думанное и радовался тихо-тихо...  Хотелось  начать
сейчас, немедленно, но  я  удержался.  Не  суетиться  -  золотое  правило.
Торопливые пошли на перегной. Шел и думал.
     В такое тошнотное место  я  прежде  не  забирался.  Ненавижу  свалки.
Домашнего мусора было чуть, ржавая  арматура,  кирпичная  пыль,  дробленые
панели. Что тут стояло? Интересно, подвалы ведь должны остаться. Идеальное
место для подземного капища сатанистов-ленинцев.
     За кучами щебня гугукали, перекликаясь с визгливым смехом,  малолетки
- играли в свои странные игры. Рядом, уткнувшись бывшим  лицом  в  камень,
прел мертвяк. Кто-то убил его, обобрал и оставил здесь.  Или  родственники
выкинули - сил не осталось яму копать, а может сам приполз и  сдох.  Ветер
дул от меня, идти дальше не хотелось, я сел и закурил.  Малолетки  кончили
резвиться, повылезли  наверх.  Собравшись  в  кучу,  уставились  на  меня,
перешептываясь.
     Щурясь  сквозь  дым,   я   пытался   сосредоточиться.   Мысли   лезли
привычно-дурацкие, пустые - о связи, Симферополе, о  том  когда  и  чем  я
кончусь. Надо было встать и уйти, но уже катила волна...
     Мир обернулся пленкой, хрустящей, новенькой, аляповато  размалеванной
сочными фломастерами радуги. Чистый и сытый, я хохотал и смех драл ознобом
затылок. Дурь-лопух - от него всегда так, и звон в ногах.  Потех!  Длинный
чок сидит на камне, пускает дым и гружит. Хорошая его сапа, за такую много
корней вывалят. Убой в кармане, подползти сзади и штырьнуть в спину. Не...
Закладно. Корни есть, напыряли у безухой  старки  из  лысого  дома.  Жрать
утром - лопом отвалишься... Чок, пустыга, кислиться - ветер  с  убойки  на
него попер. Че дуется, сладко! Убойки все так. Когда из  черноты  разроешь
они хрусткие и под пальцами сыплются, одни кости от них. Синьки  из  моря,
те скользкие и пенятся рожей... С них запах кислый, этот свежик...
     Мысли невесомые, разноцветные, всплывали и  лопались  пузырьками.  Не
останавливаясь,  не  задерживаясь,  не  думаясь.  Расшифровать   их   было
невозможно, но я понял все. Не  моя  эта  свалка,  и  поселок,  и  Крым...
Возьмет верх Симферополь, Керчь, белые, зеленые  или  сиреневые,  Народный
Свет или конформисты - наше время вышло. Прежде чем  стрелять  мы  изредка
думали  и  развалины  остались  развалинами,  не  превратившись  в  деталь
пейзажа. Что-то мы еще помнили и трупы, остававшиеся за нами пахли гнилью.
Молодняк. За ними пустота,  пять  лет  крови  -  вся  сознательная  жизнь.
Детишки выросли, спешат  на  смену.  Вольными  в  банды,  добровольцами  в
регулярные части. Только это будут другие банды и регулярные части. Бардак
кончится,  придет  система.  Упорядочатся,  лягут   по   ячейкам,   займут
предписанные места. Всерьез и надолго... Нет ничего стабильней гражданской
резни, ставшей привычкой.
     Сколько лет и шрамов потребовалось, чтобы дойти до такой, в  сущности
простой, мысли! До развала, наивные, но злые тихо скрежетали зубами, глядя
в телевизор, повторяя про себя: "Скорей бы началось! Мы им  устроим!  Наша
возьмет!" Не взяла. Мы проиграли до  начала  игры.  Всю  жизнь  нас  учили
травле. Старые  большевики  и  молодые  строители,  шефы  из-за  золоченых
вывесок, их холуи  при  погонах  и  в  штатском,  начальницы,  начальники,
начальнички - жирующие выродки, первыми постигшие нулевую заповедь - ударь
первым. Пасынки разума, ненавидевшие свет - ночь была временем  их  охоты.
