нных форменных брюк и рубашки  с  узким  кусачим
воротником обнаружились выгоревшие на солнце джинсы и не  первой  свежести
футболка. На футболке, возле рукава, имело место небольшое лиловое пятно -
видно, оставила след раздавленная черничина. И Костя  даже  вспомнил,  как
это случилось.
     Впрочем, одежда все равно была насквозь мокрая. Но тратить  время  на
сушку не хотелось, и он решительно влез  во  влажные,  впитавшие  пещерную
воду тряпки. Впрочем, там тряпки были совсем другие, одно лишь сходство  с
этими, что мокрые. Но не беда, как-нибудь  уж  на  теле  просохнут.  Да  и
солнце вон как жарит.
     Пора идти. Значит, сейчас на просеку - и вдоль  высоковольтки  топать
до платформы. Кажется, она называется "91-й километр".
     Костя резко поднялся,  отчего  слегка  закружилась  голова,  а  перед
глазами поплыли радужные пятна. Наверное, солнцем напекло. Но  не  обращая
внимания на такие пустяки, он быстро зашагал вперед.
     Вскоре и сосна, возле которой они сидели с Белым, и поляна,  и  холмы
исчезли из виду. Вокруг тянулся лес - древний  сосновый  бор,  огромный  и
дикий. Не будь узенькой, вертлявой тропинки под ногами - полное  ощущение,
что продираешься сквозь тайгу. А ведь всего час, и появится  платформа,  а
там и касса, и зеленый вагон электрички. Одним словом, цивилизация. Что ж,
пора привыкать к этой самой цивилизации.
     Кстати, а какое сегодня число? Эх, не догадался  у  Белого  спросить!
Действительно, тут поначалу на него все коситься начнут. С  чего  бы  это,
подумают, у Константина память отшибло? Но хрен с ними, пускай думают  что
хотят. После того, что было в Корпусе, остальное ерунда.
     И вдруг Костя вспомнил. Четырнадцатое июля. Каникулы  в  разгаре.  Он
перешел в девятый класс,  отмотал  месяц  практики  в  трудовом  лагере...
Теперь, до сентября - свобода.
     Так что все в ажуре, можно утешиться - память, похоже, вернулась.  Но
странное дело - ему казалось, что память эта вроде бы как и не совсем его.
Словно все  здешнее  -  школа,  практика,  черничное  пятно  на  рукаве  -
случилось не с  ним,  а  с  каким-то  типом  из  книжки.  Или  он,  Костя,
вспоминает сейчас когда-то уведенный  фильм.  Потому  что  четыре  года  в
Корпусе - были. Как ни крути, а висят они  за  спиной  мутным  облаком.  И
здорово же он изменился, если  своя  собственная  жизнь  кажется  фильмом!
Ладно, со временем, наверное, пройдет.
     А из придорожной травы глядели красными глазками спелые  земляничины.
Еще и там, и вдали - Господи, да сколько же ее! Костя то и дело нагибался.
Ведь впервые за четыре года - земляника! Он уже и вкус  ее  забыл.  Забыл,
что  такое  жизнь.  Ведь  там,  в  Корпусе,  была  не  жизнь,  а  муторное
существование. Точно у крысы в норе.
     Его передернуло. Крысы... То  есть  не  крысы,  а  сгустки...  Черные
трещины мира... Гнилое дыхание  из  их  пастей...  И  острые,  беспощадные
глаза... Где же они прятались там, в Корпусе? Да уж, наверное, всюду. И  в
Группах - невидимые, но от этого ничуть не менее страшные. Это  ведь  они,
невидимые, наблюдали за новичком Костиком и устраивали ему  одну  подлянку
за другой. Это ведь они насыщались, когда он лупил "морковкой" Рыжова. Это
им была потеха -  слушать  ребячий  треп  в  раздевалке  спортзала,  и  не
кто-нибудь,  а  именно  они  притворялись  силовыми  волнами   на   уроках
Энергий... И уж без сомнения они  засели  на  таинственном  Первом  Этаже.
