момент
поднимающуюся на востоке.
   Он проскользнул внутрь на чердак. Внизу тихо заржала лошадь, и  Дэвин
затаил  дыхание.  Сердце  его  громко  стучало,  он  замер   на   месте,
прислушиваясь. Больше  ничего  не  было  слышно.  В  конюшне  неожиданно
оказалось приятно тепло. Дэвин осторожно пополз вперед и заглянул вниз.
   Караульный крепко спал. Мундир его был расстегнут, и фонарь  на  полу
рядом с ним освещал пустую бутылку вина. Наверное, ему по жребию  выпало
нести это скучное дежурство среди коней и соломы, подумал Дэвин.
   Он беззвучно спустился по приставной лестнице.  И  в  мигающем  свете
этой конюшни, среди запахов сена, животных  и  разлитого  красного  вина
Дэвин впервые убил человека, всадив в горло спящему  барбадиору  кинжал.
Не так воображал он в мечтах свои доблестные подвиги.
   Ему  понадобилось  несколько  мгновений,  чтобы  побороть  накатившую
тошноту. Это запах вина, пытался убедить он себя. И еще крови  оказалось
больше, чем он думал. Он насухо вытер кинжал и только потом открыл дверь
своим спутникам.
   - Хорошая работа,  -  сказал  Баэрд,  окинув  взглядом  сцену.  И  на
мгновение опустил ладонь на плечо Дэвина.
   Алессан ничего не сказал, но в колеблющемся свете Дэвин прочел в  его
глазах тревожное сочувствие.
   Баэрд уже принялся за дело.
   Они  оставили  караульного   там,   где   ему   предстояло   сгореть.
Осведомителя и солдата из Второй роты потащили к одной из  хозяйственных
построек. Баэрд несколько секунд внимательно изучал обстановку, не давая
себя торопить, затем расположил оба тела особым образом перед  дверью  и
подпер закрытую дверь бревном, которое,  как  предположил  Дэвин,  потом
будет казаться упавшей балкой.
   Пение в особняке постепенно стихало. Теперь только один пьяный  голос
тянул грустный припев о давно потерянной любви. Наконец и он тоже умолк.
   Что послужило сигналом для Алессана. По его  знаку  они  одновременно
подожгли сухую солому и дерево в конюшне и в двух соседних постройках, в
том числе и в той, где были заперты в ловушке мертвецы. Потом  бросились
бежать. К тому времени, как они оказались за пределами поместья Ньеволе,
конюшни пылали адским пламенем. Ржали кони.
   Их никто не преследовал. Да они этого и не ожидали. Алессан и  Сандре
очень тщательно разработали этот план еще  в  Феррате.  Обгоревшие  тела
осведомителя и солдата  Второй  роты  найдут  люди  Каралиуса.  Наемники
Первой роты сделают очевидный вывод.
   Они нашли своих коней и направились на запад. Снова провели  ночь  на
холоде, под открытым небом, по очереди неся дежурство. Все прошло  очень
хорошо. Казалось, все прошло так, как планировалось. Дэвин  жалел  лишь,
что они не смогли выпустить коней. Их ржание врывалось в  его  тревожный
сон.
   Утром Алессан приобрел повозку на ферме у границы  Феррата,  а  Баэрд
поторговался и купил у  дровосека  партию  свежесрубленных  бревен.  Они
заплатили новую транзитную пошлину и продали бревна в первом же форте по
ту сторону границы. Еще они приобрели груз зимней шерсти для  продажи  в
Феррате, где должны были присоединиться к остальным.
   Нет смысла упускать шанс заработать, сказал Алессан.  У  них  все  же
есть ответственность перед компаньонами.
   Тревожно много неблагоприятных событий происходило в Восточной Ладони
в ту осень и зиму, которые наступили после разоблачения  заговора  семьи
Сандрени. Сами по себе они не были крупными; но взятые вместе беспокоили
и  раздражали  Альберико  Барбадиорского  до  такой  степени,  что   его
помощники и посыльные стали считать свою работу физически опасной, когда
обязанности вынуждали их приближаться к тирану.
   Для человека, известного своим самообладанием и невозмутимостью - еще
дома, в Барбадиоре, когда он был всего лишь главой  не  слишком  знатной
семьи, - Альберико той зимой отличался поразительной вспыльчивостью.