Социалистические морлоки. Только они оказались хитрее. Держали за  зверье,
относились как к зверью, натаскивали друг на  друга.  Постарались...  Одни
заплатили сполна, не успев дотянуться до хлыста, всплыли  другие...  Опять
наверху и тянут поводки, волокут дальше... А вообще-то,  любим  мы  винить
всех кроме себя! Тем и стали, кем хотели,  а  все  врагов  ищем.  Злодеев.
Совковые мы, совковые...
     Конец известен. Средневековье мы проскочим  быстро.  Пока  слушаются.
Уже нет подчинения, но остается страх. Перед  командирами  со  стоящим  за
ними... Кем? Их  гипнотизирует  волшебное  слово  "штаб"  и  Костик-радист
пытается отцедить из бурды помех приказы, которым можно будет подчиниться.
Эфир молчит, а на душе пакостно с самого утра. Ни штаба, ни приказов, одни
помехи, бурда. Бурда-моден. И самый "моден" настанет, когда это дойдет  до
остальных. Орды с автоматами и моторизованные стаи. Табу и ритуалы наемных
убийц. Деградация и деструкция. Децивилизация. Кто вспомнит когда-нибудь о
м-м-м... Рембрандте? Или о том, хотя бы, что был такой  журнал  "Огонек"?!
Да кто сейчас вообще читает?  Где  я  держал  в  последний  раз  бумагу  с
буковками - в сортире?
     Откопал ее в заброшенном сарае, таскал полгода на  дне  мешка,  берег
ужасно и боясь, что утянут на растопку. Каждый вечер  собирался  почитать,
да все не получалось. Была водка или не было света, а то шлюха  попадалась
какая-нибудь особенная - невозможно пропустить. Пару раз, достав,  начинал
листать и засыпал на третьей странице. Мусолил, пока  не  понял,  что  мне
просто скучно. За словами не вставало образов. Старательно шевеля  губами,
гнал перед глазами, похожие друг на друга  строчки.  "Дыр-бул-щир..."  Вот
именно. "А вам, господа, надо бы Крученыха знать!" Откуда это всплыло? Бог
знает... Однажды девушка Рита (была и такая), наткнулась под  подушкой  на
измусоленный томик и застыла. - "Ну ты дал! Это,  что  это?  Порево?.."  -
"Грамотная? Читай!" - "Ага... га... Что за  "ага"  такой?"  Меня  проняло,
хохотал до слез, хотя смешно не было. Нервишки. Я почал эту  Агату  Кристи
тотчас же, как отсмеялся - живот прихватило. Бумага оказалась  отличной  и
хватило ее на долго.
     Исчезают в выгребных ямах книги, уходит  в  ничто  все,  связанное  с
малейшим напряжением мысли. Осталась "Ламбада", но ее скоро забудут. Новое
время - новые песни.
     Я поднялся и зашагал  обратно  в  поселок.  Малолетки  брели  следом,
скалились издалека, но ближе подходить не рисковали. Пока. Они придут,  но
не завтра, позднее - лет через десять. Тогда меня не станет,  а  раз  так,
плевать. Жаль, не посмотреть чем кончится... Опять закрутилась,  зажужжала
машинка привычных рассуждений... У ямы есть дно, рано или поздно  долетим.
Шестая часть суши. Ну ладно, пусть, теперь  поменьше...  Конец  наш  будет
страшен и показателен. Шахты и  мобильные  установки,  придерживаемые  "до
лучших  времен",  выдадут  "на  гора"   продукт...   Всеобщий   "бэнц"   с
пиротехническим эффектом. В  лучшем  случае  Европейский  Союз  плюнет  на
резолюции ООН и добрые джентльмены придут  к  нам  с  чудесами  гуманизма,
демократии  и  пищевой  промышленности.  Хотя,  нам  чудеса,  как  слепому
слайдоскоп... Не парламент нужен, а терминатор. И ждали ведь, и  звали,  и
казалось вот она - стальная рука... Даже две руки. Но Гурова застрелили на
митинге  недоумки,  вообразившие  себя  Освальдами-Каплан,  а  Степцов  не
потянул. Ущербный архитектор с замашками бесноватого  прапорщика.  Были  и
еще... Никто не угодил,  ломались,  щеки  надували,  выбирали...  Ублюдки!