Первый Этаж... Да что же там творится, в самом деле? Ладно, крыс он  видел
в Дыре, на самой границе их владений, был под защитой могучих сил - а ведь
все равно обволокла его сеть липкого, одуряющего  кошмара.  Что  же  тогда
творится на Первом? Что там  происходит  с  людьми?  Перед  глазами  вдруг
вспыхнула  картинка:  странный,  лиловый  свет,  струящийся  ниоткуда,   и
множество  людей,  скованных  невидимыми  цепями,  их  извивающиеся  тела,
остекленевшие  от  ужаса  глаза,  а  рядом,  все  ближе  и  ближе,  черная
шевелящаяся масса, и ничего уже нельзя поделать, и это не на минуту, не на
час - навсегда! И там не просто какие-то чужие, незнакомые люди, нет!  Там
же Санька! Может, уже и Мишка Рыжов, и Царьков, и еще  кто-нибудь.  Именно
на них сейчас уставились красновато-наглые  зрачки.  Но  Белый  к  ним  на
помощь не придет - даже ему туда не  пробиться.  Впрочем,  он  и  сюда  не
придет. Зачем? Он сделал свое дело - и ушел обратно  во  тьму,  вытягивать
кого еще можно, драться со сгустками... А сюда ему зачем приходить?  Здесь
жизнь спокойная. А так хочется снова увидеть его глаза, услышать негромкий
голос... Не помощи в  каких-нибудь  новых  бедах  Косте  хотелось,  нет...
Только встретиться с Белым вновь. Хотя бы всего один единственный раз.  Но
глупо об этом мечтать. Ведь Белый, можно сказать, солдат, и его место лишь
там, куда пошлют. Так что придется жить без Белого. Жить с воспоминаниями.
     И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось -  там,  впереди,  на
тропе  стоит  Санька!  Васенкин!  Точь-в-точь  такой  же,  как  и  в   тот
отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не
заплаканным, как тогда, а просто печальным. И еще - сквозь него  виднелись
стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.
     Все это длилось какую-то  неуловимую  долю  секунды,  потом  исчезло.
Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белесом от  жара  и  духоты
небе все так  же  весело  неподвижное  солнце.  И  Костя  не  мог  понять,
почудилось ли ему, или...
     Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на  жару,  его  тряс
озноб. Мысли в голове мчались с бешеной скоростью,  сталкивались,  дробясь
на бесформенные частицы.  Перед  глазами  плыли  ослепительно-яркие  синие
круги, острые словно заточенные клинки.
     Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не  в  мире,  а  в
нем, внутри. Была чернота,  чернота  со  всех  сторон,  но  почему-то  она
оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл  в
этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но  никто  не  слышал
его крика. Да  он  и  сам  не  слышал.  Волны  вдруг  сделались  тяжелыми,
стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали ребра, и невыносимая боль
растекалась по жилам. И в то же время  Костя  знал,  что  идет  по  лесной
тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи,  а  из
травы на него глядят спелые земляничины.
     Потом вдруг все это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль
до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта.  Широкая,  заросшая
ежевикой и какими-то высокими - едва ли Косте не по грудь -  травами,  она
казалась  руслом  высохшей  реки.  С  обеих  сторон,  точно   берега,   ее
ограничивали темные стены леса. А  посередине  торчали  решетчатые  столбы
высоковольтки.
     Теперь -  прямым  ходом  до  станции.  Наверное,  придется  подождать
электричку - они тут, кажется, редко ходят. Домой он  доберется  только  к
вечеру.  Мама,  конечно,  устроит  ему...  Еще  бы,  целый  день  ребенок,
некормленный, болтается неизвестно где. Кошмар!
     Знала бы она, где ребенок болтался четыре  года...  Впрочем,  она  не
узнает. Да и никто никогда не узнает. Такое никому не расскажешь.  И  даже
не из-за того, что не поверят. Что не поверят - и ежу  понятно.  Подумают,
что  он  просто  лапшу  на  уши  вешает.  Или  того  хуже  -  пришьют  ему
какую-нибудь психоболезнь, засунут в больницу... Веселое  дело...  Но  это
даже не главное. Главное - если уж рассказывать, так все, без утайки.  Как
он был Помощником на Группе, как мечтал о Стажерстве... Как издевался  над
пацанами, давил их и мучил, а крысы-сгустки сидели где-то рядом и кушали.
