жных горах еще лежал снег, а весенние дни  Поста  уже
успели прийти и уйти.
   Не оглядываясь, Дианора подняла руку. Через мгновение евнух принес ей
дымящуюся кружку тригийского кава. К торговым ограничениям  и  пошлинам,
любил повторять Брандин наедине с ней, следует относиться  избирательно,
а не то жизнь станет слишком скучной. Кав был одной из  таких  избранных
вещей.  Только  во  дворце,  разумеется.  За  его  стенами  пили   более
низкосортные напитки из Корте или нейтрального Сенцио. Однажды  приехала
группа торговцев кавом из Сенцио в составе купеческой  делегации,  чтобы
попытаться убедить его в  том,  что  качество  выращенного  ими  кава  и
изготовляемого из него напитка улучшилось. "Нейтралы, в  самом  деле,  -
осуждающе сказал Брандин, пробуя кав. - Настолько нейтральный вкус,  что
его и вовсе нет".
   Купцы удалились, напуганные и бледные, в отчаянии  пытаясь  разгадать
скрытый  смысл  слов  игратянского  тирана.  Сенциане  потратили   много
времени, чтобы этого добиться, сухо заметила потом Дианора Брандину.  Он
рассмеялся. Ей всегда удавалось его рассмешить, даже в те дни, когда она
была еще слишком молода и неопытна и у нее это выходило случайно.
   Это напомнило ей о молодом евнухе,  прислуживающем  ей  в  это  утро.
Шелто ушел в город выбрать для нее  платье  для  сегодняшнего  вечернего
приема, и прислуживал ей один из  самых  новых  евнухов,  присланный  из
Играта на службу в растущем сейшане колонии.
   Он был  уже  хорошо  обучен.  Возможно,  методы  Венчеля  и  жестоки,
недейственны, спору нет. Она решила не говорить мальчику о том, что  кав
недостаточно крепкий; весьма вероятно, что он очень расстроится,  а  это
доставит  ей  неудобства.  Она  скажет  об  этом  Шелто  и   предоставит
разбираться ему. Венчелю вовсе не нужно об этом знать:  полезнее,  чтобы
евнухи  были  ей  благодарны,  а  не  только  боялись.  Страх   приходил
автоматически, как следствие того, кем она была здесь, в сейшане. А  вот
над благодарностью или привязанностью ей приходилось потрудиться.
   Двенадцать лет и эта весна, снова подумала она  и  нагнулась  вперед,
чтобы  посмотреть  сквозь  решетку  вниз,  на  суету  на  площади,   где
готовились к прибытию знаменитой певицы  Изолы  Игратской,  ожидавшемуся
сегодня. В двадцать один год Дианора была в самом расцвете той  красоты,
которая  была  ей  дарована.  Насколько  она  помнила,  в  пятнадцать  и
шестнадцать лет она красотой не отличалась, дома ее даже не  прятали  от
игратянских солдат.
   В девятнадцать лет она начала становиться совсем другой, хотя к  тому
времени уже покинула дом, а Играт не представлял опасности  для  жителей
Чертандо, где правили барбадиоры. Как правило, не представлял опасности,
поправилась она, и напомнила себе - хотя об этом ей вовсе не нужно  было
напоминать, - что здесь, в сейшане, она - Дианора ди Чертандо. И  еще  в
противоположном, западном крыле, в постели Брандина.
   Теперь ей  исполнилось  тридцать  три,  и  с  течением  лет,  которые
промелькнули так абсурдно быстро, она каким-то образом  стала  одной  из
сил, правящих этим дворцом. Что, конечно, означало  править  Ладонью.  В
сейшане лишь Солорес была на шесть лет старше  ее  -  урожай  одного  из
первых лет существования Кораблей дани.
   Иногда, даже сейчас, это было для нее  уже  слишком,  слишком  трудно
было в это поверить. Молодые евнухи дрожали, если она  хотя  бы  мельком
бросала на них взгляд; придворные, приехавшие из-за моря, из Играта, или
здешние, из четырех  западных  провинций  Ладони,  искали  ее  совета  и
поддержки ею своих просьб к Брандину; музыканты сочиняли для нее  песни;
поэты декламировали и посвящали ей стихи, преувеличенно  восхищались  ее
красотой и мудростью. Игратяне сравнивали ее с сестрами бога,  кьярцы  -
со сказочной красавицей Онестрой  перед  тем,  как  она  совершила  свой
последний Прыжок за Кольцом в море ради Великого герцога Казала, -  хотя
поэты  всегда  обрывали  эту  аналогию  задолго  до  самого   Прыжка   и
последовавших за ним трагических событий.