Иного не заслужили.


     Эти ублюдки иного не заслужили. Едва они  допилили  дерево,  появился
Петрович с Сашком. Он мужиков давно заприметил. Холода, зима на носу, надо
чем-то топить... Мужики не пикнули, принялись распиливать бревно на части.
Все так же угрюмо и безразлично - маленькие  заводные  уродцы...  С  тупой
пилой работа шла вяло.
     Сашок   курил,   да   покрикивал,   лениво   матерясь    -    повышал
производительность  труда.  Петрович,  укоризненно  улыбаясь,  по-отечески
одергивал несдержанного Сашка.
     - Как машина?
     - Хорошая машина, - неспешно покивал Петрович. - Ухоженная.
     - Ты ее сюда подгони, дрова отвезешь.
     - Зачем бензин жечь? - удивился он. - Добрые  люди  отнесут,  уважат!
Кивнул на мужиков, задумчиво глянул на небо и протянул: - Темнеет скоро...
Пора идти, что ль? Девка, поди, заждалась.
     Будто с внучкой на прогулку. Ответить я не успел, увидел Ярошина.
     - Станислав... м-м-м... мне хотелось бы...
     - Потом! - я отвернулся, но он схватил меня за рукав. Я едва не упал.
Скрипнул зубами, рука сама рванулась к карману за "Макаровым".
     - Что?
     - Вы соображаете, что творите? Это безобразие!..
     - Бе-зо-бра-зие, - я покатал на языке полузабытое  слово.  -  Кто  же
это... безобразит?
     - Ваши люди ограбили одного из жителей поселка,  забрав  его  машину.
Когда он не подчинился, они вывели его во двор, облили бензи...
     Я покосился на Петровича. Зараза! С шумом, с дымом -  это  мы  можем,
это да! Виновато и грустно улыбаясь, Петрович пожал плечами.
     - Ты уж меня прости... Может, что не так...
     Мэр не слушал, нервно мял ладони, умываясь  воздухом.  Смертник.  Они
были   обречены   -   мэры,   прибалтийские   бургомистры,    председатели
многочисленных Советов Запсиба, городские  головы,  старосты,  старейшины,
старшины. Мальчики для битья требовались любой власти и любая власть  била
в них как  в  бубен.  Регулярная  часть,  вступая  в  местечко,  назначала
представителя из гражданского населения. Изыскивали на месте, привозили  в
обозе,  в  кузове,  на  броне.  Когда  военные  отступали,   мэра   сменял
председатель или староста. Умирали они, как правило, смертью мучительной и
нехорошей, но желающие не переводились. Сребролюбцы, утописты  по  Марксу,
Пелевину и Крайнову, жаждущие  воплотить  планы  мирового  переустройства,
сумасшедшие калифы на полчаса, рвущиеся к призрачному  трону,  сексуальные
маньяки, уставшие от работы и сублимирующие свои разнообразные страсти...
     - Я  рассчитывал  на  честное  сотрудничество,   полагал,   что  буду
полезен...  Помните наш разговор? Вы обещали разумное, хотя бы минимальное
соблюдение норм...
     Смертник. Он даже был мне симпатичен - представитель вымирающего рода
абстрактных гуманистов. Мягкий,  спокойный  человек  -  про  таких  раньше
говорили "порядочный". Последний уцелевший кирпич взорванного здания.
