Орсон Скотт Кард.
Рассказы

Соната без сопровождения.
Тысяча смертей.



Орсон Скотт Кард.

                         Соната без сопровождения.

1

      Когда   Кристиану   Харолдсену   было   шесть   месяцев   от   роду,
предварительное  тестирование  обнаружило   у   него   чувство   ритма   и
исключительно тонкий слух. Проводились, разумеется,  разные  тесты,  перед
Кристианом было открыто много других возможностей. Однако главными знаками
его  личного  зодиака  оказались  ритм  и  слух.  Тут  же  последовало  их
подкрепление. Мистера и миссис Харолдсен  снабдили  записями  всевозможных
звуков и велели постоянно их проигрывать,  неважно,  бодрствовал  Кристиан
или спал.
     Когда  Кристиану  исполнилось  два   года,   седьмая   серия   тестов
окончательно определила путь, которым  ему  суждено  было  пойти.  У  него
обнаружились исключительные творческие способности, неуемное любопытство и
столь глубокое понимание музыки,  что  на  всех  листах  тестов  появилась
помета "сверходаренность".
     Именно "сверходаренность" оказалось тем словом,  из-за  которого  его
забрали из родительского дома и поместили в глухом  лиственном  лесу,  где
зима была суровой и долгой, а лето - коротким, отчаянным  взрывом  зелени.
Он рос, за ним присматривали непоющие слуги,  а  слушать  ему  разрешалось
только пенье птиц, завывание ветра и  потрескивание  деревьев  на  морозе;
гром и жалобный плач листьев, срывающихся с деревьев и падающих на  землю;
шум дождя и весеннюю капель, верещание белок и глубокое безмолвие  идущего
безлунной ночью снега.
     Эти звуки были единственной музыкой,  которую  понимал  Кристиан.  Он
рос, и симфонии его  раннего  детства  становились  для  него  всего  лишь
далекими воспоминаниями, которые невозможно вернуть. Так научился  слушать
музыку в совершенно немузыкальных вещах -  ведь  ему  предстояло  находить
музыку там, где найти ее было невозможно.
     Он открыл для себя, что цвета вызывают в его сознании  разные  звуки.
Солнечный свет летом представлялся ему яркими, звонкими аккордами,  лунный
свет зимой - тонким жалобным причитанием, свежая  зелень  весной  -  тихим
бормотанием почти в произвольных ритмах, красная лиса,  мелькнувшая  среди
деревьев, - вздохом невольного изумления.
     И он научился воспроизводить все эти звуки на  своем  Инструменте.  В
мире, как и много веков назад, были скрипки, трубы, кларнеты. Кристиан  же
о них и понятия не имел. Он знал только свой Инструмент, этого было вполне
достаточно.
     В своей комнате Кристиан чаще  всего  находился  один.  У  него  были
постель (не слишком мягкая), стул и  стол,  совершенно  бесшумная  машина,
чистившая его самого и его одежду, электрический свет.
     В другой комнате стоял  только  его  Инструмент.  Это  был  пульт  со
множеством мануалов, клавиш, рычагов и кнопок, и когда  он  касался  любой
его части, возникал звук. Каждый мануал имел свою  собственную  громкость,
каждая клавиша мануала обладала особой высотой звука, каждый рычаг изменял
регистр, а каждая кнопка - тембр звука.
     Впервые появившись в  этом  доме,  Кристиан  (как  принято  у  детей)
игрался с  Инструментом,  производя  странные  и  смешные  громкие  звуки.
Инструмент стал его единственным товарищем по играм: Кристиан  хорошо  его
изучил и мог воспроизвести на нем любые звуки.  Сначала  его  приводили  в
восторг громкие. Потом он научился извлекать радость из пауз и  ритмов,  а
вскоре стал чередовать громкие и тихие звуки, играть по два  звука  сразу,
получая совершенно новый звук, и  снова  воспроизводить  звуки  в  той  же
последовательности, в какой он их уже играл.
     Постепенно в музыке, которую он создавал, зазвучал лес, завыли ветры.
Лето обратилось песней, которую он мог исполнять, когда  только  пожелает.
Зелень с ее разнообразными вариациями оттенков легла в  основу  изысканной
гармонии. Из его Инструмента, будто  сетуя  на  одиночество,  с  неистовой
страстью кричали птицы.
     До профессиональных Слушателей дошла молва:
     "К северу и востоку отсюда появился новый голос: Кристиан  Харолдсен.
Он истерзает ваше сердце своими песнями".
     К нему стали приходить Слушатели:  сначала  те  немногие,  кто  искал
разнообразия, потом, кто более всего стремился к новизне, следуя моде,  и,
наконец, пришли те, кто выше всего ценил красоту  и  страстность  чувства.
Они приходили, оставались в лесу Кристиана и слушали музыку,  доносившуюся
из динамиков безупречного качества, установленных  на  крыше  дома.  Когда
музыка заканчивалась и Кристиан выходил из дома, он видел  Слушателей.  Он
спросил, почему они приходят, и ему объяснили. Кристиан удивился тому, что
музыка, которую, не думая о славе, он создавал на своем Инструменте, может
представлять интерес для других людей.
     Как ни странно,  еще  большее  одиночество,  он  почувствовал,  когда
узнал, что может петь для Слушателей, но никогда не услышит их песни.
     - У них нет песен, - сказала женщина, которая каждый  день  приносила
ему еду. - Они - Слушатели. Ты  -  Творец.  У  тебя  есть  песни,  они  же
слушают.
     - Почему? - в невинном удивлении спросил Кристиан.
     Женщина, казалось, была озадачена.
     - Потому что именно этим им больше всего  и  хочется  заниматься.  Их
подвергли тестированию, и они больше всего  счастливы  как  Слушатели.  Ты
счастлив в качестве Творца. Разве нет?
     - Счастлив, - ответил Кристиан, и он говорил правду.
     Жизнь его была совершенна. Он ничего не хотел в ней менять,  даже  ту
легкую грусть, которая охватывала его, когда Слушатели  по  окончании  его
исполнения поворачивались к нему спиной и уходили.
     Кристиану исполнилось семь лет.