   После   одного   из   подобных    опусов    Доарде,    перегруженного
прилагательными, она сказала Брандину за  поздним  ужином  наедине,  что
одно из отличий между  мужчиной  и  женщиной  заключается  в  следующем:
власть придает мужчинам привлекательность,  но  когда  властью  обладает
женщина, становится привлекательным восхвалять ее красоту.
   Он обдумал  это,  откинувшись  назад  и  поглаживая  свою  аккуратную
бороду. Дианора понимала, что пошла на некоторый риск, но к тому времени
она уже очень хорошо его знала.
   - Два вопроса, - сказал Брандин, тиран Западной Ладони,  беря  ее  за
руку, лежащую на столе. - Ты полагаешь, обладаешь властью, моя Дианора?
   Этого она ожидала.
   - Только  через  тебя,  и  ненадолго,  пока  не  стану  старой  и  ты
откажешься  видеть  меня.  -  Маленький  выпад  в  сторону  Солорес,  но
достаточно тактичный, по ее мнению. - Но пока ты призываешь меня к себе,
будут считать, что я обладаю властью при  твоем  дворе,  и  поэты  будут
утверждать, что  сейчас  я  еще  красивее,  чем  прежде.  Красивее,  чем
звездная корона, венчающая  полумесяц  опоясанного  мира,  или  как  там
говорилось в тех стихах.
   - "Изогнутая корона", так он, кажется, написал. - Брандин  улыбнулся.
После  этого  она  ожидала  комплимента,  потому  что  он  был  щедр  на
комплименты.  Но  его  серые  глаза  остались  серьезными  и  продолжали
смотреть на нее.
   - Мой второй вопрос: был бы я привлекателен для тебя, лишившись своей
власти?
   И это, вспоминала она, едва не застало ее врасплох. Это  был  слишком
неожиданный вопрос, он попал в цель слишком близко от  того  места,  где
все еще обитали две ее змеи, как бы крепко они ни спали.
   Дианора опустила ресницы и  посмотрела  на  свои  сплетенные  пальцы.
"Словно змеи", - подумала она. И быстро  прогнала  от  себя  эту  мысль.
Искоса бросив на Брандина лукавый взгляд, который ему нравился,  как  ей
было известно, Дианора ответила, притворяясь удивленной:
   - Разве ты здесь пользуешься своей властью? А я и не заметила.
   Через секунду раздался его красивый, полный жизни  смех.  Она  знала,
что стражи за дверью слышат  его.  И  будут  сплетничать.  Все  в  Кьяре
сплетничали. Остров питался слухами и сплетнями. После сегодняшней  ночи
возникнет еще одна сказка. Ничего нового, всего лишь подтверждение  этим
громким смехом того, какое удовольствие Брандин  Игратский  получает  от
общества своей смуглой Дианоры.
   Затем он отнес ее на кровать, все еще забавляясь, потом  заставил  ее
улыбнуться,  а  потом  и  рассмеяться.  Он  получил  свое  удовольствие,
медленно, тысячами способов, которым он научил ее за долгие годы, потому
что в Играте очень искусны в подобных вещах, а  он  был  -  и  тогда,  и
теперь, - прежде всего королем Играта.
   А она? Сейчас, сидя на своем балконе,  в  лучах  весеннего  утреннего
солнца, Дианора закрыла глаза, вспоминая. Как в ту ночь, и до той  ночи,
в течение многих лет до той ночи,  и  после,  до  сегодняшнего  дня,  ее
мятежное тело, и сердце, и ум, все вместе, предавали ее душу, утоляя  ее
отчаянную, глубокую страсть к нему.
   К Брандину Игратскому. Которого двенадцать лет назад она явилась сюда
убить за то, что он сделал с  Тиганой,  ее  родным  домом,  и  две  змеи
обвивали ее разбитое сердце.
   Тигана была домом Дианоры до тех пор, пока он не разрушил, сровнял  с
землей и сжег ее, убил целое поколение и отобрал сам звук ее имени. Звук
ее собственного настоящего имени.
   Ее звали Дианора ди Тигана брен Саэвар, и ее  отец  погиб  во  втором
сражении  у  Дейзы,  неловко  держа  меч  в  руках,  привыкших  к  резцу
скульптора. Дух ее матери был сломлен, словно водяной тростник, во время
жестокостей последовавшей оккупации, а брат, чьи  глаза  и  волосы  были
точно такими же, как у нее, которого она любила больше  жизни,  вынужден
был бежать куда глаза глядят. Ему было всего шестнадцать.