     Был  он  медиком,  "спинорезом"  и  уцелел.  Вначале,   конечно,   не
разбирались - интеллигентов резали как бройлеров. Но первый  угар  прошел,
уцелевшие "умники",  "очкарики",  перекрасившись,  попрятались  по  глухим
местам, оказалось, что без некоторых  обойтись  сложно.  Сыпняк  не  щадил
никого,  а  массовые  расстрелы  зараженных  помогали   плохо.   Уцелевших
"спинорезов"  обласкивали  и  привечали   всюду   -   от   Норильска,   до
Владикавказа.
     - Я поверил вашим уверениям, согласился  оставить  клинику!  Глупость
какая! Я в сто раз больше пользы тогда приносил!..
     Смертник. Лучше бы тебе не лезть в эту кашу. "Клинику оставил"!  Тоже
мне, Булгаков... Он был неплохим врачом, я знаю. Резал, обрабатывал ожоги,
колотые и рубленные раны,  прописывал  то,  что  можно  было  достать  или
украсть, химичил в лаборатории... Какой винтик слетел с  нарезки  в  твоей
голове? Переоценил авторитет, решил не размениваться на мелочи?  Помогать,
так помогать... Тебя же и уговаривать не пришлось, сам явился.
     Я уже прочел в нем дальнейшее и я знал, как поступлю.  В  варианте  с
Гулько и Галей имелся единственный недостаток -  невозможность  придержать
Ирку до завтра. Первым взбрыкнет Гулько, вторым - Петрович. Мне не хватало
единственной ночи. Ярошин дал мне ее.
     - Я отказываюсь работать с вами! Достаточно! Можете не  считать  меня
мэром, я ухожу!
     Смертник. Предчувствие, с утра тянувшее кишки,  исчезло  и  это  было
лучшим признаком  правоты.  Ежевичный  торт...  Мэр  не  стоил  крошечного
кусочка ежевичного торта. А теперь надо сыграть поубедительней.
     - К сожалению, вы не уходите. Видимо, вы не отдаете себе отчет в том,
что сказали... - я говорил негромко и очень  вежливо,  с  трудом  подбирая
забытые слова. Петрович застыл, глядя дикими глазами.
     - Мы не  можем  позволить  себе  вашей  отставки  -  слишком  сложная
ситуация на побережье. Непозволительная  роскошь  -  демонстрировать  нашу
слабость...
     Я повернулся к Петровичу.
     - Сейчас вы, Николай Петрович, возьмете его, проведете несколько  раз
через поселок. Пусть увидит  побольше  народу,  неплохо  собрать  толпу...
Расстреляете на пристани, далеко водить не надо. Тело не убирать.
     Такого лица у Петровича я  не  видел  никогда.  Почтение.  Восторг  и
уважение. Раб. И зверство его от рабства. Последние три года у  него  было
все. Не хватало единственного - вождя. Теперь у него есть я и он уничтожит
любого, указанного мной. Завтра я укажу ему Гулько.
     - Это мы сейчас, - зачастил Петрович. - Быстренько... Он сделал  знак
Сашку и тот, словно ждал, с разворота ударил Ярошина в  лицо.  Брызнули  в
стороны очки.
     - Не калечить!
     Я закурил, глядя как Сашок откачивает мэра. Прислушался к  ощущениям.
Было хорошо, как после парной. Спокойно, чисто, пусто.
     - А девочку? - заглянул в лицо Петрович.
     - Оставите мне.
     Петрович  понимающе  заулыбался,  закивал  и  метнулся  к   Сашку   -
поторапливать. Они подняли исходящего кровью Ярошина  и  погнали  вниз,  к
рынку. Смешно, всегда думал, что Голгофа - гора. Я смотрел им вслед,  а  в
голове, будто патроны в кармане, звенели,  перекатываясь,  две  пустые,  в
сущности,  никчемные мысли:  "Хоть кому-то ты,  мэр,  помог" и "Ну и  все.
Все..."