2

     В третий раз невысокий мужчина в очках и с усами, которые  совершенно
ему не шли, ждал в  кустах,  когда  выйдет  Кристиан.  В  третий  раз  его
покорила  красота  только  что  отзвучавшей  песни,   скорбной   симфонии,
заставившей коротышку в очках ощутить тяжесть листьев  над  головой,  хотя
еще стояло лето, и пройдет не один месяц, прежде  чем  они  опадут.  Осень
неотвратима, говорилось в песне Кристиана; всю свою жизнь листья сохраняют
в  себе  способность  умереть,  и  это   накладывает   отпечаток   на   их
существование. Коротышка в очках заплакал, но когда  песня  закончилась  и
другие Слушатели ушли прочь, он спрятался в кустах и стал ждать.
     На сей раз его ожидание было вознаграждено. Кристиан вышел из дома и,
прогуливаясь среди  деревьев,  приблизился  к  тому  месту,  где  поджидал
коротышка в очках. Мужчина любовался легкой  походкой  Кристиана.  С  виду
композитору было лет тридцать, хотя в том, как он совершенно бесцельно шел
и останавливался, чтобы просто потрогать (но  не  сломать)  босыми  ногами
упавшую веточку, было много детского.
     - Кристиан, - позвал коротышка в очках.
     Кристиан, пораженный, обернулся. За все  эти  годы  с  ним  никто  из
Слушателей не заговаривал: это запрещалось. Кристиан знал закон.
     - Это запрещено, - сказал Кристиан.
     - Вот, - сказал коротышка в очках, протягивая ему какой-то  небольшой
черный предмет.
     - Что это?
     Гримаса исказила лицо коротышки.
     - Ты только возьми его. Нажмешь на кнопку, и он заиграет.
     - Заиграет?!
     - Музыку.
     Глаза у Кристиана широко раскрылись.
     - Но это же запрещено: мне не полагается слушать произведения  других
композиторов, это плохо отразится на моем творчестве. Я стану подражателем
и лишусь какой бы то ни было оригинальности.
     - Цитируешь, - возразил мужчина, - ты просто  цитируешь.  Это  музыка
Баха. - В его голосе звучало благоговение.
     - Я не могу, - сказал Кристиан.
     Тогда коротышка покачал головой.
     - Ты не знаешь. Ты даже не знаешь, что ты теряешь. Но я услышал это в
твоих песнях, Кристиан, когда пришел сюда много лет назад. Тебе это нужно.
     - Это запрещено, - возразил Кристиан, ибо его поразило  уже  то,  что
человек знает о противозаконности какого-то поступка и тем не менее  готов
его совершить. Кристиан не  мог  преодолеть  необычность  происходящего  и
уразуметь, что от него ожидают какого-то действия.
     Вдалеке послышались  шаги,  потом  чья-то  речь,  на  лице  коротышки
отразился испуг. Он подбежал к Кристиану, сунул ему в  руки  магнитофон  и
бросился к воротам заповедника.
     Кристиан взял магнитофон и подержал его в луче солнца,  пробивавшемся
сквозь листву. Тот матово поблескивал.
     - Бах, - проговорил Кристиан и тут же добавил: - Кто он, черт побери,
этот Бах?
     Но магнитофон он не выбросил. Не отдал  он  его  и  женщине,  которая
подошла и спросила, с какой целью задержался коротышка в очках.
     - Он оставался здесь не меньше десяти минут.
     - Я видел его всего тридцать секунд, - возразил Кристиан.
     - И что же?
     - Он хотел, чтобы я послушал  какую-то  другую  музыку.  У  него  был
магнитофон.
     - Он дал его тебе?