   Все эти годы она представления не имела,  где  он.  Жив  ли  он,  или
мертв, или далеко от этого полуострова, где  тираны  правят  покоренными
провинциями, некогда столь гордыми. Где имя самой гордой из  них  стерто
из людской памяти.
   И виной всему Брандин. В чьих объятиях она лежала  столько  ночей  за
эти годы, испытывая такую жгучую жажду, такой взлет желания, каждый раз,
как он призывал ее к себе. Чей голос  давал  ей  знание,  был  милостью,
водой, орошающей пустыню ее дней. Чей смех, когда  он  выпускал  его  на
свободу, когда ей удавалось исторгнуть у него этот смех,  был  похож  на
целительное солнце, прорезающее облака. Чьи серые глаза имели тревожный,
непроницаемый  оттенок  моря  под  первыми,  холодными   косыми   лучами
утреннего света весны или осени.
   В самой древней из всех  легенд  Тиганы  именно  из  серого  моря  на
рассвете вышел бог Адаон, и пришел к Микаэле, и возлег с ней на длинном,
темном, назначенном судьбой песчаном берегу. Дианора знала  эту  легенду
не хуже собственного имени. Настоящего имени.
   Еще она знала, по крайней мере, две вещи: что ее отец и брат убили бы
ее собственными руками, если бы были живы и видели, чем она стала. И что
она приняла бы этот конец, понимая, что заслужила его.
   Ее отец погиб. Одна мысль о  брате  обжигала  ее  сердце,  даже  если
смерть избавила его от последнего  горя  видеть,  куда  она  пришла.  Но
каждое утро она молила Триаду, особенно Адаона, бога  Волн,  чтобы  брат
оказался за морем и так далеко, чтобы туда не  могли  долететь  слухи  о
Дианоре с карими глазами, похожими на его собственные, живущей в сейшане
тирана.
   Если только, тихо произнес голос ее сердца, если только не придет все
же утро, когда она сумеет найти способ сделать то, что, несмотря на  все
случившееся - несмотря на переплетение рук  и  ног  в  ночи  и  звук  ее
собственного голоса, громкий  крик  утоленной  жажды,  -  позволит  миру
услышать иные звуки. И повторят их  мужчины,  женщины  и  дети  по  всей
Ладони, на юге, за горами в Квилее, на севере, на западе, и на  востоке,
и за всеми морями.
   Звуки имени Тиганы, которые исчезли. Исчезли, забыты  и  потеряны  не
навечно, если будут милостивы бог и богини, если  в  них  осталась  хоть
капля любви или жалости.
   И может быть, - это снилось Дианоре по ночам, когда она  спала  одна,
после того, как Шелто массировал и умащал ее  кожу  и  уходил  со  своей
свечой спать у ее двери, -  может  быть,  случится  так,  что  если  она
действительно найдет способ сделать  это,  то  ее  брат  вдали  от  дома
каким-то чудом услышит имя Тиганы из уст незнакомца в  незнакомом  мире,
при каком-нибудь далеком королевском дворе или  на  базаре,  и  каким-то
образом поймет, охваченный изумлением и радостью, что именно  ее  подвиг
вернул миру это имя.
   К тому времени она уже будет мертва. В этом у нее не было сомнений. В
этом единственном вопросе - в  вопросе  мести  за  Стивана  -  ненависть
Брандина была жесткой и непоколебимой. Она была единственной неподвижной
звездой на небесном своде всех земель, которыми он правил.
   Она будет мертва,  но  это  неважно,  потому  что  имя  Тиганы  будет
возвращено и ее брат  будет  жив  и  узнает,  что  это  сделала  она.  А
Брандин... Брандин поймет, что она нашла способ сделать это,  но  щадила
его все те ночи, бесчисленные ночи, когда могла убить его, пока он  спал
рядом с ней после любовных объятий.
   Таков был сон Дианоры. Она обычно просыпалась со щеками,  мокрыми  от
слез. Никто никогда не  видел  этих  слез,  кроме  Шелто,  а  Шелто  она
доверяла больше, чем любому из живых людей.
   Она услышала его быстрые, легкие шаги у двери, потом эти шаги так  же
быстро направились к ее балкону. Никто в сейшане не  двигался  так,  как
Шелто. Евнухи, как всем известно, склонны  к  апатии  и  к  обжорству  -
очевидная замена удовольствию. Но только не Шелто. Стройный, как  тогда,
когда она впервые увидела его, он брался за те поручения, которых другие
евнухи старались избежать: сбегать куда-нибудь по крутым улицам  старого
города, или еще дальше на север, в  холмы,  или  подняться  в  предгорья
самого Сангариоса в  поисках  лечебных  трав  или  листьев,  или  просто
луговых цветов для ее комнаты.