     Но все же, как он мог? Ну ладно, пускай давали Питье, из-за  которого
отшибло память о доме. Пускай он  верил,  что  всю  жизнь  провел  там,  в
Корпусе. Но память памятью, а  вот  совесть  почему  отшибло?  Тоже  Питье
поработало? Хотя нет, нечего Питьем прикрываться. Не так уж сильно  оно  и
действовало, кое-что он все-таки помнил. Хотя бы вот книги. В самом  деле,
там, в Корпусе, были книги. Обычные  книги,  из  Реального  Мира.  Значит,
крысы их не боялись. Знали, что вот сейчас объект прочитает, а спустя пару
минут все забудет. А он - не забывал.
     Нет, отшибленной памятью не оправдаешься.  И  с  отшибленной  памятью
можно быть человеком, а можно - дерьмом. А он... А он верил во  всю  ихнюю
муть - Распределение, Предназначение, Одно Большое Общее Дело...  Конечно,
умом верил, а не печенками-селезенками. Ну какое ему, Косте, дело до целей
Предназначения? Это ведь  потом,  не  скоро  и  не  здесь.  А  что  здесь?
Должность Помощника, приятное  ощущение  власти,  надежда  выслужиться  до
Стажера... А зачем ему нужно было Стажерство? Да и что он знал о Стажерах?
Чем они живут, что делают? Он и видел-то  вблизи  только  одного  Стажера,
Валеру, который учил их Боевым Методам. Завидовал ему. А  чему  завидовал?
Куртке его форменной с зелеными нашивками? Его звезде  с  кривыми  лучами?
Или хотелось самому стать  таким  же  уверенным  и  сильным,  так  же,  со
снисходительной ленцой, гонять ребят в спортзале? А может, Стажер -  всего
лишь навсего начальник над Помощниками? А Серпет - начальник над Стажерами
и Наблюдательницами, а Сумматор - начальник  над  Серпетом?  И  ведь  есть
наверняка начальничек и  над  Сумматором.  Целая  лестница  выходит,  один
начальничек над другим, и все мечтают залезть повыше, и боятся  сверзиться
со своей ступеньки, и  потому  они  излучают  страх  и  злобу,  а  сгустки
затаились  где-то  рядом,  хихикают  и  жрут.  Вон  какую  хитрую   машину
закрутили... Впрочем, что толку рассуждать? Ведь он сам целых четыре  года
был деталькой этой машины, послушным таким колесиком, сам кормил сгустков.
     И ничего уже не исправить, не переделать. Санька уже на Первом, да  и
не он один, наверное. А сколько их будет еще? Этого он никогда не  узнает.
Он вырвался, он здесь, а  они  остались  там,  на  темном  берегу.  Другие
Помощники  станут  пороть  их  "морковками",  заставлять  чистить  зубными
щетками унитазы и маршировать. А они будут прилежно глотать  Питье,  орать
Благодарственное Слово и учиться чему-то омерзительному на уроках Энергий.
И кое-кому из них отправляться на Первый Этаж, в зловещую неизвестность. И
крысы будут по-прежнему хихикать,  Серпет  будет  назначать  Помощников  и
Стажеров, Сумматор - ворочать пространствами и галактиками,  а  потом  они
устроят  это  свое  Распределение  -  и  на  Землю  мутной  волной  хлынут
подготовленные к  власти  Сотруднички,  и  устроят  там  огромный  мрачный
Корпус, от которого уже некуда будет бежать.  И  пускай  это  случится  не
сегодня, не завтра, а может, через сотню лет - но ведь случится.
     Нет! Не сможет он вернуться домой и жить как  ни  в  чем  не  бывало.
Нельзя радоваться жизни, нельзя собирать землянику и глядеть в небо,  если
за спиной остается темная громада Корпуса. Ну, а  что  делать-то?  Что  он
может? Ничего ведь не может.
     И тут Костя замер. Неожиданная мысль зажглась в голове. В самом деле,
он же знает ход! Ход из проклятого Замыкания в Натуральный Мир,  сюда!  Он
прошел этим ходом - значит, смогут пройти и другие. Он их выведет!  Пускай
это будет страшно, но он поведет их сам. Им уж не придется мыкаться  точно
слепым котятам.