   Это началось, к такому выводу пришли между собой его помощники, после
того как предатель Томассо из семейства Сандрени был  найден  мертвым  в
темнице, когда за ним пришли, чтобы отвести к профессионалам. Альберико,
ожидающий в комнате с  орудиями  пыток,  впал  в  страшную  ярость.  Все
караульные из Третьей роты Сифервала были казнены. В том числе  и  новый
начальник стражи; предыдущий покончил с  собой  накануне  ночью.  Самого
Сифервала вызвали обратно в Астибар из Чертандо для разговора наедине  с
хозяином, после чего он много часов хромал и трясся.
   Ярость  Альберико  была  почти  иррациональной.   Его,   как   решили
помощники, совершенно вывело из равновесия то, что произошло в лесу. Он,
несомненно, плохо выглядел; один его глаз казался каким-то  странным,  а
походка стала своеобразной. Затем, в последовавшие дни и  недели,  когда
местные  осведомители  всех  трех  рот   начали   присылать   сообщения,
выяснилось со  всей  очевидностью,  что  в  городе  Астибаре  просто  не
поверили - или предпочли не поверить - в то, будто в лесу вообще  что-то
произошло, что вообще существовал какой-то заговор Сандрени.
   Уж конечно, не при участии лордов Скалвайи и Ньеволе и никак  не  под
предводительством Томассо  бар  Сандре.  Люди  во  всем  городе  цинично
отзываются обо всем этом, гласили  донесения.  Слишком  многие  знали  о
глубокой ненависти, разъединявшей эти три семьи.  Слишком  много  ходило
слухов о среднем  сыне  Сандре,  предполагаемом  вожаке  предполагаемого
заговора. Он мог выкрасть мальчика из храма Мориан, говорили в Астибаре,
но заговор против тирана? Вместе с Ньеволе и Скалвайей?
   Нет, город был просто слишком искушен, чтобы проглотить это. Все, кто
хоть мало-мальски разбирался в географии и экономике,  понимали,  что  в
действительности происходит. Как,  путем  подавления  этой  "угрозы"  со
стороны трех из пяти самых крупных землевладельцев  дистрады,  Альберико
просто создает прозрачное прикрытие для захвата  земель,  который  иначе
ничем не оправдан.
   Разумеется, всего лишь совпадение, что поместья Сандрени находятся  в
центре, фермы Ньеволе -  на  юго-западе  вдоль  границы  с  Ферратом,  а
виноградники Скалвайи образуют богатейший пояс на севере, где выращивают
лучший  виноград  для  голубого  вина.  Чрезвычайно   удобный   заговор,
соглашались во всех тавернах и кавницах.
   И к тому же все до единого заговорщики погибли за одну ночь.  Что  за
быстрое правосудие! Какие  веские  доказательства  против  них  собраны?
Среди Сандрени оказался  осведомитель,  как  было  объявлено.  Он  умер.
Разумеется. Томассо бар Сандре возглавлял заговор, говорили им. Он тоже,
к величайшему прискорбию, умер.
   Все четыре провинции Восточной Ладони, с Астибаром во главе, выражали
горькое, саркастическое недоверие. Их  можно  было  покорить,  придавить
тяжелым барбадиорским каблуком, но  нельзя  лишить  разума  или  сделать
слепыми. Они умеют распознать интриги тирана.
   Томассо бар Сандре в роли ловкого, смертельно  опасного  заговорщика?
Астибар, переживающий экономические потрясения от  конфискаций  и  ужасы
казней, все еще находил в себе силы издеваться. А затем пришел первый из
насмешливо-злобных стишков с запада - из самой Кьяры, - написанный,  как
утверждали некоторые, самим Брандином, но, скорее, заказанный одному  из
поэтов, роящихся вокруг его двора.  Стишки  были  пасквилем,  обвиняющим
Альберико в том, что  он  видит  заговоры  в  каждом  сельском  дворе  и
использует их как предлог для захвата домашней птицы и огородов по  всей
Восточной  Ладони.  Еще  в  них  имелись  многочисленные,   не   слишком
завуалированные инсинуации сексуального характера.
   Эти стишки, расклеенные на всех стенах  города,  а  потом  в  Тригии,
Чертандо и Феррате, барбадиоры срывали почти сразу же,  как  только  они
появлялись.  К  несчастью,  это  были  запоминающиеся  стихи,  и   людям
достаточно было прочесть или услышать их всего лишь раз.