   Казалось, у него нет возраста, но он уже не был молод, когда  Венчель
приставил его к Дианоре, и, по ее предположениям, ему  уже  должно  было
стукнуть шестьдесят.  Если  Венчель  когда-нибудь  умрет  -  что  трудно
вообразить, - Шелто, безусловно, самый вероятный его преемник  на  посту
главы сейшана.
   Они никогда об этом не говорили, но Дианора знала так же  точно,  как
знала остальное:  он  отказался  бы  от  этой  должности,  если  бы  ему
предложили остаться с ней. Она также знала - и это ее очень  трогало,  -
что так было бы даже в том  случае,  если  бы  Брандин  совсем  перестал
посылать за ней и она стала  бы  просто  еще  одной  стареющей,  забытой
безделушкой в дворцовом крыле сейшана.
   И это было второе, чего она никак не ожидала найти,  когда  ненависть
перенесла ее по осенним морям  в  Кьяру  на  Корабле  дани:  доброту,  и
заботу, и друга за высокими стенами и разукрашенными ширмами того места,
где женщины проводят жизнь в  ожидании  среди  мужчин,  потерявших  свое
мужское естество.
   Шаги Шелто, быстрые, даже после долгого подъема по большой  лестнице,
а потом по еще одной лестнице в сейшан, простучали  по  мозаичному  полу
балкона за ее спиной. Она услышала, как он добрым  голосом  тихо  сказал
что-то мальчику и отпустил его. Он сделал еще шаг вперед и кашлянул один
раз, чтобы дать о себе знать.
   - Оно очень безобразное? - спросила Дианора, не оборачиваясь.
   - Сойдет, - ответил Шелто, подошел и остановился  рядом  с  ней.  Она
подняла глаза и улыбнулась при виде его коротко стриженой седой  головы,
тонких, четких губ и ужасного, перебитого  крючковатого  носа.  Сто  лет
назад, ответил он, когда она  спросила.  Драка  из-за  женщины  дома,  в
Играте. Он убил соперника, который оказался из знатных. И это  неудачное
обстоятельство стоило Шелто его мужского органа и свободы и привело  его
сюда. Казалось, Дианору больше огорчала эта история, чем его  самого.  С
другой стороны, подумала она тогда, для нее она была новой, а  для  него
всего лишь давним эпизодом жизни, к которому он привык.
   Он показал ей темно-красное платье, которое сшили в старом городе. По
его улыбке, отражению ее улыбки, Дианора поняла, что  оно  стоило  того,
чтобы клянчить у Венчеля деньги. Глава сейшана потом попросит за это  об
услуге, он всегда так делал, но на подобных сделках  держалась  жизнь  в
сейшане, и Дианора, глядя на платье, не испытывала сожаления.
   - Что наденет Солорес? - спросила она.
   - Хала мне не захотел сказать,  -  с  сожалением  пробормотал  Шелто.
Дианора громко рассмеялась при виде серьезного выражения  лица,  которое
ему удалось сохранить.
   - Совершенно уверена, что не захотел, - сказала она. -  Так  что  она
наденет?
   - Зеленое, - быстро ответил он. - С высокой талией и высоким воротом.
Ниже талии две складки разных оттенков. Золотые сандалии. Повсюду  много
золота. Волосы будут подняты наверх, конечно. У нее новые серьги.
   Дианора снова рассмеялась.  Шелто  позволил  себе  слегка  улыбнуться
довольной улыбкой.
   - Я взял на себя смелость, - прибавил он, - купить кое-что еще,  пока
был в городе.
   Он полез в складки туники и  протянул  ей  маленькую  коробочку.  Она
открыла ее и достала оттуда драгоценный камень. В ярком  утреннем  свете
он сверкал ослепительно, словно третья красная  луна,  под  стать  белой
Видомни и голубой Иларион.
   - Я подумал, - сказал Шелто,  -  что  он  лучше  будет  смотреться  с
платьем, чем любое из украшений сейшана, которое сможет  предложить  вам
Венчель.
   Дианора в изумлении покачала головой.
   - Он прекрасен, Шелто. Но можем ли мы себе его позволить? Не придется
ли нам обходиться без шоколада всю весну и лето?
   - Неплохая мысль, - ответил он, игнорируя ее первый  вопрос.  -  Пока
меня не было, вы сегодня утром съели уже две плитки.
