олодые люди попались после
наступления комендантского часа и погибли на колесах смерти той  весной.
Если то, что она делает, спасет ему жизнь, она  готова  предстать  перед
любым судом, ожидающим ее в Чертогах Мориан.
   Однако не каждую ночь она могла его удержать. Иногда  нужда,  которой
Дианора не могла разделить или по-настоящему понять, гнала его из  дома.
Он пытался объяснить, что город выглядит совсем  иначе  при  свете  двух
лун, или одной из них, или при свете звезд. Как более мягкий свет и тени
позволяют ему увидеть снова прежнюю  Тигану.  Как  он  молча  спускается
вниз, к морю, и подходит к темному  дворцу,  и  как  развалины  и  мусор
благодаря темноте превращаются в его воображении опять  в  то,  чем  они
были раньше.
   Ему это необходимо, говорил он. Он никогда не дразнил солдат и обещал
ей никогда этого не делать. Он даже не хочет их видеть, сказал  он.  Они
разрушают те иллюзии, которые он ищет.  Ему  просто  необходимо  бродить
среди воспоминаний о городе, который исчез. Иногда, сказал ей Баэрд,  он
проскальзывает через известные ему дыры в  стенах  гавани  и  бродит  по
берегу, слушая море.
   Днем он трудился, худенький мальчик делал  работу  сильного  мужчины,
помогал восстанавливать то, что позволили восстановить. Богатые купцы из
Корте - их старинные враги - получили разрешение селиться в  городе,  по
дешевке скупать разрушенные здания  и  дворцы  и  перестраивать  их  для
собственных нужд.
   Баэрд приходил домой в конце дня, иногда с ранами и свежими синяками,
а однажды с полосой от удара кнута на плечах. Она знала, что  если  одна
рота солдат перестала развлекаться с  ним,  то  находились  другие.  Она
слышала, что это  происходит  только  здесь.  В  других  местах  солдаты
сдерживаются,  а  король  Играта  правит  осторожно,  стараясь  сплотить
провинции против Барбадиора.
   С Нижним Корте, однако, случай был особый. Они убили его сына.
   Дианора видела эти следы на Баэрде, и у нее не хватало духу попросить
его отказаться от ночных походов в исчезнувший  город,  куда  его  гнала
неодолимая потребность. Хотя  она  переживала  тысячи  страхов  и  сотни
смертей всякий раз, когда за ним  закрывалась  дверь  после  наступления
темноты, пока не  слышала  снова,  как  открывается  дверь  и  знакомые,
долгожданные шаги на лестнице, потом на площадке, а потом он приходил  к
ней в спальню, чтобы заключить в свои объятия.
   Это продолжалось и летом,  а  потом  кончилось.  Все  кончилось,  как
предостерегало ее любящее сердце с того первого раза  в  темноте,  когда
она слушала пение птиц и шелест ветра в ветвях за окном.
   Он вернулся домой не  позднее  обычного  после  прогулки  по  городу,
однажды ночью, когда голубая Иларион одна плыла сквозь кружево  облаков.
Это была прекрасная ночь. Дианора  допоздна  сидела  у  окна,  глядя  на
лунный свет, играющий на крышах. Однако к его приходу она уже  лежала  в
постели, и сердце ее забилось быстрее от привычного  смешанного  чувства
облегчения, вины и желания. Он пришел к ней в спальню.
   Но не лег в постель, а опустился  в  кресло,  в  котором  она  раньше
сидела у окна. Со странным, леденящим  ощущением  ужаса  Дианора  зажгла
свечу. Села и посмотрела на него.  Его  лицо  было  очень  бледным,  она
видела это даже при свете свечи. Она ничего не говорила. Ждала.
   - Я был на берегу, - тихо сказал Баэрд. - И видел там ризелку.
   Она всегда знала, что это кончится. Это должно было кончиться.
   Машинально задала вопрос:
   - Еще кто-нибудь ее видел?
   Он покачал головой.
   Они  молча  смотрели  друг  на  друга.  Она  поразилась  собственному
спокойствию, ее руки, лежащие на одеяле, не дрожали. И в этой тишине  до
нее дошла правда, которую она, возможно, знала уже давно.
   - Все равно, ты оставался здесь только ради меня, - сказала  Дианора.
Это было утверждение. В нем не было упрека. Он ведь видел ризелку.
   Баэрд закрыл глаза.
   - Ты знала?
   - Да, - солгала она.
   - Прости меня, - сказал он, глядя на нее. Но она  понимала,  что  ему
будет легче, если она сможет скрыть, насколько это для нее неожиданно  и
как ей смертельно холодно. Подарок, вероятно, последний подарок, который
она ему дарит.