     Вот и мой черед подошел. Рано или поздно очередь доходит до каждого и
ты принимаешь на свою шкуру, считанное прежде голой теорией. Теоретики, мы
знали  это  отлично,  сочувственно  качая  головами,  читали  в   газетах,
наблюдали в стеклах экранов. И про Вьетнам слышали, и Афган был. Вот она -
настоящая перестройка, перестройка психики. "Начни  с  себя".  И  кончи  с
собой... Я останусь здесь навсегда.  Я  хочу  остаться.  Прошлое  исчезло,
будущее отпало. Старый Стас умер, новый  не  родится.  Люди  мира  и  люди
войны... Мое вечное сегодня - война, злой дождь, трупы в канавах и горящая
солярка.
     Финиш... Не щадя ботинок, без дороги поднялся наверх, к штабу. Костик
сидел у рации, связи не...
     А забавно, старые интеллигентские штучки дают себя знать. Красивости,
монологи,  "умру,  не  рожусь"...  Придумка,  лилейные   мучения.   Клеймо
"очкарика". Кем был Ерш? Баллоны на ЗИЛе катал. И что поменялось?  Ничего.
Жить стало лучше, жить стало веселее. Проще. "Прихожу раз со смены, вижу -
она с соседом в койке и фуфырь пустой на столе. Я ей как заеду в лоб!  Что
ж ты, тварь, говорю, я ж его к выходным припас!"
     Финиш... Петруха оказался  на  кухне.  Две  бутылки  из-под  "Пепси",
заткнутые деревяшками, мутные, полные до краев...
     Наивные  были!  Вздыхали  "Быдло!",  "Homo  sovieticus!",  диспуты  в
газетах. Ни черта не представляли. Сто раз скажи "дерьмо", дышать  труднее
не станет. "Не знаешь ты мужика, барин, не знаешь. А мужик, он..."  Откуда
это? Постой в очереди за водкой, внимательно вглядись,  вглядись  в  лица.
Особенно, стоящих в первых рядах. Заверни в пивную, если  найдешь,  поцеди
разливного дрянца из баночки, послушай зверьков...
     Финиш... Последняя  чистая  рубашка,  стиранная  еще  в  Симферополе.
Умыться. Остатки пасты из тюбика ножом, на палец и по деснам, по деснам...
Можно начинать. Зубами ее не подцепишь, внутрь надо протал...
     А как задергались, побежали по норам, как заплакали, когда посыпались
маски и под ними рожи, рожи, рожи... Слов не понимают, на  губах  пена,  а
глаза-то,  глаза!  И уж  страшнее не бывает,  когда глянешь в  зеркало,  а
там...
     Все... Безвкусная она какая-то, не берет. Проводы. Так  мы  провожали
Очкарика, Рыжего, Зяму - всех не упомнишь. И с  каждым  разом  все  меньше
требовалось стаканов. А сегодня я пью из горла. Один. Счастливо, Стас!


     - Здорово! - я поскоблил ложечкой днище кастрюли. Крема  не  было.  -
Класс! Ты чего туда добавила? Мяты?
     - Зубной пасты, - серьезно отозвалась Ирка.  -  "Aquafresh".  Знаешь,
есть такая, полосочками... Лапы прочь!
     Я спешно отдернул руку от  стоявшего  на  столе  торта,  и  заныл:  -
Немножко, с краешка хоте-е-е-ел!.. Чуть-чуть попробовать. Жалко, да?
     - Не ной! - нахмурилась Ирка. - Нельзя!
     Что она всегда умела делать - это торты.  Ноздреватый,  чуть  влажный
бисквит, перемежающийся слоями ежевики. Розовый, закатный крем, а  поверху
великолепная россыпь ягод...
     - Ладно-ладно... - она не сдержалась, засмеялась, подошла  и  уселась
на колени. - Прекращай! Ребеночек... Вино поставил?
     - За окном. Не спеши, пусть похолоднее...
     - А вот этим мы займемся потом... - она выскользнула из рук. - Нечего
рожи корчить, успеется! Доставай вино, неси на стол. Торт тоже. Я сейчас.