   - Шелто! - воскликнула она. - Перестань! Иди  и  шпионь  за  Солорес,
выведай, на что она тратит кьяро. У меня есть свои удовольствия  и  свои
привычки, и, как мне кажется, не столь уж вредные. Разве я  кажусь  тебе
толстой?
   Почти нехотя он покачал головой.
   - Нет, но не имею представления почему, - укоризненно пробормотал он.
   - Ну и продолжай думать об этом, пока не догадаешься, - вскинула  она
голову. - А пока... это мне напомнило...  Тот  мальчик,  сегодня  утром,
хорошо справлялся, только кав сварил очень слабым.  Ты  расскажешь  ему,
какой я люблю?
   - Я уже это сделал. И велел ему сделать послабее.
   - Что? Шелто, я совершенно...
   - Вы всегда пьете больше кава в конце  зимы,  когда  погода  начинает
меняться, и каждую весну плохо спите по ночам. Вы  же  знаете,  что  это
правда, госпожа. Либо меньше чашек, либо менее крепкий напиток. Мой долг
- попытаться обеспечить вам покой и отдых.
   На секунду Дианора потеряла дар речи.
   - Покой! - наконец воскликнула она. - Я могла напугать этого  бедного
ребенка до смерти. Я бы потом чувствовала себя ужасно!
   - Я научил его, что вам ответить, - успокоил ее Шелто. - Он бы свалил
вину на меня.
   - Ах, вот как! А если бы я вместо этого пожаловалась прямо Венчелю? -
возразила Дианора. - Шелто, он бы приказал выпороть  мальчика  кнутом  и
морить голодом.
   Шелто возмущенно фыркнул, ясно выражая этим, что  он  не  считает  ее
способной на такой поступок.
   Выражение его лица было  таким  всезнающим  и  лукавым,  что  Дианора
помимо своей воли снова рассмеялась.
   - Прекрасно, - сказала она, сдаваясь.  -  Тогда  пусть  будет  меньше
чашек, потому что мне нравится крепкий кав, Шелто. Иначе его и  пить  не
стоит. Кроме того, я не из-за него не могу уснуть ночью. Это время  года
вселяет в меня беспокойство.
   - Вас захватили в качестве дани весной, - пробормотал  он.  -  Все  в
сейшане впадают в беспокойство в тот сезон, когда  их  захватили.  -  Он
поколебался. - С этим я ничего поделать не могу, госпожа. Но я  полагал,
что от кава становится еще хуже. - В его карих глазах,  почти  таких  же
темных, как у нее, светились любовь и забота.
   - Ты слишком волнуешься обо мне, - помолчав секунду, сказала она.
   Он улыбнулся.
   - А о ком мне еще волноваться? - Они снова помолчали; Дианора слышала
шум далеко внизу, на площади. - Кстати о  волнении,  -  произнес  Шелто,
явно пытаясь сменить тему. - Возможно, мы слишком много внимания уделяем
тому, что делает Солорес. Возможно, нам надо начать приглядываться к той
молодой женщине с зелеными глазами.
   - К Яссике? - удивилась Дианора. - Почему? Брандин еще даже не позвал
ее, а она здесь уже месяц.
   - Вот именно, - ответил Шелто. И замолчал в некотором замешательстве,
что подстегнуло ее любопытство.
   - Что ты хочешь сказать, Шелто?
   - Гм, мне говорил Тезиос, который к ней приставлен,  что  никогда  не
видел и не слышал ни об одной женщине в сейшане, которая бы так  владела
своим телом или обладала такой способностью достигать наивысшей точки  в
любви.
   Он отчаянно покраснел, и Дианора вдруг тоже  смутилась.  Это  было  в
обычае сейшана: женщины сейшана использовали своих евнухов для получения
физической разрядки, если их слишком долго не вызывали в другое крыло.
   Дианора никогда не просила Шелто о подобной услуге. Ее тревожила сама
мысль об этом: это казалось ей почему-то оскорбительным, а  почему,  она
не могла объяснить. Он некогда был мужчиной, часто напоминала она  себе,
который убил человека из любви к женщине. Их отношения, как они ни  были
близки, никогда не переходили в это измерение. Странно,  думала  она,  и
даже забавно, что  они  оба  смутились  при  одном  упоминании  об  этой
проблеме, а боги Триады  знают,  как  часто  ее  обсуждают  в  тепличной
атмосфере сейшана.
   Она снова повернулась к  ограждению  и  стала  смотреть  вниз  сквозь
решетку, чтобы дать ему время