   - Не надо просить  прощения,  -  пробормотала  она,  руки  ее  лежали
неподвижно там, где она могла их видеть. - Правда, я понимаю.  -  Она  и
правда понимала, хотя ее сердце превратилось в открытую рану, в птицу  с
одним крылом, мечущуюся мелкими кругами над самой землей.
   - Ризелка... -  начал  он.  И  замолчал.  Это  было  нечто  огромное,
пугающее, Дианора  понимала.  -  Теперь  все  стало  ясным,  -  серьезно
продолжал он. - Поворот дороги, как в пророчестве. Я должен уйти. -  Она
увидела в его глазах любовь. И приказала себе быть  сильной.  Достаточно
сильной, чтобы помочь ему уйти от нее. "Ох, брат мой, - подумала она,  -
и ты оставишь меня сейчас?"
   - Я знаю, теперь твой путь ясен, Баэрд. Знаю, что ты должен идти. Это
будет отмечено в линиях  твоей  руки.  -  Она  с  трудом  глотнула.  Это
оказалось труднее, чем она себе представляла. - Куда  ты  пойдешь?  -  и
прибавила молча, только в своем сердце: "Любовь моя".
   - Я уже думал об этом, - ответил Баэрд.  Теперь  он  сел  прямо.  Она
видела, что он черпает силы в ее спокойствии. И  цеплялась  за  это  изо
всех сил.
   - Я собираюсь искать принца, - сказал он.
   - Что, Алессана? Мы даже не знаем, жив ли он, - невольно  воскликнула
она.
   - Ходят слухи, что жив, - ответил Баэрд. - Что его мать скрывается  у
жрецов Эанны и что принца отослали прочь. Если  осталась  хоть  какая-то
надежда, какая-то мечта вернуть Тигану, то она связана с Алессаном.
   - Ему пятнадцать лет, - заметила Дианора. Не  смогла  удержаться.  "И
тебе тоже, - подумала она. - Баэрд, куда ушло наше детство?"
   При свете свечи его темные глаза не были глазами мальчика.
   - Не думаю, что возраст имеет значение, - сказал он. - Это  будет  не
быстро и не просто, если это вообще можно сделать. Когда  придет  время,
ему будет больше пятнадцати.
   - И тебе тоже, - заметила Дианора.
   - И тебе тоже, - эхом повторил  Баэрд.  -  Ох,  Диа,  что  ты  будешь
делать? Никто, кроме их отца, никогда не называл ее так. Как  ни  глупо,
это имя едва не лишило ее самообладания.
   Дианора покачала головой.
   - Не знаю, - честно призналась она. - Присматривать за матерью. Выйду
замуж. Если буду бережливой, денег еще на какое-то время хватит.  -  Она
увидела его потрясенное лицо и постаралась  его  успокоить.  -  Тебя  не
должно это тревожить, Баэрд. Послушай:  ты  только  что  видел  ризелку!
Неужели ты будешь бороться с судьбой, до конца своих дней расчищая мусор
в этом городе? Сейчас ни у кого не бывает легкого выбора, а мой будет не
так труден, как у большинства других. Я даже могу, -  прибавила  она,  с
вызовом подняв голову, - попытаться придумать способ осуществить  ту  же
мечту, что и ты.
   Сейчас,  оглядываясь  назад,  Дианора  поразилась   тому,   что   она
произнесла эти слова той самой ночью. Словно она сама увидела ризелку  и
ее путь стал ясен одновременно с уходом от нее Баэрда.
   Ей было одиноко и холодно сейчас в сейшане, но все же не так  холодно
и одиноко, как в ту ночь. Он не стал задерживаться, раз она  согласилась
его отпустить. Она встала, оделась и помогла ему сложить немного  вещей.
Он наотрез отказался взять серебро. Она собрала маленькую сумку  с  едой
для его первого завтрака на заре, на долгой и одинокой дороге. В дверях,
во тьме летней ночи, они без слов прильнули друг к другу. Никто  из  них
не плакал, словно оба понимали, что время слез миновало.
   - Если богини и  бог  благосклонны  к  нам,  -  сказал  Баэрд,  -  мы
наверняка снова встретимся. Я буду думать о тебе каждый день, всю жизнь.
Я люблю тебя, Дианора.
   - А я тебя, - ответила она ему. - Думаю, ты знаешь, как сильно. Пусть
Эанна освещает твой путь и приведет тебя домой. - Вот  и  все,  что  она
сказала. Больше ничего не пришло в голову.