     Жаль, ничего этого не  случится.  Незачем  тешить  себя  бесполезными
фантазиями. Ведь он не сможет уйти  обратно.  При  одной  только  мысли  о
крысах охватывает леденящая дрожь. Ладно, в тот раз их разогнал Белый,  но
сейчас Косте пришлось бы действовать  самому.  А  он  -  не  Белый.  Разве
владеет он  голубым  пламенем?  Да  и  то...  До  сих  пор  перед  глазами
обугленная ладонь, лохмотья обгорелой кожи. Если уж самому Белому пришлось
платить такую цену... Так значит, что? Идти к электричке?  Или  назад?  Да
что это он раскатал губу? Крысы-сгустки  не  дадут  ему  вернуться  в  мир
Корпуса. Загрызут. Правда, Белый говорил, что загрызть-то они как раз и не
смогут. Им такая сила не дана. А вот страхом задавить - пожалуйста, на это
они мастера. Если, конечно, у них получится. А почему нет? Ведь не появись
тогда Белый... Но "тогда" - это не сейчас. Кое-что все же изменилось.
     Да... Невозможно повернуть назад, но и  шагать  вперед  тоже  нельзя.
Идиотское положение. Но делать-то что-то надо. Сколько бы он ни стоял тут,
на солнечной просеке, сколько бы ни  думал,  все  равно  рано  или  поздно
придется что-то выбрать. Или туда, или сюда.
     А солнце вовсю жарит, и кузнечики звенят. Тяжело будет без  солнца...
Хмурые грязно-желтые облака, стальная поверхность реки.  И  ни  сосен,  ни
земляники. Может быть, и вовсе ничего не будет. Слишком уж ничтожны  шансы
перейти Границу. Безумное, безнадежное дело.
     Он отряхнул джинсы  от  налипшей  хвои  -  еще  не  просохли,  вот  и
цепляется  всякий  сор.  Интересно,  а  там  они   снова   превратятся   в
осточертевшие форменные брюки?  Он  хмыкнул.  Потом  прислонился  щекой  к
теплому сосновому стволу. Постоял, повернулся и пошел обратно.
     Что ж, пусть будет что будет. Даже если они его и впрямь задавят.  По
крайней мере, не придется от стыда мучиться. Теперь  уже  не  надо  врать,
притворяться.
     Он сам не заметил, как свернул с просеки на лесную тропинку, с  обеих
сторон поросшую земляникой. Ягоды светились из-под листьев  точно  красные
настороженные глазки.
     Но чего бояться раньше времени? Может, они с ним и  не  справятся.  А
зато если удастся... Как это будет здорово! Все вернутся сюда, в пропахший
смолой  и  солнечным  светом  лес.  Все  выйдут  на  просеку,  добегут  до
платформы, дождутся электрички... И Санька, и Мишка, и Андрюха... И все...
А сгустки останутся в своем Замыкании. Сосать им  станет  не  из  кого,  а
значит... Ну и пускай дохнут.
     Вот и поляна, где они сидели с Белым.  Всего  ведь  каких-то  полчаса
назад - вон, трава у сосны еще примята - а кажется, что тысяча лет прошла.
Чем дальше, тем сильней чувствовал Костя, какая же это  странная  штука  -
время. Вроде бы и не зависит оно от людей, а все же...
     Вот и река.  Сейчас,  с  высокого  берега,  она  казалась  спокойной,
ласковой, ничуть не страшной. И даже не особенно широкой.  Запросто  можно
переплыть.
     А с той стороны, за  песчаной  полоской  пляжа,  поднимались  крутые,
поросшие молодым лесом холмы. Те же сосны, те же елки. Все как  всегда.  И
даже Дыра здесь стороны ничем особым не  выделялась.  Пещера  как  пещера.
Мало ли таких на свете? Выйдя к берегу, Костя не сразу и заметил ее.
     А широкая черная щель  словно  ждала,  ухмылялась  странной  улыбкой.
Оттуда, из темноты, тянуло сыростью и холодом. "Еще не поздно вернуться, -
вползла в голову вкрадчивая мысль. - Пока еще не поздно".  Но  Костя  лишь
сплюнул.
     Что ж, пора. Он взглянул напоследок  в  горячее,  выцветшее  от  жара
небо, улыбнулся чему-то и шагнул в Дыру. И тут же послышался  звук.  Костя
сперва было  вздрогнул,  но  тут  же  понял,  в  чем  дело,  и  облегченно
засмеялся. Это вдали, за просекой, грохотала электричка. Он мог бы  сейчас
ехать на ней, прижавшись лбом к пыльному стеклу, глядеть, как мелькают  за
окном столбы и сосны. Но это придется отложить на потом.