаны  шесты  для  носильщиков,  и  шесть
мужчин в винно-красных ливреях стояли сзади. Дэвин думал, что это слуги,
но, подъехав ближе, увидел их вооружение и понял, что ошибся:  это  были
солдаты и стража.
   - Голубок, - громко повторил мужчина в кресле. - Ты возвысился в этом
мире! На этот раз ты прибыл со спутниками!
   Дэвин был совершенно сбит с  толку,  когда  понял,  что  это  детское
прозвище, произнесенное хриплым, далеко разносящимся голосом,  относится
к Алессану.
   А у того на лице вдруг появилось самое странное выражение. Однако  он
ничего не отвечал, пока они не подъехали к семерым мужчинам на перевале.
Алессан спешился, Дэвин и Эрлейн сделали то же самое. Человек  в  кресле
не встал, чтобы поздороваться с ними, но его маленькие блестящие  глазки
следили за каждым движением Алессана. Невероятно большие руки неподвижно
лежали на резных подлокотниках кресла. На пальцах  сверкало  по  крайней
мере шесть колец, утреннее солнце высекало из них искры. На морщинистом,
обветренном лице выделялся крючковатый, много раз перебитый  нос  и  два
ужасных шрама.  Один  шрам  остался  от  старой  раны  и  белой  полосой
пересекал его правую щеку. Второй, гораздо более свежий, красным  рубцом
тянулся поперек лба до седеющих, поредевших волос над левым ухом.
   - Спутники для поездки, - мягко ответил Алессан. - Я не  был  уверен,
что ты придешь. Они оба поют. И могли бы утешить меня на обратном  пути.
Молодой - это Дэвин, а второй - Эрлейн. Ты чудовищно растолстел за год.
   -  А  почему  бы  мне  не  растолстеть?  -  восторженно  взревел  его
собеседник.
   - И как ты посмел усомниться, что я приду? Разве я когда-нибудь  тебя
подводил? - Он шумел до невозможности, но  Дэвин  видел,  что  маленькие
глазки остаются настороженными и очень внимательными.
   - Никогда, - спокойно согласился Алессан. Его возбуждение  исчезло  и
сменилось почти противоестественным спокойствием.  -  Но  положение  дел
изменилось за эти два года. Я тебе больше не нужен. После прошлого лета.
   - Не нужен! - вскричал великан. - Голубок, разумеется, ты мне  нужен!
Ты - моя юность, мое воспоминание о том, чем я  был.  И  мой  счастливый
талисман в бою.
   - Но больше боя не будет, - тихо сказал Алессан. - Ты  позволишь  мне
высказать мои скромные поздравления?
   - Нет! - проворчал тот. -  Не  позволю.  Не  желаю  слышать  от  тебя
никакого придворного мяуканья. Я желаю, чтобы ты подошел сюда,  и  обнял
меня, и оставил эти идиотские колебания! Кто мы такие, чтобы болтать вот
так? Мы, двое!
   И с этими словами он яростным толчком обеих  мускулистых  рук  поднял
свое тело с кресла. Огромное дубовое кресло  качнулось  назад.  Трое  из
стражей в ливрее бросились вперед, чтобы подхватить его.
   Великан сделал два  неуклюжих,  качающихся  шага  вперед,  а  Алессан
бросился ему навстречу. И в этот момент Дэвин внезапно понял - словно за
шиворот ему выплеснули ведро ледяной  воды,  -  кто  этот  искалеченный,
покрытый шрамами человек.
   - Медведь! - сказал Алессан, и смех застрял у него в горле. Он крепко
обнял старого великана. - Ох, Мариус, я и правда не знал, придешь ли ты.
   Мариус.
   Ошеломленный не только высотой гор и бессонной ночью,  Дэвин  увидел,
как самозваный король Квилеи  -  искалеченный  человек,  который  голыми
руками убил семерых вооруженных соискателей в священной роще,  -  поднял
принца Тиганы, оторвал от земли и звонко расцеловал в  обе  щеки.  Потом
поставил раскрасневшегося Алессана на тропу и отодвинул от себя на длину
руки, чтобы получше рассмотреть.
   -  Это  правда,  -  наконец  произнес  он,  когда  Алессан   перестал
улыбаться.
   - Я вижу. Ты действительно во мне усомнился.  Мне  следует  прийти  в
ярость, Голубок. Мне следует быть  обиженным  до  глубины  души.  А  что
сказал Второй Голубок?
   - Баэрд был уверен, что  ты  будешь  здесь,  -  с  грустью  признался
Алессан.
   - Боюсь, теперь я ему должен.
   - По крайней мере, один из вас вырос настолько, чтобы приобрести хоть
немного здравого смысла, - проворчал Мариус. Потом вдруг спохватился.  -
Что? Двое молодых бездельников держат на меня пари? Да как вы посмели? -
Он смеялся, но удар, который он вдруг нацелил в плечо Алессана, заставил
того покачнуться.
   Мариус захромал обратно к своему креслу и сел. Снова  Дэвина  поразил
его все замечающий взгляд, которым он окинул их. Всего на мгновение этот
взгляд скользнул  по  самому  Дэвину,  но  у  него  возникло  призрачное
ощущение, что за это мгновение Мариус полностью оценил его, что  он  его
узнает и вспомнит даже при случайной встрече через десять лет.
   На секунду его  охватила  странная  жалость  к  тем  семерым  воинам,
которым пришлось сражаться с этим человеком в роще ночью, имея  в  своем
распоряжении всего лишь мечи или копья, латы и две здоровых ноги.
   Эти руки, похожие на стволы  деревьев,  и  выражение  этих  глаз  все
сказали Дэвину о том,  на  чьей  стороне  был  перевес  в  этих  битвах,
несмотря на ритуальные увечья  -  перерезанные  связки  на  лодыжках,  -
наместника, которому положено было погибнуть в  роще  ради  приумножения
славы Матери-Богини и ее Верховной жрицы.
   Мариус не погиб. Даже ради приумножения чьей-то славы.  Семь  раз  не
погиб. И теперь, после седьмой битвы, у Квилеи снова появился  настоящий
король, а последняя Верховная жрица умерла. Дэвин  вдруг  вспомнил,  что
эту новость первым сообщил ему Ровиго.  В  дурно  пахнущей  таверне  под
названием "Птица" то ли полгода, то ли полжизни тому назад.
   - Наверное, ты поскользнулся, или  поленился,  или  был  уже  толстым
прошлы