   После того как он ушел, она сидела в гостиной, завернувшись в  старую
материнскую шаль, и невидящими  глазами  смотрела  на  пепел  вчерашнего
огня, пока не взошло солнце.
   К тому времени она уже решила, что будет делать.
   Решение, которое привело ее сюда, спустя все эти годы, в эту одинокую
постель  в  ночь  Поста,  отданную  призракам,  когда  ей  не  следовало
оставаться  в  одиночестве.   Наедине   со   всеми   воспоминаниями,   с
пробуждением, которое  они  вызвали,  и  пониманием  того,  во  что  она
позволила себе превратиться  на  острове.  Здесь,  при  дворе  Брандина.
Здесь, с Брандином.
   Она лежала  застывшая,  потеряв  надежду  на  сон,  и  понимала,  что
ощущаемый ею холод идет гораздо больше изнутри, чем снаружи.  Где-то  во
дворце, она знала, палачи занимаются Каменей ди Кьярой, который  пытался
убить тирана и освободить свою страну. Который  сделал  это,  зная,  что
умрет и как умрет.
   Даже  сейчас  они  у  него,  причиняют  ему  точно  отмеренную  боль.
Испытывая профессиональную гордость  от  своего  мастерства,  ломают  по
одному его пальцы, запястья и руки. Пальцы на ногах, лодыжки  и  голени.
Они будут делать это осторожно, даже нежно, старательно следя за биением
его  сердца,  чтобы  потом,  сломав  ему  спину,  что  всегда  оставляли
напоследок, его еще можно было живым привязать к колесу  и  оставить  на
площади в гавани умирать на глазах у его народа.
   Она никогда не представляла себе,  что  в  сердце  у  Камены  столько
мужества и столько страсти. Она презирала его как позера, который  носит
трехслойные плащи, мелкого, пошлого художника, стремящегося  возвыситься
при дворе.
   Но не теперь. Вчерашний день заставил ее по-новому взглянуть на него.
Теперь, когда он совершил свой поступок, когда его тело отдано  палачам,
а потом колесу,  перед  ней  встал  вопрос,  который  больше  невозможно
скрывать в глубине души, как и воспоминания о Баэрде. Только не  сегодня
ночью, когда она так беззащитна и не может уснуть.
   "Как она выглядит после  поступка  Камены?"  -  эта  мысль  вонзалась
клинком в ее сердце, подобно зимнему ветру.
   Во что этот поступок превращает тот давний крестовый  поход,  который
шестнадцатилетняя девочка столь гордо объявила в ту ночь, когда ушел  ее
брат? В ту ночь, когда он увидел ризелку  при  лунном  свете  у  моря  и
отправился на поиски принца.
   Она знала ответы. Разумеется, знала. Знала, как ее следует  называть.
Эти названия она заслужила здесь, на острове. Они  жгли,  как  прокисшее
вино обжигает рану. Дианора пылала внутри, несмотря на  дрожь,  и  снова
пыталась обуздать свое сердце и начать смертельно трудное,  еще  никогда
ей не удававшееся путешествие обратно, в собственные  владения,  из  той
комнаты в дальнем крыле дворца, где обитал король Играта.
   Однако эта ночь  была  иной.  Что-то  изменилось  в  эту  ночь  из-за
случившегося, из-за невозможности изменить то, что она  сама  сделала  в
Зале аудиенций. Признавая это, пытаясь с этим справиться, Дианора начала
ощущать, словно  очень  издалека,  медленный,  болезненный  уход  своего
сердца от пламени любви. Возвращение к памяти о другом пламени,  у  себя
дома. О горящих полях, горящем городе, подожженном дворце.
   Конечно, в этом не было утешения.  Нигде  не  было  утешения.  Только
безжалостное напоминание о том, кто она и зачем здесь.
   Лежа неподвижно в темноте ночи Поста, когда  двери  и  окна  в  домах
закрыты, чтобы не впустить умерших и колдовские чары  с  полей,  Дианора
тихо повторяла себе старинное стихотворение-предсказание:

   Коль один мужчина ризелку узрит,
   Его жизнь крутой поворот совершит.
   Коли двое мужчин ризелку узрят,
   Одному из них смертью боги грозят.
   Коли трое мужчин ризелку узрят,
   Одного из них боги благословят,
   Жизнь другого крутой поворот совершит,
   А третьему гибелью боги грозят.
   Коли женщина ризелку узрит,
   Станет ясен ей путь, что она совершит.
   Коль две женщины ризелку узрят,
   Одна из них дитя понесет.