     - Нет, - сказал Кристиан. - Разве он не у него?
     - Он, наверное, бросил его в лесу.
     - Он сказал, это Бах.
     - Это запрещено. Вот и все, что тебе следует знать. Если  ты  найдешь
магнитофон, Кристиан, ты знаешь, что велит закон.
     - Я отдам его тебе.
     Она внимательно на него посмотрела.
     - А ты знаешь, что произошло бы, если бы ты послушал это?
     Кристиан кивнул.
     - Очень хорошо. Мы его поищем, обязательно. До завтра, Кристиан. А  в
следующий раз, если кто-то заговорит  с  тобой,  постарайся  не  отвечать,
просто вернись в дом и запри дверь.
     - Я так и сделаю, - пообещал Кристиан.
     В ту ночь была летняя гроза, с ветром, дождем и  громом,  и  Кристиан
обнаружил, что не может заснуть. Не из-за музыки  погоды  -  в  его  жизни
бывали тысячи таких гроз,  и  он  прекрасно  спал.  Уснуть  ему  не  давал
магнитофон, который лежал у стены за Инструментом. Кристиан  прожил  почти
тридцать лет в этом красивом диком месте, наедине с музыкой,  которую  сам
же и создавал. И вот теперь...
     Теперь он испытывал жгучее любопытство. Кто он, этот Бах? Кто?  Какая
у него музыка? Чем она отличается от моей? Неужели он открыл что-то такое,
чего я не знаю?
     Какая у него музыка? Какая у него музыка? Какая у него музыка?
     Он все гадал и гадал. До самой зари, когда гроза пошла  на  убыль,  а
ветер утих. Кристиан встал с постели, в которой не спал, а лишь  ворочался
с боку на бок всю ночь, вытащил магнитофон из тайника и включил его.
     Сначала  музыка  зазвучала  как-то  странно,  больше  напоминая  шум:
чуждые, непонятные звуки, не имеющие ничего общего со  звуками  Кристиана.
Но форма произведения была четкой и ясной, и к концу  записи,  которая  не
длилась и получаса, Кристиан уже имел ясное представление, что такое фуга,
а звук клавесина потряс до глубины души.
     Однако он понимал,  если  что-либо  из  услышанного  появится  в  его
музыке, он будет тут же  разоблачен.  Поэтому  Кристиан  даже  не  пытался
создать фугу и подражать звучанию клавесина.
     А каждую ночь он слушал магнитофонную запись, узнавая  все  больше  и
больше, пока, наконец, не появился Блюститель Закона.
     Блюститель Закона был слеп, его водила собака-поводырь. Он подошел  к
двери, и, поскольку он  был  Блюстителем  Закона,  ему  даже  не  пришлось
стучать - дверь для него открылась сама собой.
     - Кристиан Харолдсен, где магнитофон? - спросил Блюститель Закона.
     -  Магнитофон?!  -  переспросил  Кристиан,  но  тут  же  понял,   что
отпираться бесполезно. Поэтому  он  вытащил  аппарат  и  отдал  Блюстителю
Закона.
     - Ах, Кристиан, Кристиан, - сказал Блюститель Закона, и голос у  него
был мягким и грустным. - Ну почему ты не отдал его, не слушая?
     - Я собирался это сделать, - сказал Кристиан. - Но как вы узнали?
     -  Ты  перестал  сочинять  фуги.  Твои  песни  в  один  миг  лишились
единственного,   что   было   в   них   от   Баха.   Потом   ты   перестал
экспериментировать с новыми звуками. Чего же именно ты старался избежать?
     -  Вот  этого,  -  ответил  Кристиан,  сел  и  с  первой  же  попытки
воспроизвел звук клавесина.
     - А до сих пор ты ведь никогда его не воспроизводил, правда же?