   Позже Альберико вынужден был  признаться  самому  себе,  что  отчасти
потерял контроль над собой. Он  также  признал,  что  большая  доля  его
ярости коренилась в страстном негодовании и порождалась страхом.
   Ведь действительно имел место заговор этого жеманного  Сандрени.  Они
чуть не убили его в том проклятом охотничьем домике в лесу.
   На этот раз тиран говорил чистую  правду.  Никакого  притворства  или
обмана. Он имел все основания требовать правосудия. Но у  него  не  было
признания, свидетеля, вообще никаких доказательств.  Ему  необходим  был
живой осведомитель. Или Томассо. Томассо  был  нужен  ему  живым.  В  ту
первую ночь в его сны то и дело врывались яркие  картинки:  сын  Сандре,
связанный и обнаженный, согнутый в  соблазнительную  позу  на  одном  из
механизмов.
   Вследствие необъяснимой смерти извращенца и единодушных  известий  из
всех провинций о том, что никто не верит ни единому  слову  о  заговоре,
Альберико отказался от  своего  первоначального,  тщательно  отмеренного
ответа на него.
   Конечно, земли были конфискованы, но, кроме  того,  все  живые  члены
трех семей были найдены и преданы смерти на колесах в  Астибаре.  Он  не
ожидал, что их окажется так  много,  когда  отдавал  этот  приказ.  Вонь
стояла ужасная, а некоторые  из  детей  оставались  в  живых  на  колесе
неслыханно долго. Это не давало сосредоточиться на государственных делах
чиновникам в кабинетах над Большой площадью.
   Он повысил налоги в Астибаре и впервые ввел  транзитные  пошлины  для
купцов,  переезжающих  из  одной  провинции  в  другую,  наряду  с   уже
существующей пошлиной за переход из Восточной в Западную Ладонь.
   Более того. Половину богатого урожая зерна с  земель  Ньеволе  быстро
переправили домой, в Барбадиор. Для предприятия,  задуманного  в  гневе,
считал он, это была удачная находка. Цена на  зерно  в  Империи  тут  же
упала, что нанесло урон двум самым старинным соперникам его семьи и в то
же время снискало ему огромную  популярность  у  народа.  Пусть  даже  с
народом в Барбадиоре никто не считался.
   В то же время здесь, на Ладони, Астибар был вынужден ввозить  больше,
чем когда-либо, зерна из Чертандо и Феррата, а с введением новых налогов
Альберико предстояло получить значительную выгоду и от  вздутых  цен  на
зерно.
   Он мог бы умерить свой гнев, даже радоваться, наблюдая за всеми этими
последствиями, если бы не мелкие неприятности.
   Во-первых,  его  солдаты  начали  волноваться.  С  ростом  трудностей
возросло и напряжение; все чаще случались стычки. Особенно в Тригии, где
сопротивление всегда было больше. Наемники потребовали повышения  платы,
как и следовало ожидать. А если он повысит им плату, на это уйдет  почти
все, что он мог получить от конфискаций и новых поборов.
   Он послал письмо домой,  императору.  Первую  просьбу  за  два  года.
Вместе с ящиком астибарского голубого вина - из принадлежащих теперь ему
поместий на севере - он еще раз отправил настоятельную  просьбу  принять
его под эгиду Империи. Что означало бы субсидию  для  его  наемников  из
казначейства Барбадиора  или  даже  отправку  имперских  войск  под  его
командование. Как всегда, он подчеркнул ту роль,  которую  он  сыграл  в
одиночку, преградив путь экспансии игратян на этом опасном  полуострове.
Возможно, он начал свою  карьеру  здесь  как  самонадеянный  авантюрист,
признавался он, в изящном, по его мнению, предложении, но, став старше и
мудрее, он теперь желает более прочно связать себя со своим  императором
и быть ему более полезным, чем прежде.
   Что касается  его  желания  стать  императором  и  стремления  самому
набросить на свои плечи императорскую мантию - пусть и с  опозданием,  -
ну, о таких вещах ведь не обязательно писать в письме?
   Вместо ответа он получил элегантную драпировку  на  стену  из  дворца
императора, благодарность  за  верноподданнические  чувства  и  вежливое
выражение сожаления по поводу того,  что  внутренние  обстоятельства  не
позволяют удовлетворить его просьбу о финансировании.  Как  обычно.  Его
сердечно приглашали отплыть домой, где его ждет подобающий ему почет,  и
оставить утомительные проблемы этой далекой заморской страны эксперту по
колониям, которого назначит император.