   Коль три женщины ризелку узрят,
   Одной станет ясен в грядущее путь,
   Вторая из них дитя понесет,
   А третью боги благословят.

   - Утром, - сказала себе Дианора среди холода, огня и тысячи  смятений
в сердце.  -  Утром  это  начнется  так,  как  должно  было  начаться  и
закончиться давным-давно.
   Боги Триады знают, каким горьким, каким невозможным казался ей  любой
выбор. Какой слабой и  призрачной  была  ее  мечта  в  этих  стенах  все
исправить для всех. Но  в  одной  истине  она  сейчас,  наконец,  обрела
уверенность: ей необходима была  хоть  какая-то  ясность  на  извилистых
дорогах того предательства, в которое, кажется, превратилась ее жизнь, и
она из собственных уст Брандина узнала,  какой  путь  открывается  перед
ней.
   Утром она начнет.
   А до тех пор она может лежать тут, без сна и в одиночестве, как в ту,
другую ночь дома, столько лет назад, и может вспоминать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
УГОЛЕК К УГОЛЬКУ

9

   В овраге у дороги  было  холодно.  Между  ними  и  воротами  поместья
Ньеволе стоял ряд редких берез, но даже они не защищали от  резких,  как
удар кинжала, порывов ветра.
   Вчера выпал снег, редкое явление в этих далеких северных краях даже в
середине зимы. Ночь, когда они ехали из Феррата, была белой и  студеной,
но Алессан все равно не соглашался скакать помедленнее. К концу ночи  он
стал более молчаливым, а Баэрд и в лучшие времена  говорил  мало.  Дэвин
проглотил свои вопросы и сосредоточился на том, чтобы не отставать.
   Они пересекли границу Астибара в темноте и приехали к землям Ньеволе,
едва рассвело.  Трое  спутников  привязали  коней  в  роще,  примерно  в
полумиле к юго-западу, и пешком добрались до  этого  оврага.  Иногда  на
протяжении утра Дэвин начинал дремать. Когда взошло солнце,  заснеженная
местность вокруг показалась ему странной, свежей и прекрасной, но  ближе
к середине дня над головой стали собираться тяжелые серые тучи, и сейчас
было просто холодно и совсем не красиво. Снова прошел короткий снегопад,
примерно с час назад.
   Когда Дэвин услыхал приближающийся сквозь серую мглу топот копыт,  он
понял, что Триада на этот раз повернулась к ним лицом. Или же что богини
и бог решили дать им возможность совершить нечто фатально  опрометчивое.
Он изо всех сил вжался в мокрую  землю  оврага.  Подумал  о  Катриане  и
герцоге, оставшихся в тепле и уюте в Феррате, вместе с Тачио.
   Отряд примерно из дюжины барбадиорских наемников материализовался  на
фоне серого пейзажа. Они оживленно смеялись и громко пели. Дыхание коней
и людей на холоде  вылетало  белыми  облачками  пара.  Распластавшись  в
овраге, Дэвин смотрел, как они проехали мимо. Он слышал  рядом  с  собой
тихое дыхание Баэрда. Барбадиоры остановились у ворот  бывшего  поместья
семейства Ньеволе. Конечно, теперь оно ему не принадлежало после осенних
конфискаций.
   Командир отряда спешился и подошел к запертым  воротам.  Под  смех  и
шутки своих людей он торжественно отпер железные ворота двумя ключами на
затейливой цепочке.
   - Первая рота, - прошептал Алессан. Это  были  его  первые  слова  за
несколько часов. - Он выбрал Каралиуса. Сандре так и говорил.
   Они наблюдали, как распахнулись ворота, как солдаты въехали во  двор.
Последний запер за собой ворота.
   Баэрд и Алессан подождали еще несколько минут,  потом  встали.  Дэвин
тоже встал и поморщился - у него занемело все тело.
   - Нам надо найти в деревне таверну, -  сказал  Баэрд  таким  необычно
мрачным голосом,  что  Дэвин  быстро  взглянул  на  него  в  наступающих
сумерках. Но лицо Баэрда оставалось непроницаемым.
   - Но не для того, чтобы в нее заходить, - прибавил Алессан.  -  Здесь
мы будем действовать тайно.
   Баэрд кивнул. Достал из внутреннего  кармана  своей  овчинной  куртки
сильно измятую бумагу.
   - Начнем с человека Ровиго?
   Человек Ровиго оказался отставным моряком, который жил  в  деревне  в
миле к востоку. Он  указал  им,  где  находится  таверна.  А  также,  за
довольно крупную сумму денег, сообщил имя осведомителя,  работающего  на
Гранчиала и возглавляемую  им  Вторую  роту  барбадиоров.  Старый  моряк
сосчитал деньги, сплюнул многозначительно,  затем  рассказал,  где  этот
человек живет и кое-что о его привычках.