     - Я боялся, что вы заметите.
     - Фуги и клавесин - вот две вещи, на которые ты прежде всего  обратил
внимание, и только  они  отсутствуют  в  твоей  музыке.  Все  другие  твои
произведения, созданные за эти последние недели, окрашены  влиянием  Баха.
Не было только фуги, не было клавесина. Ты нарушил  закон.  Тебя  поселили
здесь, потому что  ты  был  гением,  творцом  нового,  использовавшим  для
вдохновения только то, что есть в природе.  Теперь  же,  разумеется,  твое
творчество подражательно и вторично, и подлинно новые творения ты  никогда
не создашь. Тебе придется уйти.
     - Я знаю, - сказал  Кристиан.  Он  был  напуган,  поскольку  даже  не
представлял, какой окажется жизнь за стенами его дома.
     - Мы обучим  тебя  какому-нибудь  делу,  которым  ты  отныне  сможешь
заниматься. Голодать тебе не придется.  И  от  скуки  ты  не  умрешь.  Но,
поскольку ты нарушил закон, одна вещь отныне запрещена для тебя навсегда.
     - Музыка.
     - Не всякая музыка. Есть музыка для обычных людей, для  тех,  которые
не являются  Слушателями.  Музыка,  звучащая  по  радио,  по  телевидению,
записанная на пленку и пластинки. Но настоящая музыка  и  новая  музыка  -
вот, что тебе запрещается. Тебе не разрешается петь. Не разрешается играть
на музыкальных инструментах. Не разрешается отбивать какой-нибудь ритм.
     - Но почему?
     Блюститель Закона покачал головой.
     - В нашем мире царят совершенство, безмятежность, счастье,  и  мы  не
можем позволить неудачнику, нарушившему закон, бродить по  свету  и  сеять
недовольство. А если ты снова будешь создавать музыку, Кристиан, ты будешь
сурово наказан. Очень сурово.
     Кристиан кивнул, и когда Блюститель Закона  велел  ему  следовать  за
ним, он пошел, оставив дом, лес и свой Инструмент. Сначала  он  отнесся  к
этому более или менее спокойно, как к неизбежному наказанию  за  нарушение
закона, но он и представить себе не мог, что за наказание его улет  и  чем
окажется для него отлучение от Инструмента.
     Через пять часов он уже орал и набрасывался на  любого,  кто  к  нему
приближался, потому что его пальцы не могли не касаться мануалов,  клавиш,
рычагов и кнопок на Инструменте, а их у него не было, и только  теперь  он
понял, что никогда еще не был по-настоящему одинок.
     Прошло полгода, прежде чем он оказался готов к  нормальной  жизни.  И
когда  он  оставил  Центр  Переподготовки  (небольшое  здание,   поскольку
использовалось оно очень редко), он казался усталым и постаревшим на много
лет и никому не улыбался.  Он  стал  водителем  автофургона  для  доставки
продуктов, потому как  тестирование  показало,  что  эта  работа  наиболее
соответствует оставшимся в нем  немногим  способностям  и  интересам,  что
именно эта работа поможет ему меньше горевать и вспоминать о своей утрате.
     Он доставлял жареные пирожки в бакалейные магазины.
     А  по  вечерам  он  познавал  тайны  алкоголя;  алкоголя,   пирожков,
автофургона и его сновидений оказалось достаточно, чтобы в некотором  роде
он оставался довольным. Гнева Кристиан не испытывал.  Он  мог  без  горечи
прожить остальную свою жизнь.
     Доставлять свежие пирожки и забирать черствые.