     Она вышла, а я перетащил все в большую комнату, достал клеенку, вынул
из стенки чистые майонезные  баночки,  открыл,  разлил  и  стал  ждать.  У
соседей гремела музыка и рубили мебель. "Ламбада".
     Ностальгический вечер. Давно так не сидели. "И когда еще сядем -  вот
вопрос", - ухмыльнулся внутренний голос. Ну и пусть! Сегодня я хотел так -
за закрытыми шторами, за крепкими стенами, при  ярком  электричестве,  без
предчувствий гражданской войны, без голода и страха. Я буду  есть  торт  и
вам его у меня не отнять.
     В дверь постучали. Ирка. Накрашенная, причесанная, довольная собой  и
зеркалом. Котенок. Наверное, платье новое...
     - Входите, мисс!
     Но она не вошла, постучала снова.
     - Заходи!
     И опять стук.
     - Эй!
     Все громче и громче...  Захотел  встать,  не  смог.  Ноги  вмерзли  в
паркет, лед до колен...  Почему?  Топил  же!  А  за  дверью  уже  гремело,
грохотало и исходили криком незнакомые голоса. С  кровью  и  мясом  выдрал
ноги из трясущегося пола. Но погас свет и оказалось, что я  лежу  в  серой
тоске дождливого утра, глядя как открывается дверь.
     Не в платье она была, в рваных джинсах, моем дождевике, с автоматом в
руках. Бестолковый сон! Повернувшись на бок, я закрыл глаза и, натянув  на
голову одеяло, увидел то, что было на самом деле  -  яркий  свет,  вино  и
красивое платье. Я успел еще  улыбнуться,  прежде  чем  взорвавшийся  торт
ударил в лицо, залепив глаза алыми ежевичными брызгами...


     Все оказалось выверено до мелочей. Пилот "вертушки"  ювелирно  усадил
машину между двух скал, в километре от передовых постов. Даже не пившие  и
не спавшие не успели разобраться. Пулеметные  гнезда  закидали  гранатами.
Цели были известны, группы знали свои задачи и к  приходу  катеров  работа
закончилась.  Горел  и  рвался  склад,  полыхал,   укутанный   бесполезной
маскировочной сетью танк и черные фигурки перебежками двигались по склону.
Треск огня сливался с выстрелами и криком.
     Осечки не случилось -  разведка  сработала  четко,  как  обычно.  Бой
кончился, командир десанта  постепенно  приходил  в  себя.  С  лица  сошло
выражение озверелой сосредоточенности, он  уже  мог  говорить  связно.  Не
выпуская из рук десантный "Тифлис", пытался что-то  нашарить  в  карманах.
Ирина протянула пачку сигарет, но он только  покачал  головой,  бурча  под
нос. Вдруг радостно улыбнулся, достал из кармана конфету и, сорвав  зубами
обертку, закинул в рот.
     - По времени ты хорошо уложился, молодец, - Ирина  стояла  у  окна  и
смотрела вниз. Десантники "подчищали"  поселок,  догорала  солярка,  вдали
постреливали.
     - Вам спасибо, - невнятно выдавил командир. - Все точки  указали,  не
то бы пришлось поковыряться...
     - Ясновиденье...
     - Как? - не понял он.
     - Это называется ясновиденьем. Телепатия...
     - А-а-а! Ну, конечно! - до развала командир успел закончить два курса
института и некоторые термины еще помнил, хотя и с трудом. - Ваш дар...
     -  Прекрати!  -  отмахнулась  Ирина.  -  Дрянь,  дешевка...  Вот  был
настоящий профессионал!
     Она кивнула в сторону кровати, на  скрюченное,  прикрытое  лохмотьями
одеяла тела. Командир недоверчиво фыркнул. Кровать, шкаф, стена - все было
изрезано пулями. Чувствовалось, стреляли много, не особенно целясь.
     - Он сильно сдал. Хотя, был момент, когда я начала сомневаться...
     Командир десанта еще  раз  взгляну