   Это тоже было обычным. Отдай свою новую территорию императору.  Отдай
свою армию. Приезжай домой, где в твою честь  устроят  пару  парадов,  а
потом  занимайся  охотой  и  трать  деньги  на  взятки  и  на  охотничье
снаряжение. Жди, пока император умрет, не назвав преемника. Потом пускай
в ход кинжал, или тебя самого зарежут при попытке занять его место.
   Альберико выразил в своем ответе  искреннюю  благодарность,  глубокие
сожаления и послал еще один ящик вина.
   Вскоре после этого, в конце  осени,  многие  из  солдат  недовольной,
впавшей  в  немилость  Третьей  роты  подали  в  отставку  и   сели   на
припозднившийся с отплытием в сезон корабль. Командиры Первой  и  Второй
рот  выбрали  ту  же  неделю  -  чистое  совпадение,  конечно,  -  чтобы
официально подать новое требование о повышении платы и как бы  мимоходом
напомнить ему о прошлых  обещаниях  раздать  наемникам  земли.  Начиная,
деликатно предложили они, с командиров.
   Он бы хотел приказать удавить  этих  двоих.  Хотел  бы  поджарить  их
жадные, пропитанные вином мозги  взрывом  собственных  чар.  Но  не  мог
позволить себе сделать это; и вдобавок использование своей магии все еще
стоило ему большого напряжения после той встречи в лесу, которая чуть не
погубила его.
   Той встречи, в которую никто на полуострове даже не верил.
   Вместо этого он улыбнулся обоим командирам и доверительно  признался,
что уже мысленно отмерил значительную часть  только  что  конфискованных
земель Ньеволе для одного из них. Сифервал, сказал он  скорее  печально,
чем гневно, сошел с дистанции из-за поведения его собственных солдат, но
вы двое - это будет трудный выбор. Он будет пристально наблюдать за ними
некоторое время и объявит о своем решении в должное время.
   Как скоро наступит это время, нельзя ли поточнее, настаивал Каралиус,
командир Первой роты.
   В самом деле, он мог бы убить этого человека, пока тот  стоит  здесь,
со шлемом под  мышкой,  с  лицемерно  опущенным  взглядом,  демонстрируя
почтительность.
   - О, возможно, весной,  -  непринужденно  ответил  он,  словно  такие
вопросы не должны иметь слишком большого значения для людей доброй воли.
   Побыстрее было бы лучше, мягко  возразил  Гранчиал,  командир  Второй
роты. Альберико позволил своему  взгляду  отразить  некоторую  долю  тех
чувств, которые сейчас испытывал. Всему есть предел.
   - Это позволило бы нам, кого бы вы ни выбрали, успеть должным образом
обработать  землю  перед  весенними  посадками,  -   поспешно   объяснил
Гранчиал. Несколько встревоженный, как ему и следовало.
   - Возможно, вы правы, - ответил Альберико с непроницаемым  выражением
лица. - Я над этим подумаю. Между прочим, - прибавил он, когда  они  уже
были у двери. - Каралиус, не будешь ли так любезен прислать ко мне этого
твоего весьма расторопного молодого капитана? Того, с раздвоенной черной
бородкой. У меня есть особое,  конфиденциальное  задание,  для  которого
нужен человек с его  очевидными  достоинствами.  -  Каралиус  замигал  и
кивнул.
   Важно, очень важно не  позволить  им  стать  слишком  самоуверенными,
размышлял он после их ухода, и ему удалось успокоиться. В  то  же  время
только настоящий глупец ссорится со своими войсками. Тем  более  если  у
него  имеются  планы  в  конце  повести  их  домой.  Предпочтительно  по
приглашению императора, но необязательно. Нет, совершенно необязательно.
   После дальнейших размышлений в этом направлении  он  все  же  повысил
налоги в Тригии, Чертандо и Феррате, приведя их в соответствие с  новыми
налогами Астибара. Еще он послал курьера к Сифервалу, командиру  Третьей
роты, стоящей в горах Чертандо, и похвалил его за  успехи  в  сохранении
спокойной обстановки в этой провинции.
   Их надо пороть, а потом задабривать. Пусть они тебя боятся  и  знают,
что могут сделать себе состояние, если ты к ним достаточно благосклонен.