   Баэрд убил осведомителя, задушил через два часа,  когда  тот  шел  по
деревенской дороге от своей маленькой фермы  к  деревенской  таверне.  К
тому времени совсем стемнело. Дэвин помог ему  отнести  тело  к  воротам
поместья Ньеволе и спрятать его в овраге.
   Баэрд не  разговаривал,  и  Дэвин  не  мог  придумать,  что  сказать.
Осведомитель оказался пузатым, лысеющим  мужчиной  средних  лет.  Он  не
выглядел  таким  уж  негодяем.  Он  выглядел  как  человек,  застигнутый
врасплох по дороге к своей любимой таверне. Дэвин подумал о том, есть ли
у него жена и дети. Они не спросили об этом у человека Ровиго;  и  Дэвин
был этому рад.
   На окраине деревни они снова присоединились к Алессану. Тот  наблюдал
за таверной. Он  безмолвно  показал  рукой  на  крупного  гнедого  коня,
привязанного среди остальных лошадей у  таверны.  Солдатский  конь.  Они
втроем снова вернулись назад, прошли на запад полмили  и  опять  залегли
ждать,  зорко  следя  за  дорогой.  Дэвин  услышал  тихое   позвякивание
сбруи-солдатского коня, когда принца уже не было с ним рядом и все  было
почти кончено.
   Он услыхал тихий звук, больше похожий на кашель, чем  на  крик.  Конь
испуганно  всхрапнул,  и  Дэвин  с  опозданием  вскочил,  чтобы   помочь
справиться с животным. К этому моменту, однако, он  увидел,  что  Баэрда
тоже нет рядом с ним. Когда  он,  наконец,  выкарабкался  из  канавы  на
дорогу, солдат - со знаками различия Второй роты - был  мертв,  а  Баэрд
держал  его  коня   под   уздцы.   Этот   человек,   очевидно,   получил
увольнительную, судя по беспорядку его мундира, и возвращался обратно  в
форт у границы. Барбадиор был крупным парнем, все они были крупными,  но
лицо этого казалось совсем молодым при лунном свете.
   Они перебросили тело через седло его коня и пошли обратно  к  воротам
поместья Ньеволе. Было слышно, как солдаты Первой  роты  громко  поют  в
особняке,  куда  вела  полукруглая  подъездная   аллея.   Звуки   далеко
разносились в тишине зимней ночи. Теперь рядом с луной появились звезды;
тучи рассеивались. Баэрд стянул барбадиора с коня и прислонил  к  одному
из столбов ворот. Алессан и Дэвин достали второго  мертвеца  из  оврага;
Баэрд привязал коня барбадиора на некотором расстоянии от дороги.
   Но не слишком далеко. Его должны были позже обнаружить.
   Алессан легонько прикоснулся к плечу Дэвина.  Применяя  свои  знания,
полученные от Марры, - казалось, это  было  несколько  жизней  назад,  -
Дэвин вскрыл два изукрашенных замка. Он был рад, что может  внести  свой
вклад. Замки оказались вычурными, но не сложными.  Высокомерный  Ньеволе
не слишком опасался грабителей.
   Алессан и Баэрд взвалили на плечи по трупу и понесли  их  в  усадьбу.
Дэвин тихо закрыл ворота, и  они  пошли  вперед.  Но  направились  не  к
особняку. Бледный лунный свет освещал им путь по снегу к конюшням.
   Тут у них возникло затруднение. Самая большая  конюшня  была  заперта
изнутри, и Баэрд молча указал на полоску света факела,  виднеющуюся  под
двойными дверьми. Это означало наличие караульного.
   Они одновременно подняли головы. При свете Видомни  ясно  было  видно
одно маленькое открытое окошко, высоко вверху с восточной стороны.
   Дэвин перевел взгляд с Алессана на Баэрда,  потом  опять  на  принца.
Посмотрел на тела двух уже мертвых людей.
   Потом показал пальцем на окошко и на себя.
   Прошло несколько  долгих  секунд,  и  Алессан  утвердительно  кивнул.
Прислушиваясь к  нестройному  пению,  доносящемуся  из  особняка,  Дэвин
бесшумно вскарабкался по наружной стене конюшни. При свете луны  или  на
ощупь он находил опору для застывших на холоде рук и ног. Добравшись  до
окошка, он оглянулся  через  плечо  и  увидел  Иларион,  в  этот