3

     - С таким именем, как Джо, - говаривал Джо, - я просто  вынужден  был
открыть гриль-бар, чтобы повесить вывеску "Гриль-бар Джо".
     Тут он всегда смеялся, потому как в наши дни "Гриль-бар Джо"  было  и
впрямь забавное название.
     Но барменом Джо  был  хорошим,  и  Блюстители  Закона  подобрали  ему
неплохое местечко. Не в большом городе, а в маленьком городке,  в  городке
по  соседству  со  скоростной  автострадой,  поэтому  в   него   частенько
заглядывали водители грузовиков, в городке, отстоявшем не очень далеко  от
большого города, так что интересные события происходили  совсем  рядом,  о
них можно было говорить, волноваться из-за них, ругать их  или  радоваться
им.
     В общем, в "Гриль-бар  Джо"  приятно  было  зайти,  и  туда  заходили
многие. Публика нефешенебельная, но и не забулдыги. Одинокие или  жаждущие
общения люди - как раз в соответствующих пропорциях.
     - Мои  клиенты  -  как  хороший  коктейль.  В  меру  того-другого,  и
получается новый букет,  гораздо  приятнее  на  вкус,  чем  любой  из  его
компонентов.
     О, Джо был поэтом - поэтом алкоголя, и, как многие в наши дни,  любил
повторять:
     - Отец мой был адвокат,  и  в  старину  я  бы,  вероятно,  тоже  стал
адвокатом. Я бы так никогда и не узнал, чего лишаюсь.
     Джо был прав. И бармен из него вышел чертовски хороший, никем  другим
он стать не хотел, так что был вполне счастлив.
     Как-то вечером,  однако,  у  него  в  баре  появился  новый  человек,
водитель фургона для доставки жареных пирожков, на его комбинезоне было их
фирменное название. Джо сразу обратил на него внимание,  потому  что  его,
куда бы он ни приходил, будто запах, обволакивало безмолвие. Люди  ощущали
это безмолвие, и, хотя они почти не смотрели на него, понижали голоса либо
вообще замолкали, становились задумчивыми, сидели, глядя на  стены  или  в
зеркало за стойкой.  Человек,  доставляющий  пирожки,  садился  в  углу  и
заказывал разбавленный коктейль. Это означало,  что  он  не  хочет  быстро
напиваться, а намерен посидеть подольше.
     Джо многое подмечал в людях, и  от  него  не  укрылось,  что  человек
постоянно смотрит в темный угол, где стояло фортепиано.  Это  было  старое
расстроенное чудовище, приобретенное вместе с заведением, и Джо подивился,
с чего бы это вдруг оно так привлекает этого человека.  Правда,  и  прежде
многие клиенты Джо интересовались инструментом, но те обычно  подходили  к
нему и барабанили по клавишам, пытаясь  извлечь  какую-нибудь  мелодию,  а
когда  у  них  так  ничего  и  не  получалось  -  фортепиано  было  вконец
расстроено, - они оставляли свою затею. Этот же человек,  казалось,  почти
боялся инструмента и даже не решался подойти к нему.
     Когда наступало время закрытия,  мужчина  продолжал  сидеть  в  своем
углу.  Однажды,  повинуясь  какой-то  прихоти,  Джо,  вместо  того   чтобы
заставить его  уйти,  включил  передававшуюся  по  радио  музыку,  погасил
большую часть осветительных приборов, подошел к инструменту, поднял крышку
и обнажил серые клавиши.
     Водитель автофургона подошел к  фортепиано.  Крае  значилось  на  его
карточке. Он сел и коснулся одной клавиши. Звук вышел не  очень  красивый.
Но мужчина прошелся поочередно по всем клавишам, после  чего  проиграл  их
вразнобой, и все это время Джо наблюдал за ним, гадая, почему этот человек
испытывает такое напряжение.
     - Крис, - сказал Джо.
     Крис посмотрел на него.
     - Ты знаешь какие-нибудь песни?
     На лице Криса появилось какое-то странное выражение.
     -  Я  имею  в  виду  старинные  песни,  не  модные  песенки,  которые
передаются по радио и под которые публика вертит задом, а настоящие песни.
Например, "В испанском городке" - мне ее  когда-то  пела  мать.  -  И  Джо
принялся напевать: - "В испанском городке, в такую же вот  ночь,  смотрели
звезды вниз в такую же вот ночь".
     Джо продолжал  напевать  слабым  невыразительным  баритоном,  а  Крис
заиграл. Но его игра была не сопровождением - сопровождением Джо ее ни  за
что бы не назвал. Скорее, она  была  противоположностью  его  мелодии,  ее
врагом. Звуки, вырывавшиеся из  фортепиано,  были  какими-то  странными  и
нестройными но, ей-богу же, прекрасными! Джо перестал петь и стал слушать.
Он слушал два часа, а когда игра закончилась, налил ему и себе по стопке и
чокнулся  с  Крисом,  водителем  автофургона  с  жареными  пирожками,  под
пальцами которого ожило и зазвучало старое полуразвалившееся фортепиано.
     Крис вернулся через три дня, он выглядел измученным и испуганным.  Но
на этот раз Джо уже знал,  что  произойдет  (это  не