Все дело в равновесии.
   К несчастью, с равновесием на Восточной  Ладони  постоянно  случались
мелкие неприятности по мере того,  как  осень  переходила  в  необычайно
холодное начало зимы.
   Какой-то проклятый поэт в Астибаре  выбрал  этот  сырой  и  дождливый
сезон,  чтобы  расклеивать  по  стенам  свои  элегии  покойному  герцогу
Астибарскому.  Герцог  умер  в   ссылке,   он   был   главой   семейства
заговорщиков,  большую  часть  которых  к  тому  времени  уже   казнили.
Восхвалявшие его стихи сильно отдавали государственной изменой.
   Но возникли трудности. Все до одного писатели,  схваченные  во  время
первого рейда по кавницам, отрицали  свое  авторство,  а  после  второго
рейда - получив время на подготовку -  каждый  заявлял,  что  именно  он
написал эти стихи.
   Некоторые  советники  требовали  всех  их  вздернуть  на  колеса,  но
Альберико обдумывал более важный вопрос: заметное отличие его  двора  от
двора игратян.  На  Кьяре  поэты  сражались  за  право  появиться  перед
Брандином, дрожали как щенки от малейшего слова похвалы из его уст.  Они
сочиняли экзальтированные оды тирану и оскорбительные, обидные  пасквили
на Альберико по заказу. Здесь, на Восточной Ладони, все  поэты  казались
потенциальными возмутителями черни. Врагами государства.
   Альберико подавил свой гнев, похвалил техническое совершенство стихов
и отпустил захваченных в обоих рейдах. Тем не менее сначала он  со  всей
доступной ему благожелательностью высказал пожелание прочесть  столь  же
талантливые стихи на любую из сатирических тем,  связанных  с  Брандином
Игратским. Он даже выдавил из себя улыбку. Он был бы очень рад  прочесть
такие стихи, сказал Альберико, спрашивая себя, способен ли хоть один  из
этих проклятых писак, при всей их надменности, понять его намек.
   И ведь никто не понял. Вместо этого на третье  утро  на  всех  стенах
города появилась  новая  поэма.  Посвященная  Томассо  бар  Сандре.  Она
оплакивала его смерть и утверждала - невероятно! - что  его  извращенная
сексуальность была сознательно  выбранным  путем,  живой  метафорой  его
побежденной, порабощенной страны, извращенной ситуации  в  Астибаре  под
властью тирании.
   После этого у Альберико не осталось выбора, когда он понял, что хотел
сказать поэт. Уже не затрудняя себя допросами, он приказал в тот же день
вытащить наугад десяток поэтов из кавниц и еще до заката вздернуть их на
колеса  с  перебитыми  костями  и  отрезанными  руками  среди  все   еще
многочисленных тел членов семей заговорщиков. Потом на месяц закрыл  все
кавницы. Больше стихов не появлялось.
   В Астибаре. Но в тот вечер, когда на базарной площади в  Тригии  было
объявлено о новых  налогах,  черноволосая  женщина  покончила  с  собой,
спрыгнув с одного из семи мостов в знак протеста против этих мер.  Перед
прыжком она произнесла речь и оставила после себя - только боги  ведают,
как оно к ней попало, - полное собрание "Элегий Сандрени"  из  Астибара.
Никто не знал, кто она такая. Ледяную воду реки обшарили  в  поисках  ее
тела, но так и не нашли. В Тригии реки текут быстро, с гор до восточного
моря.
   Эти стихи распространились по всей провинции в течение двух недель  и
пересекли границу Чертандо и  южного  Феррата  еще  до  первого  зимнего
снегопада.
   Брандин Игратский прислал  в  Астибар  элегантно  закутанного  в  мех
курьера с элегантно сформулированной похвалой в адрес "Элегий",  называя
их первой приличной творческой работой, дошедшей до него с барбадиорских
территорий. И передал Альберико свои самые искренние поздравления.
   Альберико  в  ответ  послал  вежливые  изъявления   благодарности   и
предложил  поручить  одному  из  своих  талантливых  новых  стихотворцев
написать поэму о славной жизни и подвигах в битве  принца  Валентина  ди
Тиганы.
   Благодаря заклятию игратянина он знал, что один лишь  Брандин  сможет
прочесть это последнее слово, но только Брандин его и интересовал.
   Альберико уже  полагал,  что  выиграл  этот